- Эти средства, вызывающие галлюцинации, редки и дороги, мастер Яго. Расходуйте их разумно. Кстати, достаточно ли проверены их лечебные свойства?
- Если употреблять их в разумном количестве перед трепанацией черепа, они могут стать для хирурга неоценимым подспорьем, потому что уменьшают страдания больного. Не беспокойтесь, сестра, мне хорошо известна дозировка, - сказал он холодно.
Когда они уже повернулись, чтобы уйти, поблагодарив за расторопность в выполнении заказа, послышался медоточивый голос богомолки:
- Мастер Яго, можно задать вам один вопрос? Вы живете неподалеку от дома адмирала Тенорио? - Тон был утонченно-коварный, и у него перехватило дыхание.
- Ну да, - пробормотал он. - А почему вы об этом спрашиваете, сестра?
- Многие больные среди тамошних прихожан, как люди с положением, так и бедняки, не перестают восхвалять вашу доброту и опыт в лечении болезней.
- Призвание, ученость и доброта в отношении с ближним могут все, сестра Гиомар, и вы сами прекрасно это знаете, - сказал он и улыбнулся.
Молодого человека несколько озадачил вопрос, и только Церцер вывел его из раздумий, тем самым, может быть, отведя тему для нового спора.
- Оставайтесь с Богом. - Он потянул Яго за рукав камзола. - Нас ждут больные, надо идти.
- Поцелуйте мое распятие, мастер Яго, Господь вам в помощь, - с просветленным видом заключила монахиня, протягивая ему свой темный нагрудный крест. - Отец, - обратилась она уже к монаху, - время выходить к моим убогим. Сопроводите меня.
- О да, сестра, а по дороге я смогу рассказать вам еще кое о чем, - сказал тот еле слышным голосом, глядя на нее такими маслеными глазами, что ей это явно было досадно.
Врачи поспешно покинули помещение, отметив про себя некую заговорщицкую связь между монахиней и ее собеседником. Яго задавался вопросом: чем объясняется вся эта недоговоренность, это поведение богомолки - то враждебное, то доброжелательное. И если натура брата Ламберто выдавала его невежество, то в сестре Гиомар чувствовались ум и скрытое коварство. Или же все ограничивалось экзальтацией и набожностью?
- Церцер, не кажется ли вам подозрительным этот их странный разговор? Заметили вы, что монах старательно прятал свою правую руку? Как они испугались, когда мы вошли в аптеку!
- Возможно, там был кошель с деньгами для выкупа пленных.
- Сколько же их там было? Не думаю, маэстро. Там было что-то более легкое. Во время разговора я видел, что он боится, как бы мы этого не заметили.
- А мне показалось странным, что они стали пояснять то, чего от них никто не требовал. Их беспокойство действительно подозрительно, вы правы.
- Им явно есть что скрывать, я тоже так считаю, - подхватил юноша. - Так она на самом деле способна лечить без лекарственных средств, как свидетельствует молва?
- Да ладно вам, я сам закоренелый скептик. Водить за нос толпу легче легкого. Эта женщина страдает припадками падучей, эпилепсии - болезнью, как вам известно, Сократа, Александра и Юлия Цезаря. Во время приступов она делает всякие апокалиптические предсказания, а народу это нравится. Но помимо таких сверхъестественных способностей она обладает чудесными руками для приготовления микстур, у нее получаются мази с замечательным эффектом, и никто из нас не знает, откуда она берет их рецепты. Хотя, возможно, они к ней попали через монахов из старых монастырей ордена цистерианцев. Тем не менее в глазах безграмотного люда она воплощает ниспосланные свыше способности к ясновидению и другим чудесам.
- Как часто такие радетели сверхъестественного кончают на костре или виселице, - заметил молодой врач.
- Однако эта женщина имеет нечто, выгодно ее отличающее от других, - эрудицию.
- Меня об этом уже предупреждали, а сегодня я сам мог убедиться в этом.
- Кроме того, она пользуется расположением королевы Марии Португальской. Она наперсница королевы, всегда сопровождает ее в обители Сан-Клементе, где королева пестует бегинок - женщин-монахинь из дворянских кругов города.
- И поэтому неприкасаема, - иронически заметил Яго. - Кажется, она и в самом деле способна к левитации под влиянием галлюциногенов.
- Что да, то да, ее реакция непредсказуема. В этом вы еще не раз убедитесь. Она не моргнув глазом переходит из состояния сладкой медоточивости к разящему гневу, это можно увидеть, когда она входит в транс. Гнетущее и потрясающее зрелище.
- А с чего это она стала допытываться насчет места моего проживания? Может, ей что-то известно о лечении заложницы-назарийки?
