Но к крайнему её удивлению, о катастрофе на Мартинике поговорили неделю-другую и замолчали. Тщетно искала Ольга более подробных описаний, более точных сведений, отчетов "специальных корреспондентов". Ничего подобного не оказалось не только во французской, но и в мировой прессе. Париж удовлетворился несколькими необычайно краткими депешами телеграфных агентств. В Париже, где каждое "сенсационное" убийство оставляет след в литературе, ужасающая мартиникская катастрофа не оставила ничего. Появились, правда, на рынке три-четыре романа, но и они непостижимо скоро исчезли из обращения.
"Издание разошлось", - отвечали книгопродавцы на запросы Ольги. И, несмотря на такой завидный "успех" книг, их не выпустили повторными изданиями. Точно чья-то рука стремилась заставить человечество поскорее забыть о том, как в одно мгновение погиб целый город с десятками тысяч жителей…
Так Бельская и не узнала ничего о судьбе своей маленькой приятельницы, за упокой души которой она горячо помолилась.
Ольга догадывалась о том, чья рука так же упорно, как и незаметно, затягивала завесу забвения над мартиникской катастрофой.
Женщине, читавшей записки Минцерта, трудно было бы не узнать влияния масонства во всём, что совершалось в Европе. Головокружительная быстрота развала нравственности, безумный рост богоборства были слишком очевидны для "предубеждённых" глаз. И Ольга недоумевала, как могли других не видеть того, что было так очевидно, не видеть победоносного похода масонства против христианских идеалов, не замечать повсеместного торжества евреев, захватывающих в свои руки деньги, торговлю, промышленность, науку, искусство и прессу (главное - прессу!), международные телеграфные агентства, - словом, всё, влияющее на общественное мнение.
В России, как и повсюду, совершалось предвиденное Достоевским торжество жида… А ослеплённые русские передовые умы преклонялись перед этим торжеством, как торжеством "прогресса", и называли "ретроградами" всех зрячих, видевших масонскую опасность.
Ольга видела всё это. Размышляя о мартиникской катастрофе, она поняла, что масоны не могли допустить, чтобы человечество стало задумываться над значением явлений, возвещающих начало гнева Божия.
Масоны больше всего на свете боятся пробуждения веры и благочестия, а потому обо всём, что ясно до очевидности, говорить о небесном возмездии, замалчивают в своей прессе с упорной последовательностью.
Христианские народы не должны были видеть, что ответом на святотатства богоборцев явились землетрясение в Мессине, невероятные разливы жалких речонок Сены и Москвы, гибель Мартиники… да мало ли ещё что! Все эти грозные явления тонули в безбрежном море пустых сплетен и политической чепухи, наводняющих человечество, благодаря стараниям международной жидо-масонской печати.
Людям, одураченным бесчисленными депешами о разных пустяках распространяемых "агентствами" как нечто чрезвычайно важное, некогда было задумываться о причинах и последствиях различных явлений природы. Печать каждодневно пускала в обращение столько нового, глупого и пустого, но все же отвлекающего внимание и своей массой скрывающего действительно важные вещи, что человечество положительно разучилось самостоятельно думать в безумном круговороте всемирной политической сплетни.
А время летело неудержимо! Летели и события - страшные события, сменяющие друг друга с головокружительной быстротой.
Ольге некогда было разыскивать сведения о судьбе приятельницы… Началась японская война, и 35-летняя писательница, одна из первых, уехала на Дальний Восток. Она надеялась там быть полезной знанием японского языка и, действительно, провела больше года на передовых позициях в качестве переводчика. Только расстроенное здоровье принудило её бросить этот опасный пост.
Не желая оставаться бесполезной, она вступила в Красный Крест и уехала в Россию. Здесь уже завязалась борьба с тёмными силами.
Патриотические газеты рождались и умирали. Но на место угасших вставали новые рыцари пера. По всей России шла борьба с революцией, борьба отчаянная, упорная, святая, - борьба света с мраком, добра со злом, христианства с богоборством.
Ольге Бельской некогда было оглянуться на прожитую жизнь, некогда было замечать седины в золотых волосах. Надо было работать, работать и работать…
Вдруг среди этой лихорадочной трудовой жизни, уже пожилая писательница совершенно неожиданно получила письмо из Германии. Почерк на конверте заставил её призадуматься: он показался слишком знакомым. Где же видала она эти витиеватые готические немецкие буквы, - такие красивые и такие неразборчивые?…
И внезапно всплыло в её памяти далёкое прошлое - годы учения в венской консерватории…
Ольга Бельская схватила все ещё нераспечатанный конверт. Да, это её почерк… Она жива!
