- Ренан последних лет не тот, каким был в начале своей карьеры. Прочтите его "Историю израильского народа" и вы найдёте на последней странице признание божественности Христа, которую он отвергал в своей первой книге "Жизнь Иисуса"… Но такова сила влияния масонства, что кощунственная книга известна всему миру, а страницы, опровергающие её, неизвестны… Если бы вы ещё сомневались в могуществе масонов, то припомните этот пример и не смейтесь больше над опасностью, угрожающей всему христианскому миру. Вспомните, что уже более ста лет Европа читает только то, что угодно масонам; молодые поколения христиан воспитываются в поклонении тайным обществам, карбонариям, иллюминатам, розенкрейцерам и так далее… без конца. Даже всемирную историю подделывают, превращая чернокнижников и сатанистов-тамплиеров в мучеников, короля же и папу, спасших христианство от слуг антихриста, - в злодеев. Вспомните, Ольга, в каком духе написаны известнейшие и популярнейшие руководства всемирной истории Шлессера, Ранке и т. д. С каждой страницы так и пышет ненависть к монархизму, патриотизму и… христианству. С начала XIX века всех заговорщиков и революционеров открыто прославляют популярнейшие писатели Европы: Виктор Гюго, Жорж Занд, Бальзак, Дюма-отец, Эжен Сю, Понсон дю Герайль и Густав Эмар, иногда даже не подозревающие, что они служили целям масонов, стремившихся погубить их родину… Это ли не доказательство силы масонства. И страшней всего, что никто не замечает этого. Вот почему я и не решаюсь опубликовать вторую часть моей истории тамплиеров. Слишком рано… её похоронят под гнётом молчания, как похоронили много других книг, написанных против масонов. Именно поэтому я и прошу вас не печатать рукопись Менцерта, а передать её германскому императору. Если она убедит только одного этого человека, то цель моего несчастного друга будет достигнута, и христианство - спасено.
Ольга на минуту задумалась.
- Вы правы, друг мой. Теперь я и сама думаю, что Провидение привело меня в Берлин, чтобы помочь вам в этом великом деле. Император так милостив ко мне, что я не сомневаюсь в том, что он примет от меня рукопись хоть завтра. Профессор вздрогнул.
- О, нет, Ольга, ради Бога не так скоро… Вы не знаете, какой страшной машины собираетесь коснуться. Одно подозрение о существовании откровенных признаний масона 33-ей степени будет смертным приговором вам и мне, и всякому, подозреваемому в том, что он знает содержание подобных признаний. Мне же хочется пожить ещё немного и быть счастливым, если… можно… Простите мне этот эгоизм ради моей… любви к вам. Вот, если со мной случится несчастье, тогда другое дело…
- Не накликайте беды, Рудольф, - проговорила Ольга. - Я не хочу слушать мрачных предчувствий. Лучше скажите мне, как вы могли спрятать эту страшную рукопись от масонских шпионов?
- Не беспокойтесь, Ольга. Рукопись Менцерта сможете найти только вы, вместе с моим отцом, которого я предупредил уже, оставив ему нужные указания. Но не расспрашивайте меня об этом… Забудьте покуда эту страшную тайну. Мне не хочется думать о ней теперь, когда я смею надеяться…
Рудольф замялся, не решаясь договорить слов надежды, проснувшейся в его душе.
Но Ольга прочла его мысль в полном любви взгляде и, подняв на него глаза, медленно и спокойно проговорила, протягивая ему руку:
- Надежда - счастье семейной жизни? Не так ли, друг мой? Красивое лицо молодого учёного просияло.
- Ольга… обещайте мне постараться полюбить меня хоть немного…
- Я скажу вам больше этого, друг мой, - тихо ответила Ольга. - Но дайте мне время привыкнуть к мысли о многом… Хотя бы о потере свободы, бывшей до сих пор милей всего необузданной дочери казачьих степей… Прошу вас, подождите. Не очень долго… пока я сама скажу вам… когда наша свадьба…
На следующий день Ольга вечером играла во второй раз "Иоанну д'Арк". Во время спектакля, во втором акте император заехал в театр на минуту, как делал нередко, и зайдя за кулисы, заговорил с Ольгой.
- А я нечто слышал о вас, прекрасная Иоанна д'Арк! - начал он с милостивой улыбкой. - Русский посол, у которого я только что обедал, сообщил мне романическую историю молодой жены старого генерала, ухаживавшей так самоотверженно за больным мужем, умиравшим из-за другой женщины…
Забывая этикет, Ольга перебила императора:
- Ради Бога, ваше величество, не превращайте в заслугу простое исполнение долга.
Император улыбнулся.
- Вы всегда судите здраво, честно и бескорыстно. Это хорошо… но редко. Если когда-нибудь вам нужен будет защитник, то прошу вас обратиться ко мне графиня.
Ольга вздрогнула…
Такой удобный случай мог никогда больше не представиться. Император так милостив сегодня. Рассказать ему немедля о рукописи Менцерта?…
Но какое-то необъяснимое чувство удержало Ольгу от полной откровенности, и она сказала только часть того, что хотела.