- Невозможно, Яго. Ее почитает толпа, но у богомолки свои дела, она подчиняется своей аббатисе. А та история, которая вас беспокоит, окончилась, как и началась, в абсолютной тайне.
- Господин советник, - возразил юноша, - нет более искусного способа обманывать терпеливого человека, чем лицемерно разыгрывать святость. Уверяю вас, это ее настоящее лицо.
- Забудьте о ней, мастер Яго. Главное, что король, дон Хофре, дон Хуан, вы и я об этом знаем, - подвел черту иудей, и их тени растворились в коридоре.
* * *
Вечера становились все холоднее, к небу поднимался розоватый туман. В конце осени над Севильей простиралось неяркое пепельное небо, отказав городу в своем обычном сиянии. Серые облака, сумеречные полутени, туман над рекой и зябкие ночи хозяйничали окрест. Фарфан поставил для хозяина жаровню рядом с письменным столом, в которой потрескивали прожорливые угли и пахучие стебли лаванды.
На льняном полотенце стояло блюдо с белым хлебом, сыром и куском свинины, которые Яго съел без особого аппетита. Охваченный усталостью, он снял фетровую обувь и каркасонскую альхубу поднес к губам чашку с теплым пряным напитком. С улицы неясно доносились выкрики сторожей и подвыпившего люда, слышалось монотонное жужжание прялки.
"Какую роль играет донья Гиомар во всем этом деле? - размышлял он. - Не скрывается ли что-то роковое за ее лицемерием? Но как ее разоблачишь, если слава святоши и целительницы так ценится в Севилье?"
Его мысли постепенно перешли к прекрасной Субаиде, которой он искренне желал свободы. Однако он понимал, что даже предчувствие такой любви, чистой и невозможной, было для него настоящим испытанием. Ведь любовь эта непременно должна была натолкнуться на скалу неприступности, а от ее спутницы - гордости - можно было ждать самых тяжких испытаний и лишений.
Гаснущее солнце неожиданно осветило лицо Яго косыми розовыми лучами, и на нем появилась легкая улыбка. Яго умерил свое беспокойство и предался сну. Пахло дождем.
"Епископчик, Епископчик!"
По бесконечному лабиринту переулков Севильи разносился двухтактный барабанный бой. Он отражался от стен с каждым разом все четче, багровый отсвет факелов высвечивал эскорт стражников, который вел приговоренного, подвергнутого жестоким пыткам. В бледном рассветном зареве стражники и осужденный ступали по заиндевевшей дороге по направлению к башне Минхоара, сопровождаемые сотней зевак, осыпавших их бранью. Новость облетела город, и толпа спешила не упустить зрелище.
Неяркое зимнее солнце еще не взошло, а вереницы жителей уже стекались к Восточной башне - месту исполнения приговоров. Нетерпеливая толпа, жаждавшая крови, заполонила ворота Аоара, смешавшись с поденщиками, шедшими по дороге из Кармоны. Жестокое зрелище не заставило себя ждать. На горизонте возникла голубая полоска, постепенно поглощавшая тьму, и тут же появилась повозка, в которой трясся осужденный. Толпа взревела при виде его, изрыгая проклятия и кидая камни.
- Смерть негодяю! - бушевала толпа. - На гарроту иноверца!
Слух о казни, распространяемый городскими сплетниками, дошел до Яго, который вместе с хирургом Исааком, Ортегильей и Фарфаном решил присоединиться к зрителям. Тот факт, что какой-то неверный может привлечь подобный интерес обитателей целого города, подстегивал любопытство, и они постарались пробиться как можно ближе, остановившись за два десятка шагов от эшафота. Народ кругом обсуждал преступление и личность виновника. Фарфан поглядывал на мрачную физиономию своего хозяина, который ненавидел публичные казни и никогда на них не ходил. Все же по какому-то наитию на этот раз он сделал для себя исключение из непреложного правила.
Неожиданно отблеск факелов и первые лучи солнца случайно сосредоточились на согбенном силуэте приговоренного, и это выглядело ужасно. Несчастный возник из мрака, и стало видно, что на нем не было живого места. Это было окровавленное чучело, тяжело дышавшее, издававшее при этом свист, похожий на звук кузнечных мехов. Босой, со спутанной бородой и в разорванной рубахе, он едва мог прикрыть срамное место. Потеки крови по всему телу, кисти рук отрублены, из культей сочится вязкая кровавая жижа. С какой же методичной обстоятельностью палач из Сан-Хорхе издевался над смертником! Однако присутствовавшие еле смогли сдержать вскрики оторопи и ужаса, когда увидели его пустые глазницы - две дыры, черные, как деготь. Глаза, волосы, зубы были вырваны - свидетельство бесконечной жестокости. Яго, охваченный состраданием, спрашивал себя: "Какое зло нужно было совершить, чтобы заслужить подобное наказание?"