- Как это я сразу не узнала её почерка? - прошептала писательница, поспешно разрывая конверт и развёртывая письмо неожиданно объявившейся подруги.
Письмо было коротко, удивительно коротко для женщины, пишущей своей приятельнице после пятнадцати лет молчания. На почтовом листе бумаги оказалось всего несколько строк:
"Милая Оленька! Случайно узнала я, что известная русская писательница Ольга Бельская и моя милая Оленька - одно и то же лицо… Это придаёт мне смелость просить тебя об одолжении… Я всё ещё в театре, но играю уже драматических героинь. В настоящее время служу в Кенигсберге, где публика носит меня на руках. К сожалению, в "модных" пьесах почти нет хороших ролей, и я тщетно ищу подходящей драмы для своего бенефиса…
Если бы ты согласилась написать для меня драму? Мне бы хотелось что-либо особенное… Знаешь, ведь можно бы освежить что-либо классическое, переделав на современный лад!… Это теперь в моде. Хотя бы "Фауста"… Помнишь, как мы с тобой восхищались в консерватории "Фаустом"? Ещё у тебя было такое дивное иллюстрированное издание! Надеюсь, что оно цело… И вот можно было бы Гретхен одеть в парижский модный костюм, а "Фауста" - в кирасирский мундир. Вышло бы новей самых модных новинок… Если бы ты не поленилась приехать ко мне, - ведь это так близко от Петербурга, - то я бы объяснила тебе, и, пожалуй, моя мысль показалась бы тебе менее глупой. Писать же, ты знаешь, я никогда не умела… Право, приезжай, милочка. Бесконечно порадуешь твою старую Гермину Розен.
P.S. С ужасом вижу, что схватила по ошибке лист бумаги, на обороте которого подводила свои годовые счета… Переписывать письмо времени нет.
Надеюсь, ты простишь мою рассеянность и не рассердишься".
Оборотная сторона письма действительно была испещрена цифрами, занимавшими целую страницу.
С удивлением прочла писательница это странное письмо… Пятнадцать лет молчания, и затем просьба переделать "Фауста" в современную пьесу! Надо же придумать такой вздор! И с чего это ей в голову пришло?
Погруженная в воспоминания далёкого прошлого, Ольга сложила письмо и уже собиралась засунуть его обратно в конверт, но взгляд её упал на исписанную цифрами заднюю страницу. Машинально развернула она снова большой лист почтовой бумаги и пробежала глазами ряды цифр. В голове её роились картины доброго старого школьного времени, когда они составляли себе костюмы по тому дивному изданию "Фауста", с иллюстрациями Каульбаха, о котором вспоминала в этом письме Гермина Розен.
И вдруг Ольга схватилась за голову… Ей припомнилась маленькая подробность венской школьной жизни… Между несколькими, особенно дружными, приятельницами их выпуска существовал условный способ корреспонденции, как это часто бывает в школах. Способ этот придумала сама Ольга, вычитавшая его в каком-то романе и запомнившая чрезвычайно простую систему, расшифровать которую, однако, непосвящённому совершенно невозможно. Система называлась "двухкнижной". У каждого из пишущих существовала одинаковая книга, название которой составляет тайну посвященных. В этой книге пишущий письмо отыскивает нужное слово, которое и отмечается цифрой. Одна цифра означает страницу, другая строчку, а третья слово, или наоборот. Цифры разделяются точками, запятыми, буквами, плюсом или минусом или каким-либо иным знаком. Для переписывающихся это значения не имеет, но для разбирающих эти разнообразные промежуточные знаки усиливает загадочность рукописи. Кроме того, для отвода глаз, все цифры складываются, что ещё больше спутывает непредупреждённых. Между Герминой и Ольгой книгой для таинственной корреспонденции в венской консерватории избран был "Фауст".
Неужели Гермина вспомнила способ секретной корреспонденции и хотела сообщить ей нечто таинственное?
Ольга принялась внимательно рассматривать цифры, покрывающие страницу, и скоро убедилась, что они должны иметь особенное значение. Надо было только расшифровать их.
Поспешно отыскала Ольга среди книг, разложенных на столе в её гостиной, красивый том в красном переплете, - известное издание Каульбаховского Фауста и, развернув его, принялась подыскивать страницы и слова, согласно нумерации письма Гермины, причём постепенно заносила на клочке бумаги получаемые фразы.