Между тем Шуликов рассказал, что неоднократно виделся с Петром Петровичем. Даже тогда, когда тот по приказанию адмирала Чухнина был под домашним арестом. Сам Петр Петрович Шмидт рассказывал Шуликову, что после Цусимской катастрофы он от имени "Союза офицеров - друзей народа", организации, которую он сам же пытался основать, разослал многим командирам кораблей и адмиралам письма с призывом подать петицию царю. Но мало кто поддержал Шмидта. Да и сам он вскоре понял, что подобное воззвание принесло бы мало пользы, что и подтвердили события 9 января в Петербурге. Живет сейчас Шмидт вместе с сыном. Мать сына их бросила. Собирался ехать в столицы, агитировать народ не верить манифесту царя о даровании свобод и не принимать участия в выборах в Думу. А теперь как будто решил остаться в Севастополе. Видимо, примкнул к социал-демократии.
- Нет, - ответил Александр. - К социал-демократам он не примкнул. К величайшему сожалению. Именует себя социалистом вне партий. Кроме того, вам, может быть, известно, что на флоте и, в частности, в самом Севастополе социал-демократические организации в последнее время понесли большие потери.
- Да, об арестах я слыхал, - кивнул Шуликов. - И в последние годы у вас, кажется, возникло два течения… Их называют: большевики и меньшевики. Так ведь?
- Так, - сказал Александр. - Только это не просто два течения. Дело сложнее, а расхождения абсолютно принципиальные. У меньшевиков выходит, что буржуазия - главная движущая сила революции. Вы сами, Венедикт Андреевич, чувствуете в себе силы немедленно преобразовать общество?
- Да как сказать! - рассмеялся Шуликов. - Чего-то такого, новенького мне хочется, но сил и навыка делать революции у меня нет.
- Вот и рассказали бы это меньшевикам. Им полезно было бы послушать либерально мыслящего фабриканта. Кроме того, они считают крестьянство реакционной силой, а мы уверены, что пролетариат, который безусловно возглавит грядущую революцию, должен выступить в союзе с беднейшим крестьянством. А солдаты в прошлом - те же крестьяне. Буржуазно-демократическая революция, а она в стране считайте уже началась, при определенных условиях может перерасти в социалистическую. Меньшевики и это отрицают. Вот и делайте выводы. Нам с ними явно не по пути. Сейчас вот в чем беда: большевиков в Севастополе не так уж много. Сейчас в центре событий лейтенант Шмидт. Его популярность очень велика. И растет не по дням, а по часам. По темпераменту, сколько могу судить, он прирожденный народный трибун. К его словам прислушиваются. Теперь понятно, почему я о нем расспрашивал?
- Я тронут доверием.
- Да, я вам верю, хотя, честно говоря, не пойму, для чего вам, человеку обеспеченному, из власть имущих, поддерживать нас? Верно, на то есть особые причины?
Шуликов встал и подошел к окну, но пути зацепившись за ногу Владимира и не заметив этого. Взгляд его был странен. Казалось, Шуликов смотрел не на мир, окружавший его, а в глубь собственной души.
- Я - русский! - произнес он тихо, ни к кому не обращаясь. - Это моя страна. И я люблю ее. Моя настольная книга вовсе не Библия, а "Путешествие из Петербурга в Москву" Радищева… Итак, повторяю, я - русский… Это прежде всего. А затем уже фабрикант устриц или как там меня именуют… И я хочу, чтобы все русские были счастливы. До единого! Если для этого нужно отдать то, что у меня есть, я отдам. Если вы хотите, чтобы завтра я был вместе с вами и стрелял, я приду!
Александр ничего не ответил. Он взял со стола один из рисунков Владимира, покачал головой.
- Вот этого делать не надо. Совсем незачем оставлять такое доказательство нашего близкого знакомства с Венедиктом Андреевичем. Мы его будем беречь.
- Нет! - встрепенулся вдруг Шуликов. - Не надо меня беречь. Отдайте мне рисунки. Я их сохраню. Никто не решится сделать у меня обыск. Я хотел бы взять еще и этот рисунок. Кто это? Такое знакомое лицо. Ну конечно же, где-то видел.
- Сторож музея. Георгиевский кавалер. Участник обороны, - сказал Владимир. - Мы сегодня с ним долго беседовали.
- Помню. Естественно, помню. Очень достойный и гордый старик. Однажды я предложил ему деньги, он отказался. И слова сказал удивительные: "К чему мне золото? Я богаче любого. Я родную землю защитил. Она вся теперь - моя". Ну что ж, мне пора. До завтра. Утром я буду в гостинице.
