- Ничего. Просто поскользнулся, - ответил он с видимой досадой и, быстро поднявшись, твёрдым шагом прошёл между расступившимися людьми. Но Гермина с невольным страхом увидела, как побледнело красивое мужественное лицо её возлюбленного, между бровями которого легла глубокая складка, а губы крепко сжались, точно лорд Дженнер напрягал всю силу воли, чтобы скрыть тайное страдание, чтобы не вскрикнуть от нестерпимой боли.
Капитан махнул белым платком…
Раздалась громкая команда старшего офицера, стоявшего на командирском мостике, которой немедленно ответил резкий свисток боцмана. Затем послышалось характерное шипение выпускаемого пара, и ровный непрерывный стук машины - это дыхание живого, т.е. движущегося парохода - внезапно оборвался.
Судно дрогнуло и остановилось.
Настала полная тишина, прерываемая только плеском волн, лизавших железные борта судна и тихо журчавших между громадными лопастями неподвижного винта.
Безбрежный синий океан казался гладким, как зеркало. Выкинутые на мачтах флаги, приспущенные наполовину по случаю погребения, не шевелились… И над всем этим раскинулось южное небо, такое же прозрачное, такое же глубокое, как и синий океан, так же насыщенное знойными лучами тропического солнца, сверкающего миллиардами бриллиантовых искорок повсюду, куда достигал слабый взор человеческих глаз…
В торжественной тишине знойного утра медленно и звучно проговорил молодой миссионер последнюю молитву: "Земля еси и в землю отыдеши"…
Увы! Здесь над землей этой лежала бесконечная водная глубь… И при виде этой непривычной могилы тяжело сжались все сердца…
Присутствующие опустились на колени.
Капитан произнёс торжественно:
- Мир праху твоему, бедная женщина! Да будет тебе синяя волна лёгким покровом…
Тихо и плавно накренилась доска, на которой лежало тело… Матросы стали травить верёвки, и странный длинный пакет пополз вниз, медленно и постепенно подвигаясь всё ближе к воде… Вот он касается синей поверхности океана… Вот грузно сползают в прозрачную глубь тяжёлые куски свинца, увлекая за собой продолговатый свёрток…
Ещё раз поднял миссионер руку. Ещё раз сверкнул золотой крест, осеняя водную могилу…
Затем прозрачная вода внезапно замутилась и почернела, так что взгляды провожающих покойницу уже не могли разглядеть как погружалось тело - всё дальше, всё быстрее в недосягаемую взгляду и лоту глубину океана. Пропитанный особенной краской войлок делал своё дело, скрывая от глаз остающихся последний путь уходящего, страшный путь на дно морское!…
Тихий вздох пронесся по палубе. Священник молился и его тихий шёпот ясно слышался среди гробовой тишины на запруженной народом палубе.
Но вот капитан вторично махнул платком.
Снова раздалась команда с командирского мостика… Судно дрогнуло… Опять начался резкий равномерный стук машины, как застоявшийся конь, желая нагнать потерянное время.
Опущенная доска медленно поднялась обратно. Все было кончено. Тело бедной Лии навеки исчезло в недосягаемой глубине океана, на поверхности которого медленно расплывалось черное пятно, скрывающее покойницу от глаз живых.
С каждым оборотом винта пароход удалялся от этого пятна, уже сливавшегося со сверкающим мириадами алмазных искр тропическим морем.
- Прощай, бедная Лия, - бессознательно громко произнесла Гермина и недоговорила.
Стоящий немного впереди лорд Дженнер зашатался и упал без чувств на палубу к ногам миссионера, приближавшегося к нему с крестом в руках…
X. На Мартинике
Подобно громадной корзине цветов, выплывает Мартиника из тёмно-синих вод Атлантики, поражая подплывающих ароматом своих розовых садов и кофейных плантаций раньше, чем самый зоркий глаз может различить красивые очертания её гор, сливающихся в синем небе с прозрачно-перистыми, серебристо-серыми облаками. И чем ближе подходит судно к этой гигантской корзине цветов, тем красивее становятся смутные очертания острова, тем ярче блестит зелень его лесов и полей, тем эффектнее вырисовываются на бездонно-синем небе причудливые линии вулканов, от которых не может оторваться восхищённый взор.
Прекрасные Канарские острова, ослепительна Мадейра, поразительна чудовищная красота тропических лесов громадных Зондских островов - Явы, Суматры, Борнео… Чарующе-прелестны грациозные островки и фантастически живописны берега "островной империи" - Японии. Но Мартиника, казалось, взяла у каждого из прекрасных островов самое прекрасное для своего вечно праздничного наряда.
В громадных городах Индии или Бразилии - в Калькутте или Рио-де-Жанейро - желающие любоваться прелестью юга должны ехать далеко-далеко в ботанические сады или в дачные предместья подальше от городов.
