– Они очень старались подготовить меня ко встрече с тобой. Аси писал мне: "Я думаю, что она очень хорошенькая, но не это в ней самое главное". Но что, по его мнению, "самое главное", он так никогда и не пояснил. И Яэль в своей сдержанной и суховатой манере тоже: "Мы почти ничего о ней не знаем. Она замкнута и не любительница поболтать. Она из очень религиозной семьи, но в ней это никак не подчеркивается. Исключительно хороша собой". Конец цитаты. После церемонии бракосочетания Цви тоже написал мне: "Невеста просто красавица". Как если бы они подобным образом хотели мне что-то сообщить, а получилось, что они сами прежде всего хотят понять, хотят, но не могут объяснить прежде всего себе самим, что заставляет Аси так спешить с этим браком, или ответить на вопрос, кто же на самом деле эта совсем молодая девушка, но если им удается в письмах ко мне описать ее красоту, я пойму что-то такое, чего не поняли они, и благословлю этот брак. Сказать тебе по правде, все эти их усилия мало чем помогли мне. Должен признать, что я был скорее смущен. Что я, черт бы их побрал, должен был понять, читая эти постоянные подчеркивания о "религиозной красавице" – никто не упустил случая упомянуть об этом. Было ли подобное словосочетание случайным или содержало скрытый смысл? И какое из этих двух слов было более важным? Какое несло в себе истину, а какое скрывало неправильную оценку? Что отражало временность этого решения, а что – искреннее чувство? Я задаюсь этими вопросами, потому что когда я три года назад виделся с ним, у него была другая подружка, студентка, слушавшая его лекции… они… впрочем, ты, думаю, слышала о ней. И вот ни с того ни с сего я получаю приглашение на свадьбу с религиозной красавицей! Как я должен был это воспринять? Я никого не обвиняю, но извещение было составлено так, словно мое присутствие на свадьбе было не слишком желательным. Мало что прояснила и твоя приписка в конце письма. Ты, надеюсь, простишь меня, но я очень чувствителен к нюансам языка. Все выглядело так, что мое присутствие – или отсутствие – на свадьбе не так уж важно. А теперь вспомни, что это все было зимой, в середине академического года и при полном отсутствии свободных денег, необходимых для подобного путешествия. Надо ли мне было появиться там, чтобы рука об руку стоять под брачным пологом с женщиной, которая уже пыталась убить меня, пусть даже все остальные делали вид, что… что все в порядке. Ну, как тебе это?
Принесли пирожные и кофе. Я сидела, совершенно ошеломленная этим взрывом признаний. Таким фантастическим и неожиданным проявлением враждебности. Такой жестокости. Он глядел на меня не отрываясь, таким взглядом смотрел иногда на меня Аси, но взгляд его был много менее суровым. Неудержимый поток, обрушившийся на меня, был столь же музыкален, сколь и суров. Кто это хотел его убить? Великий боже, о чем это он здесь толкует? Правильно ли я все расслышала? Должно быть, он тоже болен. Что это за семейство, в котором я оказалась? Я содрогнулась от страха. А он наклонился над тарелочкой с пирожными и стал с видимым наслаждением обнюхивать их. Затем достал две зеленые таблетки и начал их жевать.
– Это чтобы проснуться. Я добирался более семи часов и все еще не могу прийти в себя. У меня затекли ноги… такого со мной никогда раньше не случалось. Должно быть, становлюсь стар… тебе не кажется?
И он откусил пирожного.
– Я хотел написать твоим родителям и извиниться перед ними… и перед тобой, разумеется, тоже. Я предпринял некоторые усилия, чтобы разузнать о них побольше… через своих друзей в Иерусалиме. У них, как мне сказали, есть магазин бакалеи, так что выходит, они вполне порядочные и обеспеченные люди. Скромные венгерские евреи… Я правильно говорю? Вы из Венгрии?
Он перестал прихлебывать свой кафе и отломил еще кусочек пирожного и, положив его в рот, стал медленно жевать, всем своим видом выражая глубочайшее удовольствие от этого процесса.
– Но в конечном итоге вы так ничего и не написали, – пробормотала я.
Он прикоснулся к мой руке:
– Я не был уверен, что они это правильно поймут… мне пришлось бы начать все объяснения с самого начала… и это при том, что они уже успели узнать обо мне… такие обычно очень болезненно реагируют на неприятности в семейных отношениях. Я все-таки написал одну страницу… и отправил ее в корзину для бумаг… но дал себе слово, что однажды я объяснюсь начистоту. И вот теперь я здесь, один, наедине с тобой… и ты так мила… и то, как ты расцеловала меня… так сердечно, прямо посредине улицы, без малейшего колебания. Ты не только красива – это бывает… но у тебя есть характер… и я очень рад тому, что все получилось именно так и что наше знакомство состоялось, так сказать, тет-а-тет, без свидетелей, потому что, случись здесь Аси, он немедленно стал бы спорить со мной. Всю свою жизнь он только этим и занимается. Мне кажется, это началось с момента его появления на свет, прямо с колыбели. К счастью, сейчас у него для этого есть достаточно студентов, с ними он может спорить сколько угодно, и я полагаю…
Мощь этого потока своеобразной речи захлестнула меня, я была к подобному не готова, а потому сидела оцепенев, заливаясь краской, солнце слепило меня, гул вокруг оглушал, то и дело я ловила на себе чьи-то взгляды. Аси скоро доберется до дома. Все свалилось на меня так неожиданно. Голова моя шла кругом. Эмоции захлестывали. Он положил в рот остатки пирожного, допил кофе и сидел с закрытыми глазами, улыбаясь чему-то, известному лишь ему одному. Затем открыл глаза и огляделся.