Долго молчал Александр, глядя из окна на рейд, а потом сказал:
- А ведь он из породы очень честных и очень лишних людей… Хотя - вспомните Онегина, Печорина, Рудина… Кто знает, как бы они поступили сегодня? А восстание действительно неизбежно. Это уж яснее ясного… А теперь спать. Уже первый час. А завтра день нелегкий. Вы будете дежурить здесь, в гостинице, у телефона. Более чем на полчаса не отлучайтесь. На набережной будет пикет рабочей милиции. Вы их узнаете по красным повязкам на рукавах. Вам задание: будете дежурить на набережной, вблизи гостиницы. Если увидите, что к пристани подтягивают казаков или же солдат во главе с офицерами, звоните в морские казармы, во флотский экипаж - повсюду, куда только сможете дозвониться. Бейте тревогу. Покойной ночи. Может быть, это последняя ночь, которую нам суждено провести в комфорте.
Щелкнул выключатель. И погасло последнее светившееся окно в гостинице "Кист".
И тут в номер постучали. Владимир открыл дверь. Это был портье.
- Вас к телефону.
- Именно меня?
- Сказали: брюнета. Кто из вас брюнет, тот пусть и спустится.
- О чем пререкаетесь? - крикнул вдруг из спальни Александр.
Владимир через три ступени сбежал по лестнице в холл. И увидел Людмилу и Спартака.
Людмила стояла, опершись рукой о панель, - бледная, усталая, но улыбающаяся. И он тут же вспомнил эту, протянутую к выключателю руку, - тогда, в Ялте. Вспомнил и горячий голос: "Лишь я одна…"
- А мне сказали, что звонят по телефону.
- Мы действительно звонили - из дома напротив, из яхт-клуба.
Спартак деликатно отошел к окну, а Владимир еще более смутился.
- Я знаю, вы будете завтра дежурить на пристани. Александр уже спит? Мы со Спартаком забежали лишь на минуту. Вот вам игрушка - медвежонок. Он из уральского арагонита. Есть такой редкий камень. Не теряйте медведя. Талисман. Завтра он будет вас охранять.
Людмила и Спартак ушли. А он стоял в холле и держал на ладони маленького смешного мишку с крохотными черными глазками. Кто его выточил? Как он попал к Людмиле?
- Дети! - сказал портье, наблюдавший всю эту сцену.
Телеграмма ротмистра Васильева в департамент
о неблагонадежности эскадры и освобождении
матросов "Потемкина"
"…У матросских казарм собрались матросы и солдаты других частей, более тысячи; стоят, выкинув три красных флага; крейсер "Очаков", где выкинут красный флаг, и два миноносца остановили входивший в бухту пароход Русского общества; остальная эскадра колеблется, в городе паника, арестованные члены команды бунтовавшего броненосца "Потемкин" освобождены матросами и свезены на "Очаков"".
Васильев ничуть не преувеличивал, ибо в это же время генерал Меллер-Закомельский, посланный с войсками на усмирение восстания, доносил императору Николаю II: "Положение критическое".
Когда горы смеются
Господин Симонов и Витька отправились в путь в нанятой за тройную цену пролетке. Встретились, как договорились, в половине восьмого утра у кондитерской. В руках у господина Симонова был кожаный портплед, набитый, как можно было судить, далеко не спальными принадлежностями. В портпледе что-то хрустально позвякивало. Витька прибежал с большим бумажным кульком.
- Что там у тебя? - господин Симонов ткнул в кулек пальцем.
- Сухари и самопал.
- Чудак-человек! Еду мы купим, когда захотим, а самопал - это же пшикалка. Ею и напугать нельзя. Кулак надежней. Во какой у меня! Это почище пушки. Главное - осечку не даст.
- А вы посмотрите мой самопал. Он особой конструкции.
- Да что я, самопалов не знаю, что ли? В нем особой конструкции быть не может. Сплющенная трубка - вот и всех дел.
Они продолжали пререкаться, когда пролетка мчала по безлюдной, прорезающей частные сады Николаевской улице.
И надо же было, чтобы в такую рань здесь оказалась Надежда. Вместе с еще двумя постояльцами пансионата Зауэра - супругами Званцевыми - они направлялись на пляж, в Чукулар. Нет, не для того, чтобы купаться. Море уже давным-давно было холодным. И даже ветер "анатолиец" не приносил от дальних турецких берегов тепла. Званцевы, чем-то напоминающие двух ручных кроликов, заслышав гонг, послушно спешили в столовую, затем, повинуясь установкам Зауэра, шли на берег дышать морским воздухом. Дышали старательно, с чувством, с толком: вдох - выдох, вдох - выдох… Теперь Зауэр предписал утренние прогулки. Покорно стали их совершать.
Завидев пролетку с Симоновым и Витькой, Надежда остановилась и оперлась обеими руками на закрытый зонт. Профиль ее стал неожиданно хищным и злым.
- Ну и семейка. Что отец, что дочь! Куда это он с мальчишкой отправился? Они сведут с ума и саму Ялту, и все окрестности! Не удивлюсь, если Ай-Петри, наблюдая все это, покатится со смеху, уперев руки в боки.
- Ой, как хорошо вы говорите. Такое придумать про гору! - воскликнула Званцева. - Я всегда испытывала такой трепет перед талантливыми людьми, которые умеют петь, рисовать или говорить так хорошо, как говорите вы.