Зайцев никогда не служил (только в молодости: корректором). Он был вольный художник. Свою работу, однако, рассматривал как высокий и неукоснительный долг, повседневный, тяжелый и желанный труд. Надежный человек, хороший друг, культурный работник, гармоническая личность, Зайцев затворником не был, обладал способностью собирать вокруг себя людей. Очень молодым, он стал активным помощником предводителей литературной "Среды" - Н. Д. Телешова, Л. Н. Андреева, С. С. Голоушева (С. С. Глаголя). Потом редактировал альманахи "Шиповника". Революцию Октября воспринял как трагедию, однако работу не бросил. Незадолго до отъезда за границу в 1922 году был избран председателем Московского союза писателей. За рубежом много печатал: художественную прозу, воспоминания о прошедшей Москве, статьи и книги о литературе, в том числе три художественные биографии: "Жизнь Тургенева", "Жуковский", "Чехов". В течение многих лет в Париже состоял председателем Союза русских писателей и журналистов.
Как и другие современники, Зайцев - бытийный художник. Бытийность у него особого рода: это обращение к жизненным первоэлементам, к субстанции вселенского "тела", как писала Е. А. Колтоновская, "признание благою самой первоосновы жизни" - "сквозь жестокости и скорби" миропорядка. По тональности, способу изображения, по авторскому отношению к материалу произведения шести книг, вошедшие в сборник, можно условно поделить на несколько групп, каждая из которых будет представлять одну из стадий художественного развития Зайцева и одновременно передавать то общее, характерное, что есть в Зайцеве на всех этапах его пути.
Первой книге рассказов и повестей Зайцев дал название "Тихие зори". Критики писали о ней более всего, и писали хорошо. Свою статью о "Тихих зорях" А. Г. Горнфельд назвал "Лирика космоса". Он сам, К. И. Чуковский, 3. Н. Гиппиус, другие, а позднее и русский философ, известный критик парижских "Современных записок" Ф. А. Степун увидели в Зайцеве "поэта космической жизни". В мире, созданном Зайцевым, указывали они, земля, травы, звери, люди живут в особенной атмосфере панпсихизма, где много невысказанного, все пронизывает воздушная перспектива настроения, написанная мазками и точками как бы незначительных подробностей, а главное, все имеет одну общую единую - Мировую душу.
В высказывания Горнфельда, Гиппиус, Иванова–Разумника, даже Степуна закралось удивительное противоречие: с одной стороны, они утверждали, что люди, звери, травы, воды интересны Зайцеву с точки зрения их одноприродности и показаны им так, как интересны, с другой - они выражали неудовольствие тем, что в рассказах Зайцева нет человеческой личности с ее моральными и интеллектуальными высотами, отличающими ее от остального "тварного" царства. То есть характерную особенность творчества Зайцева они неожиданно провозглашали слабостью или недостатком.
А. Топорков увидел в Зайцеве "прежде всего реалиста, идиллика в античном значении этого слова". Критик объяснил, что именно имел в виду: творчество Зайцева - наивная, простодушная детская сказка или идиллия, в которой борющиеся начала мировых антимоний находят успокоение вследствие принятия всеединого бытия. Один из теоретиков искусства Жан Поль определял идиллию как "эпическое изображение полноты счастья в ограничении". Идиллия раннего Зайцева намного богаче того, что о ней написал Жан Поль, потому что "ограниченное пространство" в лирических эскизах художника - это не замкнутый круг семьи "старосветских помещиков", не счастливый сон усадебного детства Илюшечки Обломова и не героика казачьего сословия "Тараса Бульбы". Идиллия Зайцева распространяется на Космос; он образован Солнцем, ограничен Солнечной системой. По аналогии Космос Зайцева можно сравнить с золотым веком античности: кажется, что там и там остановилось время. Персонажи Зайцева живут во времени вечном, в сказке, в мифе, где царит собственный внутренний закон: идиллии. Однако в отличие от классической идиллии зайцевская фактически времени не игнорирует; она с ним "играет", она его намеренно в расчет не берет. И еще: Зайцев почти целиком переводит идиллию из эпики в лирику. Не миг существования важен для него, а миг личностного переживания Космоса и себя как его части литературным персонажем. Античный эпос пропущен через призму лирического состояния, рожденного далеким от античности XX столетием новой эры. Заметим, что здесь Зайцев идет тропой, проложенной в литературе Чеховым, хотя между тональностью философских эмоций персонажей Чехова и Зайцева есть существенное отличие, поскольку герой Чехова - грустный, часто усталый человек, а герой Зайцева, как правило, находится в "возрасте вечного детства" (слова Иванова–Разумника) ; это человек естественного и светлого сознания.