– Но я… я не поняла… кто пытался вас убить?
Он пристально поглядел на меня. Достал зажигалку и сильным движением пальца зажег.
– Ты на самом деле не знаешь? Никто ничего тебе не говорил? Никогда? Похоже, что Аси всерьез заботится о нашей семейной чести. Как давно вы женаты? Что-то около двух лет, верно? Если за это время ты его не бросила, думаю, что и в дальнейшем не сделаешь из-за этого, ха-ха-ха!
Этот внезапный и странный смех изумил меня.
– Из-за… этого?
– Не бери в голову. Если они ничего тебе не сказали, значит, это не имеет значения. Давняя история. Все в прошлом.
Но внезапно он прямо на моих глазах переменился, придвинулся ко мне вплотную, весь окутанный облаком дыма, и лихорадочно начинает бормотать, выплевывая слова:
– Ты спросила меня – "кто?" Она, кто же еще. Как ты полагаешь, почему она находится там, где она сейчас, а я – здесь, рядом с тобой? Интересно, заикались ли они хоть раз об этом при тебе. Похоже, что нет. Ну хорошо, тогда… тогда… когда-нибудь, годы спустя, когда меня уже не будет, Цви расскажет тебе, как он своими глазами увидел меня валяющимся на полу возле кухни в луже собственной крови…
Он ослабил галстук, расстегнул две пуговицы на рубашке и продемонстрировал мне розовые полосы на горле и груди, хорошо видные среди седых волос, – лучи солнца играли у него на лице. Он снова дотронулся до моей руки.
– О чем это я? А, да, я остановился на вашей свадьбе. Меня этот вопрос мучил тоже все это время. Что происходит? Мой сын женится, а я в это время за тридевять земель от него сижу в какой-то дыре среди зимы и пытаюсь наказать вас, хотя на самом-то деле наказываю лишь себя самого. Что должны думать все свидетели свадебного торжества об отсутствующем по неведомой причине отце жениха? И что должна думать об этом невеста? Но однажды, говорю я себе, однажды я все ей объясню. Через год или через десять… вернусь и объясню. Когда закончится вся суета, я сяду с ней в каком-нибудь маленьком кафе в Иерусалиме – так я себе это представлял – и мы поговорим с глазу на глаз. Без свидетелей. Я не имел в виду вот это обычное кафе, я думал о том, маленьком и уютном, которое теперь превратилось в банк, и я – один на один с религиозной красавицей, потому что ты и в самом деле просто чудо… Да, теперь я понимаю, почему они все непрерывно подчеркивали это… А я вот спрашиваю тебя? Себя? Кто ты на самом деле? Нам следует попытаться хотя бы узнать это… познакомиться с тобой получше…
Посетители кафе беззастенчиво пялились на нас. Парочка, сидевшая неподалеку держась за руки, не была исключением – похоже, что мужчина попросту не мог оторвать от меня глаз.
И тут меня осенило. Передо мной был герой рассказа. А может быть, – и это было бы много лучше – герой повести или даже романа. Если только случится, что он останется или надолго задержится у нас в Израиле, я на полную катушку постараюсь использовать этот факт, всего его или отдельные его черты могут целиком и уже прямо сейчас перейти на бумагу, равно как и его манера говорить, не исключая простого воспроизведения отдельных его высказываний. Без каких-либо изменений. Аси… он не в силах был объяснить мне ничего. Тысячу раз я спрашивала его, на что похож его отец, и все, что я от него услышала, вызывало в воображении некий блеклый стереотип. И вот теперь он сидит передо мной, и я вижу героя, незаурядную личность, – персонаж из романа! Я бросаю на него взгляд: густые брови, аккуратные маленькие усы, прерывистый поток его речи. Передо мною сильная личность. Несомненно чистосердечная и искусная одновременно. Я крепко схватила чашку горячего кофе. Теплая струйка согрела желудок. Аси не прикасался ко мне уже две недели. Саквояж, пристроившийся возле моей ноги, отдавал мне свое тепло. Посетители кафе носились туда и сюда, едва не задевая мои волосы. Становилось все теплее. Внезапный аромат весны наполнил воздух. Я чувствовала, как меня охватывает странное возбуждение. Расстегнула одну пуговицу на блузке, потом другую. Слова, рвавшиеся наружу, принесли мне физическую боль. Потеряв над собою контроль, я вытащила из сумки блокнот и быстро записала: "внезапно пробудившееся желание. Причина – будущий герой повествования". Закрыла блокнот и убрала его обратно. Он понимающе улыбнулся.
– Поймала фразу? Когда я был в твоем возрасте, я даже спать ложился, не выпуская из рук такого же блокнота.