- Ну, мне от отца шибко попало. Взялся, говорит учиться, - это отец мне говорит, - так учись, а глупостями не занимайся. Денег-то у меня нет, говорит, шальных, чтобы Ты попусту в школе околачивался, к шорнику, говорит, отдам в ученье, коли еще чуть что. А коли в школу, говорит, хочешь ходить, так о пустяках и не думай. И взял все мои тетрадки со стихами, да и пожег.
Он досадливо и стыдливо нахмурился при этих словах: видно было, что он сильно жалел об этих пожженных тетрадках.
- Так как же ты теперь? - спросил я.
- А теперь я потихоньку пишу, и никому не показываю. Становилось все темнее, надвигалась ночь. Мне было грустно и странно смотреть на этого мальчика. Что из него выйдет? Мечта представляла мне угол сарая, полуосвещенный отблесками тонких солнечных лучей, пыльными спицами бегущих из многочисленных щелей в стенах и в потолке; там, на сене, мальчик с пылающим лицом и с блестящими глазами; в руках у него карандаш и тетрадка; взволнованно дышит грудь, озабоченное лицо выдает тайну недетского напряжения мысли. Не преждевременно ли это напряжение? Не бесплодно ли оно? Или и точно это сила, стремящаяся найти себе исход в свободной деятельности, - сила, которая победит препятствия?
Лодка причалила к берегу возле городского бульвара. Я молча вышел из лодки на шаткие доски, прилаженные для прачек, и опустил в Лелькину руку две серебряные монеты. Он весело поблагодарил меня, сунул деньги, не поглядев на них, в карман, уселся, и веслом отпихнул от берега лодку. Плеснули весла, жалобно зароптали речные струи, плещась и разбегаясь, и повлекли за собою, в мглистый туман, остроносый челнок.
- Покойной ночи, - крикнул мне Лелька с реки, заметив, что я еще стою на берегу.
Звонкий голосок пронесся в ночной тишине, словно бряканье колокольчика, разбудил где-то далеко слабый и короткий отголосок, - и затих. И скоро затихли в отдалении мерные всплески весел.
Задор
I
Была война с турками, и было брожение в умах, даже подростки много говорили и волновались. Товарищи Вани Багрецова, гимназисты четвертого класса, на переменах больше толковали о политике, чем о своих школьных интересных делах и делишках. Ваня кипел и горячился и в гимназии, заодно с товарищами, и дома в бесконечных ожесточенных спорах с бабушкой.
Однажды Ваня вернулся из гимназии под впечатлением новых слухов, весь насквозь пропитанный негодованием. Он вознамерился насказать бабушке немало горьких истин. О, конечно, он никогда не трогал бы ее, - старая, где ей понять! - но в последнее время бабушка слишком злобно нападала на молодежь и даже позволяла себе лживые утверждения, которых Ваня не мог оставлять без ответа.
Не нравились и бабушке и матери Ванины новые взгляды и его знакомства. Правда, товарищи заходили к нему редко; но тем было хуже. У Вани, притом, уже давно была привычка по вечерам гулять, и уходил он всегда один; прежде на это не обращали внимания, а теперь его, совершенно, впрочем, невинные прогулки по городским улицам начинали казаться подозрительными и опасными. Их еще пока не запрещали, - не было очевидного повода, - но и не поощряли: косились и ворчали каждый раз.
В воинственном настроении вошел Ваня в столовую, стараясь придать себе независимый вид, но внутренне волнуясь в ожидании предстоящей схватки. Его бойкие серые глаза, немного близорукие, смотрели с задором и сердито.
Бабушка, высокая и худощавая старуха с быстрыми движениями и очень прямым станом, была уже "готова", как Ваня тотчас же подумал, взглянув на нее. Она энергично шагала по комнатам и не обращала ни малейшего внимания на заигрывания серого, сытого кота Коташки, который, таясь за ножкой стула, ждал, когда бабушка пройдет, и бросался на подол ее платья. Бабушкины темно-карие глаза метали молнии, и черные крылья ее кружевной наколки трепетали и развевались. Ваня сообразил, что это сердятся, зачем он опоздал: случилась необходимость зайти из гимназии кое-куда по самонужнейшему делу, и это заняло лишние полчаса.
