Она наклонилась к мамину уху, и зашептала. Сережа угрюмо стоял поодаль, ожидая, когда его отпустят, и думал коротенькими, злыми мыслями. Мама с удрученным видом выслушала секретный рассказ, опять вздохнула, и сказала:
- Да, дети… Столько забот… Право, уж и не знаешь, как с ними быть. Ты, Сережа, голубчик, уж ты и сам воздерживайся от всяких таких выходок. Пойми, тебе самому вредно: тебя бранят, а ты волнуешься. А тебе вредно волноваться. Да и меня пожалей, ты меня совеем расстраиваешь. И без тебя забот…
- Вот видишь, Сережа, - сказала кузина, - ты огорчаешь свою маму, а это нехорошо.
Сережа поглядел на её светлое платье с буфами, бантами, складками, и подумал, что она напрасно вмешивается, - вовсе не её дело. Она говорила еще что-то неторопливо и ровно, и тонкая губы её противно двигались. Тягучие звуки её голоса наводили на Сережу тоску и злобу, и сердце его опять замирало и томилось. Наконец он сказал, перебивая кузину на полуслове:
- Кузина Надя вышла замуж, а у тебя и в этом году нет женихов, и не будет, потому что ты уксусная.
Мама рассердилась, покраснела, и сказала:
- Сергей, тебя наказать придется.
Кузина сжала свои тонкие губы. Тетя воскликнула:
- Какой ты злой, Сережа!
- Ничего не остается, как только наказать, - усталым голосом повторяла мама.
Сережа угрюмо посмотрел на нее. Он почувствовал, что сердце его бьется чаще, а щеки бледнеют. Он думал:
"Если бы взрослым каждый день грозили наказать. Наказать!"
- А как? - спросил он.
- Что? - с удивлением переспросила мама.
- Как наказать?
- Да уж тебя не спросят, как, - гневливо заговорила мама. - Вот позову Варвару, так ты и увидишь тогда, как.
- К Варваре на расправу? - спокойно спросил опять Сережа.
Мама всплеснула руками, и нервно рассмеялась.
- Вот поговорите с ним, - звенящим от обиды голосом сказала она. - Нет, уведите его, Константин Осипович, я не могу. Идиот какой-то растет.
Сережа засмеялся таким же взвизгивающим смехом, как и мама, и выбежал из комнаты. Красная портьера неприятно задела его по коротко остриженной голове шершавой материей. Сережа подумал вдруг, что его всегда обижают, и что всякий другой на его месте непременно расплакался бы. Но он никогда не плачет, и ему теперь даже стало жалко, что он не заплакал: мама, может быть, стала бы утешать его и приласкала бы. Горячее желание маминых поцелуев и ласки безнадежно-острой струей пробежало в душе мальчика, но он быстро подавил в себе это желание. Губы его капризно сжались, а вздрагивающий подбородок прижался к груди. Бегом добрался он до своей комнаты, повалился ничком на постель, заболтал в воздухе согнутыми в коленях ногами, и принялся тихонько взвизгивать странными, некрасивыми звуками. Его злые глаза мерцали и расширялись, и чернота их зрачков казалась глубокою от контраста с его лицом, бледным до желтизны и мало загоревшим.
III
Кто-то тронул Сережу за плечо. Сережа досадливо взмахнул ногами, и повернулся на спину. Над ним стоял Константин Осипович. Лицо студента, рябое, курносое, обросшее маленькою, мягкою рыжеватою бородкою, было важно, и это не шло к нему, и было смешно. Сережа сразу увидел, что студент имеет какое-то дело до него, может быть, очень скверное, и мальчику стало тоскливо и страшно. Он лежал неподвижно, с протянутыми вдоль руками, и плотно, всем телом прижимался к постели. Его черные глаза были сухи и злы.
Студент постоял над мальчиком нахмурился, и сказал:
- Во-первых, днем нельзя валяться.
Сережа молча сел на постели, а потом и вовсе стал на ноги. Он не отрываясь смотрел на студента, снизу в его лицо, высоко подымая для этого голову, и как-то совсем ничего в это время не думал. Студент еще больше нахмурился, поискал слов, и начал говорить:
- И всячески вы того… сбрендили…
- Сбрендил, - согласился Сережа совсем машинально, и принялся рассматривать руки студента, большая, костлявые, с синими толстыми жилами.
- Вы не перебивайте, - сердито сказал студент. - Вы того… дерзостей там наговорили барышне, и маменьке тоже. Так оно выходит этак… неказисто. Совсем, знаете, это вы неосновательно поступили. Ну-с, грубиянить, это - не того, и совсем… ну, одним словом, неказисто.
Студент сделал энергичный жесть, словно он рукой что-то проталкивал быстро и сильно в узкую щель. Сереже было досадно, что он так долго тянет и говорить нескладно.
- Просить прощения надо? - спросил. Сережа.
- Вот оно самое и есть, - обрадовался студент. - Вы того… этого… шаркните там, ну и ручки поцелуйте.
- Да хоть ножки. мне все равно, - угрюмо сказал мальчик.
- Ну, это, приблизительно, лишнее.
- А пороть не будут? - осведомился Сережа деловым тоном.
