По поручению городских властей на эти одиноко передвигавшиеся зловещие повозки собирали трупы, которые засыпали негашеной известью, вывозили из города и хоронили на пустынном лугу Санта-Хусты, который превратился для жителей в проклятое место. Вид похоронной повозки, хриплый голос погонщика, мавра из Адарвехо, стал ужасным призраком для всех - богатых и бедных, ученых и простых людей, - сея страх на каждом шагу.
- Сегодня "повозка смерти" увезла два десятка тел, - передавали из уст в уста. - Кто туда попадет следующим?
Лихорадка настигала самых слабых, синюшные гнойники множились, не было человека, который бы поминутно не проверял свою кожу, не щупал бы себя беззастенчиво под мышками и в паху, где болезнь размещала смертоносные бубоны . Многие умирали в своих постелях от удушья с почерневшей кожей, другие прямо на улице, задохнувшись собственной мокротой, третьи во время молитвы. Были случаи, когда люди в отчаянии вешались в своих домах или в оливковых рощах Альхарафе. Только самые богатые могли приобрести пропитанные благовониями камзолы, шалфей и противоядие, приготовленное из болюса , все это, по утверждениям хирургов больницы Арагонцев, могло противостоять эпидемии.
Однако острая коса смерти так и летала над обезумевшими людьми, и заговор против чумы "cito, longe, tarde" привел к панике среди наиболее могущественных семей города, так что очень скоро трудно было найти здесь хоть какой-нибудь экипаж, а родственники, обитавшие в горах, не справлялись с потоком беженцев.
Фарфан и Яго в своей аптекарской кладовке после ночных бдений над страницами "Flos Medicinae Salernae" - видавшей виды фармакопеи, личного сокровища Эрнандо, готовили эликсир из сандала и сока незрелого винограда, который уже применяли в Каталонии. Это средство необыкновенно укрепляло организм. Они раздавали его больным, знакомым, друзьям и всем, кто в нем нуждался, не забывая инструктировать своих пациентов, что помимо упования на Бога необходимо соблюдать строжайшие правила гигиены, отказаться от соломы на полу, подкармливать кошек и ласок, уничтожающих крыс, есть только хорошо проваренную пищу, а воду из источников кипятить. Тереса Тенорио и Субаида по настоянию Яго переехали в просторное имение адмирала в садах Альхарафе. Приглашали и Фарфана войти в их свиту, но помощник сердито отказался, заявив:
- Я с малых лет попал в монастырь, затем поучился в Studium Generale с детьми знати из Тарасоны, с тех пор не провел ни часа в праздности, а сейчас тем более не буду, мои уважаемые дамы. Яго нуждается во мне, как никогда. Кто, как не я, будет готовить лекарства, пиявок, клистиры для больных? Пусть Бог поможет вам в ваших милостях. А я остаюсь в Севилье.
* * *
Самые жаркие дни лета грянули во всем солнечном неистовстве и духоте.
Условия для развития загадочной инфекции стали практически идеальными, и ситуация еще более осложнилась. Кончались хлеб, мясо, овощи, есть становилось нечего, и люди умирали теперь и от голода, и от бубонной чумы. И регулярно, будто монотонный стук молотка, каждый вечер разносился зловещий клич:
- Жители Севильи, выносите своих мертвых!
Городские власти объявили о введении карантина, перед лицом смертельной опасности альгвасилы должны были на месте подавлять всякие попытки нарушить его. Как и предвидел мастер Церцер, на волне ужесточения режима из-за эпидемии, каиновы распри между "ряжеными" и сторонниками бастардов день ото дня усиливались. Отряды наемников с той и с другой стороны сновали повсюду, опустошая имения и деревни; с городских башен и крепостных стен то и дело можно было видеть дым пожаров - признак грабежей.
Неужто Создатель и в самом деле отвернулся во гневе от христиан? Севилья, которая всего несколько недель назад была сияющей и цветущей, превратилась в город, охваченный страданиями и горем.