Бабушка так и набросилась на вошедшего Ваню.
- А, передовой человек, милости просим, здравствуйте! - восклицала она, иронически раскланиваясь.
Ваня счел долгом обидеться на неуважительное обращение со словами, выражающими почтенное понятие.
- Лучше быть передовым человеком, чем задовым, - немедленно же и с достоинством отрезал он.
- Прекрасно! - с сердитым смехом воскликнула бабушка. - Очень прилично! Что же, это я, по-вашему, задовой человек? Как это мило! Продолжайте.
- Что ж мне продолжать! - запальчиво отвечал Ваня. - Если вы считаете, что постыдно быть передовым, значит, вы сами хотите быть задовым человеком.
- Хорошо, хорошо, - говорила бабушка, принимаясь расхаживать по комнате. - На дерзости вы все мастера, а еще материно молоко на губах не обсохло. Недоучки желтогубые, туда же суются учить всех!
Ваня жестоко покраснел; он не выносил намеков на свои годы.
- Возраст здесь ни при чем, - заявил он решительным голосом и с вызывающим видом посмотрел на бабушку.
- Нет, при чем, при чем! - закричала бабушка, приходя в сильное раздражение и опять наступая на Ваню. - Вы сперва научитесь хлеб зарабатывать, а потом уже пофыркивайте.
- Г-м, да, вот что! - пробормотал Ваня, делая чрезвычайно саркастическое лицо:
- В мои лета не должно сметь
Свое суждение иметь.
Ваня имел пристрастие к литературным цитатам, заимствованное им у бабушки; но старуха эти цитаты всегда толковала по-своему. Она сердито говорила, расхаживая из угла в угол:
- Да, мы, старики, не должны своего суждения иметь; так, по-вашему, должно быть, выходит. Только вы, господа недоучки, можете обо всех судить и рядить с плеча, - как же, министры какие, подумаешь!
- Да я совсем не то говорю, вы меня не так поняли, - пробовал оправдаться Ваня.
Но бабушка волновалась и кипела.
- Где уж мне, старой дуре, понимать таких умников! У вас ведь все по-своему, по-новому: что мое, то мое, а что твое, то тоже мое, - так ведь у вас говорится. Прекрасные правила!
- Это вот вы все по-своему перевертываете, - с досадой возражал Ваня. - Никто таких глупостей не говорил, и социалисты вовсе не того желают.
- Социалисты! - презрительно протянула бабушка и посмотрела на Ваню прищуренными глазами - Перевешать бы их всех, этих социалистов, да и друзей их заодно, от Петербурга до Москвы на всех деревьях по десяти на каждое.
- Бодливой корове бог рог не дает! - тихо молвил Ваня дрожащим от негодования голосом.
- Нет, уж лучше ты, батюшка, - опять накинулась бабушка на Ваню, - завиральные идеи брось, а то с ними далеко уйдешь. Незнайка-то себе лежит на печи, а знайка по Владимирке бежит, вот оно что.
Ваня усмехнулся.
"Ведь как все пословицы и примеры коверкает на свой лад", - подумал он и не мог удержаться, чтобы не заметить:
- Завиральные идеи - совсем не в таком смысле у Грибоедова сказано.
- Ну, уж я стара стала учиться по-вашему, - с раздражением говорила бабушка, вставляя папиросу в деревянный мундштук и закуривая ее. - Мы попросту учились. В наше время сходок не было, и уши выше лба не росли. В наше время мальчишки писем не получали бог весть от кого, да на сходки не бегали. Вот заберут на сходке-то вас всех, недоучек желтогубых, да и засадят. То-то будет радость родителям! Ну, да ведь нынче родители - что!
Бабушка скрыла огорченное лицо в густых клубах табачного дыма.
- Какие там сходки! - угрюмо сказал Ваня. - Отчего же нельзя от товарищей получать письма?
- Нынче о родителях вот как рассуждают, - продолжала бабушка, не удостаивая его ответом - Я, мол, не виноват, что ты меня родила; а если бы я тебя родила, то я бы твоя мать была. Вот вы как нынче рассуждаете.