Студент ухмыльнулся, точно он услыхал о чем-то, очень ему дорогом и приятном.
- Не собираются, - ответил он, - а следовало бы.
Ему бы хотелось постращать мальчика, но он не смел: черные, злые Сережины глаза наводили на него смущение, и все слова и поступки Сережины казались ему неожиданными.
Мальчик постоял еще немного, подумал о чем-то смутном и постороннем, и переваливающейся походкой пошел в гостиную. Студент шел за ним, и думал, как бы мальчишка не наговорил еще дерзостей. Но все обошлось благополучно.
Когда Сережа вошел в гостиную, то и мама, и тетя, и кузина, все сидели и молча глядели на него, а отец стоял у камина, длинный, весь в сером, и усмехался едва заметно, равнодушно и пренебрежительно. Сережа направился к кузине, остановился перед ней, шаркнул ногою, и сказал ровным голосом, как отвечают затверженный урок:
- Простите меня, кузина, что я сказал вам дерзость.
При этом щеки его нисколько не окрасились. Холодными глазами посмотрел он в притворно благосклонное лицо кузины, постоял еще немного перед нею, потом подвинулся к ней поближе, наклонился, и поцеловал её руку таким движением, словно выполнял неинтересный ему самому, но уже так принятый обряд. Кузина кисло улыбнулась.
- Я не сержусь, - сказала она, - а только тебе самому нехорошо, если ты приучишься грубиянить.
Сережа опять шаркнул ногою, так же спокойно направился к матери, и проделал с нею все то же, что и с кузиною. Мама сказала ему недовольным голосом:
- Не говорил бы дерзостей, не пришлось бы прощенья просить.
Сережа подошел к отцу. Отец притворился строгим и сердитым, но Сережа знал, что ему все равно, что он - чужой.
- Что, сорванец, опять напроказничал? - спросил отец.
Сережа нахмурился, и сообразил, что можно и не отвечать. Отец подумал, и не нашел сердитых слов. Это его рассердило, и он досадливо засмеялся
- Клоп! - сказал он, и щипнул сына за щеку. - Достукаешься ты до хорошего угощения.
- Только, пожалуйста, не сегодня, - серьезно сказал Сережа, потирая щеку, на которой показалось красное пятнышко.
- Ну, отправляйся к себе, - хмуро сказал отец.
Сережа вышел, а студента удержали. Из этого Сережа понял, что будут опять говорить о нем. Он отошел немного, тихонько воротился, притаился за портьерой, и принялся слушать.
- И заметили вы, - говорила мама измученным неискренним голосом, - с какой злостью он просил прощенья?
- И в кого он у вас такой недобрый? - спрашивала кузина.
- Нервы, - сердито проворчал отец, - мальчишку ведут, как девочку, он и изнервничался.
- Ах, каше там нервы, - грубым, громким голосом заговорила вдруг тетя, - просто вы набаловали мальчика. Надо строже.
- Как еще строже, - недовольным голосом отвечал отец, - бить его, что ли?
- Конечно, не мешало бы тебе его иногда высечь, очень бы это для него было полезно.
- Это нельзя, - решительно и с досадою сказал отец, не потому, что он так думал, а потому, что считал такой разговор с дамами неприличным, и стеснялся при них таких грубых слов.
- Отчего это нельзя? - с неудовольствием возражала тетя, - не беспокойся, не растреплется.
- Ах, я, право, не понимаю таких разговоров, - раздражительно сказал отец, и сейчас же переменил тон, и заговорил о другом, чтобы прекратить этот неприятный для него разговор - да, я чуть было не забыл, сегодня я у Леонида Павловича…
Сережа поспешно, стараясь не зашуметь, отошел от двери. Он пошел в сад. Когда он проходил мимо кухни, он услышал, как там Варвара со смехом говорила кухарке:
- А наш-то коротелька как ловко отбрил барышню!
И она рассказывала, что сказал Сережа, и при этом прибавляла и перевирала, и они смеялись звонко и грубо. Сережа пошел дальше. Он чувствовал злость.
"Везде смеются", - думал он, - "люди не могут не смеяться друг над другом".
Он поднял глаза к небу, но оно было еще закрыто белесоватою синевою. Сережа тоскливо потупился, и лениво шел по дорожкам сада.
У самого края песочной дорожки сидела маленькая, чахлая лягушонка. Она была противна Сереже.
Вдруг у него мелькнула шаловливая, мальчишеская мысль. Черные глаза его радостно засверкали. Он наклонился, и схватил лягушку в руки. Она была вся слизкая, и Сережи было противно держать ее. Это ощущение скользкого и отвратительного расползалось по всему его телу, и щекотало в зеве. Торопясь, спотыкаясь от торопливости, он побежал в гостиную. Там отца уже не было, а остальные сидели на тех же местах. Все трое посмотрели на Сережу с презрительною усмешкою. Сережа подошел прямо к кузине.
- Смотрите-ка, - сказал он, - какую я поймал хорошенькую.
И он посадил лягушку кузине на колени. Кузина отчаянно взвизгнула, и вскочила с места.
- Лягушка, лягушка, - кричала она, бестолково махая руками.