Яго по-прежнему каждое утро занимался своими больными в зале паломников, используя тонкие кожаные перчатки, которые ежедневно дезинфицировались в перегонном кубе, и широкие черные халаты и кожаные маски, сделанные по схемам ловкого на выдумку Исаака, в которые помещались ароматические травы и ртутные шарики, - все это делало врачей похожими на чудных фантастических птиц. Предложенные Яго санитарные предосторожности: проветривание залов, где находились больные чумой, применение укрепляющих снадобий и немедленное удаление появляющихся нарывов - были не без сопротивления приняты ректором Сандовалем, который высокопарно вещал во время утренних обходов:
- Христианский мир весьма и весьма прогневил Бога, наша хирургия и рецепты здесь бессильны. Того, на кого теперь укажет перст Господень, уже не спасти.
В больницу попадали торговцы из Фландрии, которые донесли, что чума свирепствует в Англии и Уэльсе, а в Стэнфорде умерли все священники. Париж превратился в кладбище; в Брухасе чума унесла более двадцати тысяч душ, богатые города Италии опустели, потому что население их бежало в горы, поближе к ледникам.
- Нужны ли еще нам, христианам, другие доказательства гнева Божьего? - вопрошал Сандоваль.
Были врачи, которые ограничивались тем, что изолировали чумных больных, прописывая им, как водится, кровопускания и банки, а также настойки из плесени, собранной на кладбищах. Кроме того, они обрабатывали бубоны ртутью и раскаленными скребками. Умирающих они вообще не трогали, что вызывало возмущение молодого врача, который вступал со своими коллегами в жаркие, хотя и бесполезные споры.
Яго тяготила такая атмосфера, и он все чаще старался молчать.
- Зависть сильнее лести. В глубине души дон Николас тебе завидует, - подбадривал его Исаак.
- Видимо, его собственные знания неудовлетворительны. Этот человек приводит меня в отчаяние своей чудовищной диагностикой.
Собаки прямо на улицах раздирали трупы, которые десятками - черные, разлагающиеся - лежали на пустырях, кладбищах, у печей для кремации. Повсюду поджоги, грабежи, стоны - будто город оказался захвачен чудовищами и всадниками Апокалипсиса. За городскими стенами слышались крики толп самобичевателей, которые под водительством безумных монахов как саранча опустошали усадьбы и хутора, оставляя после себя пепел, пыль и кровь.
Яго, оставшись без покровительства дона Альфонса, чувствовал, что в лечебнице его присутствие терпят все меньше и меньше. Это не относилось, конечно, к Исааку и ученому советнику Церцеру, однако он стал задумываться над тем, чтобы отказаться от места лекаря и тем самым покончить с изнурительным противостоянием декану-ретрограду, прочно обосновавшемуся в братстве Сан-Клементе. По вечерам с помощью Исаака и Фарфана он занимался больными в кварталах Ареналь и Омниум-Санкторум, в большинстве своем населенном матросами и грузчиками, у которых не было даже медной монеты, чтобы купить хоть какое-нибудь снадобье у знахарей.
В доме у Ортегильи он терпеливо лечил известного генуэзского судовладельца Альдо Минутоло, у которого была сомнительная слава содомита и растлителя малолетних. Ему пришлось удалить свежий бубон под мышкой, и после прижигания и смазываний торговец выздоровел. Он был так пылок в выражении благодарности, что на глазах тех, кто был в таверне "Дель Соль", бросился к ногам врача, восхваляя его искусство, назвал братом и передал ему пятьсот динаров в качестве вознаграждения, которые Яго разделил с Исааком.
- Сеньор Минутоло, - ответил Яго генуэзцу, - если бы вы обратились ко мне уже с удушьем, кровотечением, кровохарканьем и почерневшими деснами, то вас ожидала бы скорая и болезненная смерть. Но вы пришли ко мне вовремя, да и, честно говоря, болезнь ваша могла быть совсем иной.
- Нет, вы ниспосланы самим Богом, и я вечно буду вам обязан! - бил себя в грудь генуэзец.