Из книги "Тихие зори" для сборника взяты восемь небольших рассказов и повесть "Аграфена". "Хлеб, люди и земля" - подвижная картина ночного мига жизни России, великой страны, миллионов людей, тысяч сел. Все живое просторно раскинулось на ней в разные стороны "по лицу праматери". Тоненькие ниточки железных дорог прорезывали тело страны и сосредоточивали в себе трудные ритмы земной жизни: тяжело идущие грузные поезда с хлебом - с юга на север - и движущиеся в черноту ночи составы с солдатами: их везут на восток. Дикие песни, тяжелые драки запасных, сотни спящих тел мужиков в солдатских шинелях: "…они… похожи на кули с мукой, что везут им навстречу". "Натуралистическая" зарисовка внешнего - откликов ночных далей, громады "гигантской, патлатой земли с уродливыми деревушками и запахом печеного хлеба" (с. 34) - создает "портрет" одной из космических стихий; она дышит, стенает, дыбится…
Жизнь и смерть в творчестве Зайцева являются формами существования Космоса. Каждый отдельный миг есть трепетное соединение отдельного (человеческого) с общим (космическим), есть способ протекания вечного. Об этом рассказывают сами "Тихие зори". Смерть друга, тихий звон колокольни, белые соборы, бледно–голубая с золотом живопись, шум ветра в липах на монастырском кладбище - все это жизнь, проникнутая едва уловимым ощущением причастности к ритму Вселенной, где нет пределов и преград, где нет и смерти. Каждый миг бытия - благословен; в нем - прикосновение к нетленному, безбрежному миру, которому равно принадлежит старый дуб и мальчик Гаврик, запахи приречных лесов и шепот старой няньки–мордовки, змеиный ход реки и неслышный лёт чаек–рыболовов. В рассказах Зайцева обитает не только поэзия Космоса, но и религия Космоса.
Почти единодушно критики определяли технику письма Зайцева то как прозрачную акварель, то как нежную пастель. "…Исповедуя грубую, животную, рубенсовскую веру - писал Чуковский, - он умеет облечь ее в мягкие тона и нежные подкупающие краски". Голос его "томен, застенчив и нежен - женственно–мелодичен". "Священник Кронид", "Молодые", другие произведения Зайцева опровергают заблуждение об однотонной ласковости, хрупкости его изобразительности. Если позволительно говорить об искусстве слова в категориях и понятиях живописи, то "Священник Кронид" и "Молодые" - это масло, сочное, яркое, сверкающее победными цветами.
Отцу Крониду дано одно из имен Зевса - бога ясного неба, земли, отца героев. Он ведет свое имя от отца Зевса - Крона, или Кроноса, - титана, имя которого в народе служит символом бессмертного времени. В контексте рассказа имя Кронид, Крон воспринимается в свете народной этимологии как "Крона" - верхушка могучего вековечного дуба; пять его сыновей - здоровые, хорошие дубки. Семейство батюшки написано в образах древесно–животных, а окружающие их животные и деревья - в человеческих образах. Сам Кронид - языческий бог: крепкие брови, ласковая под солнцем борода, крепкие волосатые руки; ум, основательность. Его церковная служба - отпевание, исповедование, причащение - это помощь земле встретить "своего Бога в силе и свете" (с. 46). Попадья - "плодоносная матушка"; попята - молодые дубки, двуногие, они любят "погоготать", "поржать" на весенней свободе. Все они живут просто, естественно, как сама природа. Молчаливых голубоглазых баб Зайцев сравнивает с лошадьми, покойных и важных лошадей - с добрыми работниками, стройные липы и дубы - с молчаливыми бабами. В коровах отмечает задушевность, а в жеребятах - "ветрообразие". "Громаднейшее всемужицкое тело" - Россия встречает свой праздник - Пасху: "…копошится по стране, тащит пасхи в церковь, ждет яркого и особенного дня" (с. 45).
Рассказ "Молодые" посвящен мистерии осени. В один ряд выстраивает Зайцев пахоту земли, сеяние озимых, боронование, поцелуи Глашки и Гаврилы, их обручение и предстоящую свадьбу. То, что случилось между Глашкой и Гаврилой, - не просто любовь: великое действо самой природы, обручившей их на жизнь вечную, на рождение святого семейства.