- Разрешите мне немедленно просить у вашего императорского величества милости…
Император с удивлением взглянул на прелестное серьёзное личико Иоанны д'Арк.
- Говорите, графиня. Прошу вас.
- В таком случае я прошу ваше величество обещать мне принять от меня и прочесть небольшую рукопись о которой я была счастлива узнать мнение императора.
- Ого… Уж не собирается ли прекрасная "Иоанна д'Арк" сама писать трагедии? - улыбаясь заметил император.
- Я прошу ваше величество быть снисходительным до конца и позволить мне промолчать пока о содержании рукописи. Когда же передам её вам, государь, то припомните сегодняшнее милостивое расположение ко мне и прочтите рукопись без предубеждения и… до конца.
- Исполнить эту просьбу нетрудно, дорогая графиня. Даю вам честное слово, что немедленно прочту всё, что вы мне ни передали бы.
Ольга невольно поднесла к губам руку императора, который поспешно отдернул её и, крепко пожав её маленькую ручку, обратился с каким-то вопросом к проходящему мимо актёру, играющему роль "Лионеля".
Ольга должна была быть довольно, обеспечив рукописи Менцерта милостивое внимание императора, но какое-то смутное беспокойство стало овладевать ею посреди спектакля, усиливаясь от сцены к сцене. Она сама не могла дать себе отчёта в этом чувстве, досадном и мучительном, и, чтобы рассеяться, стала невольно оглядывать ложи и партер, разыскивая знакомые лица английских лордов, присутствие которых всегда действовало на неё таким же угнетающим образом.
Но несимпатичных ей личностей не было в театре, как не было никого и из её близких друзей. Это неприятно поразило Ольгу.
Она знала, что Гермина занята в этот вечер в своём театре, а директор Гроссе уехал на два дня в Гамбург, чтобы послушать тенора, предлагаемого ему берлинским агентом. Но почему профессор Гроссе не пришёл в театр, как обещал? До сих пор он не пропускал ни одного представления, в котором участвовала она. Его сегодняшнее отсутствие положительно расстроило её, тем более, что она не могла придумать, какая бы причина могла помешать человеку после вчерашнего разговора придти в театр хотя бы только для того, чтобы пожать ей ручку в антракте.
Волнуясь и досадуя сначала, а затем переходя от досады к беспокойству, Ольга с трудом доиграла свою ответственную роль.
Вернувшись домой, она села за обед, но не могла есть. Начала читать, но книга выпала из её рук… А странное жуткое чувство, точно предчувствие грядущей беды, все вырастало в душе. Наконец, Ольга легла спать и, помолившись, заснула тяжелым крепким сном.
Среди ночи она внезапно вскочила с постели. Ей почудился голос профессора Гроссе так ясно и громко, что она, не соображая который час, подбежала к двери и громко спросила, слегка приотворив ее:
- Что случилось?… Кто там?…
Ответа не было… Сонные коридоры первоклассной гостиницы были слабо освещены "дежурными" электрическими лампочками. Повсюду было тихо и пусто. Ольга осторожно затворила двери и направилась обратно к своей постели.
И вдруг среди ночной тишины ей снова послышался знакомый голос, но уже слабее, зовущий её как бы из отдаления:
- Ольга… Любовь моя!…
Молодая женщина вздрогнула и кинулась к окну.
Быть может профессор Гроссе стоит внизу и полуночничает на манер героев романа?
Ольга улыбнулась при мысли о том, что до четвёртого этажа никакой "Ромео" не смог бы долезть без помощи пожарной лестницы, но всё же раскрыла окно и высунулась на улицу.
Свежий ночной воздух пахнул ей в лицо. Улица была пуста… Только вдали прохаживался мерным шагом дежурный городовой. Электричество ярко горело. С востока тянуло предрассветным холодом. Кругом всё было так мирно и спокойно, что Ольга сама начала успокаиваться.
"Я положительно разнервничалась сегодня", - подумала Ольга и, приняв ложку брома, снова улеглась и заснула довольно скоро.
Но странное чувство, терзавшее её весь вечер, превратилось в кошмар.
Неведомо, каким образом очутилась она в квартире профессора Гроссе, которую показывал ей его старик отец. Мельчайшие подробности убранства, расположение комнат, расстановка мебели остались в памяти Ольги. Но в ту минуту, как она спрашивала старика Гроссе: "где же спрятал его сын рукопись Менцерта?" - директор куда-то исчез. Ольга стояла одна в большом трехоконном рабочем кабинете Рудольфа и, боязливо оглядываясь, искала места, где бы спрятаться… От чего?… или от кого?
Не успела она ещё ответить себе на вопрос, как в соседней маленькой столовой раздались шаги. Охваченная смертельным ужасом, Ольга юркнула за зеленую суконную драпировку противоположной двери и исчезла за её складками в ту самую минуту, как в кабинет входили два человека: барон Джевид Моор и старший слуга профессора, Ганс Ланге, раза два приносивший ей книги и потому хорошо ей известный.
- Ты уверен, что он спит? - спросил англичанин по-немецки.