На Мартинике всего четыре города с населением не более сорока пяти тысяч в каждом. Но эти города раскинулись так широко и окружены такими громадными пригородами, что тропической природе оставлено достаточно места для того, чтобы она могла заполнить в них все своей пышной красотой.
И в то же время, как в городах, так и в селениях, окружающих города, улицы - с безукоризненной асфальтовой мостовой, дивные цветники с фонтанами, вокруг которых группируются красивые мраморные или чугунные скамейки. Широкое шоссе, бесконечной лентой ползущее во все стороны - вверх по горам, вниз - к морю сплошь покрыто тенью тропических великанов, окаймляющих все пути сообщения.
Изобилие рек, речек и ручейков, водопадов и фонтанов, прудов и озер, колодцев и водоемов, и - ни следа пыли, ужасной, едкой, неотвязчивой пыли, превращающей дивные старые олеандры, окаймляющие почтовую дорогу на острове Тенерифе в какие-то скорбные серые привидения.
Среди ручьёв не мало горячих источников, доказывающих присутствие подземного огня в гранитной груди великанов - Лысой горы (Монте-Пеле) или Козьего пика (Питон де-Кабри).
Но жители прекрасного острова не думают о грозном значении своих "гейзеров", совершенно неожиданно появляющихся то в одном, то в другом месте и так же неожиданно исчезающих.
Роскошная зелень лесов и лугов так высоко заползает по склонам самых непреступных вершин, что никому не хочется вспоминать о том, что не раз уже на острове раздавался грозный подземный гул.
Не любят обитатели Мартиники вспоминать о том, что их "Лысая" старушка-гора не так давно превратилась в злобный вулкан, посылая тучи пепла и потоки раскалённой лавы вниз, по склонам своим на город святого Петра, уцелевший только чудом Божьего милосердия…
Эта далёкая колония не слишком интересовалась политикой своей метрополии. Но когда и её интересы затрагивались, тогда Мартиника волновалась. Так было и в 1848 году, когда в Париже поднят был вопрос об освобождении невольников, которых на Мартинике было до восьмисот тысяч в распоряжении пятнадцати, много - двадцати тысяч белых креолов, являющихся собственниками всей земли и единственными хозяевами всего острова и бесконтрольными и безответственными распорядителями судьбой и жизнью не только своих негров, но и так называемого цветного населения острова, т.е. мулатов, квартеронов и других, образовавших, постепенно увеличиваясь, довольно значительный класс частью даже свободного населения. Все эти мелкие торговцы, ремесленники, конторщики и другие служащие давно уже превысили количество "властителей" острова, господ "белых", называющихся "беке" на жаргоне креолов, жаргоне, созданном в сущности неграми, немилосердно коверкающими французский язык.
В далёкой Европе, в шумном и легкомысленном Париже, не имеющем ни малейшего представления об условиях жизни и потребностях заокеанской колонии и её населения, члены "временного" правительства спорили и шумели по поводу освобождения невольников. В Национальном собрании говорили, говорили и говорили целыми днями, целыми неделями! Говорили в парламенте и писали в газетах "о правах человека", "о достоинстве чёрных братьев", "о добродетели цветных сестёр наших", о международных отношениях и социальных условиях, обо всём решительно, кроме только того, что было сущностью вопроса, т.е. кроме необходимости, освобождая почти миллионное население невольников, дать им прежде всего возможность кормиться, т.е. избавить их от новой кабалы у тех же белых собственников земли, кабалы экономической, пожалуй, худшей, чем всякая другая…
В России Царь-Освободитель отпустил крестьян на волю, наделив их землёй.
Парижское же правительство, - вместо земли, обладание которой сделало бы бывшего раба честным, мирным и полезным гражданином, - оделило черное и цветное население острова только политическими правами. "Свобода совести" - т.е. право менять или отрицать все религии - была торжественно водворена на прекрасной Мартинике вместе со всеобщим голосованием и… жидовской равноправностью. Неграмотные негры, вчера только рабами привезённые из Африки, где они пожирали своих военнопленных в честь какого-либо деревянного чурбана-идола, были сразу объявлены полноправными гражданами, но куска хлеба им не дали. По-прежнему принуждены были бывшие рабы находиться в полной кабале у плантаторов, и кабала эта была горше прежней, потому что как-никак, а прежде невольник, бывший собственностью своего владельца, всё же представлял известную и притом немалую ценность. Жадность и корыстолюбие рабовладельцев всё же ограждали до некоторой степени рабов от жестокостей и произвола. Бить самого себя по карману и оставаться без рабочих рук никому, понятно, не хотелось, почему на Мартинике рабовладельцев-мучителей почти и не водилось.
Право покупать землю, данное всем без разбора и без всякого ограничения, быстро наводнило Мартинику выходцами из Европы. В числе которых было немало людей самой сомнительной нравственности… К тому же и иудеи, почуяв добычу, жадно устремились к благоухающему острову. Появились все "благодеяния" жидо-масонской "цивилизации".