В ту же минуту Матильда отворила двери. На пороге появились оба доктора, остановившиеся с удивлением, найдя комнату полной благоухающего дыма.
- Это я просила Матильду зажечь моё любимое курение! - поспешно сказала Лилиана, избавляя сестру от необходимости придумывать объяснения.
- Лилиана… Дорогая моя… Будь мужественна ради меня… - прошептал молодой маркиз, прижимая к груди маленькие руки своей Лины. - Доктора говорят о необходимости операции… И я прошу тебя…
Голос Роберта дрогнул и сорвался, но Лилиана осталась спокойной. Она даже улыбалась.
- Не волнуйся, Роберт… Мне кажется, что вы все напрасно беспокоитесь… Правда, я чувствовала себя очень нехорошо. И я сама боялась… Но теперь… после того, как Матильда внесла обратно образ Богоматери и зажгла перед Ней свечу, мне сразу стало гораздо легче… Мне кажется, что милость Мадонны спасёт меня и… моё дитя.
Молодой доктор, воспитанник масонов, презрительно усмехнулся и довольно громко произнес:
- Какое непростительное суеверие…
Но старик-немец, домашний врач маркизов Бессон-де-Риб, в продолжение сорока лет лечивший всех членов семьи, неодобрительно покачал головой в ответ на замечание своего молодого коллеги. Даже ему, протестанту, оскорбительным показалось выражение неуважения к верованиям больной. Да кроме того, его поразила и неожиданная перемена в голосе и в лице родильницы. Зеленоватая бледность полного истощения сменилась розоватым оттенком щёк, голос звучало крепче, пульс, упавший до последней степени, окреп, и сердце работало вполне нормально. Эта перемена была так неожиданна и так чудесна, что старый врач не знал, что и подумать. Он объявил, что операцию можно отложить, так как у него явилась надежда на благополучный исход.
- Уж не верите ли вы в чудеса? - язвительно спросил знаменитый коллега.
Но старый врач не счёл нужным отвечать на это замечание. Обрадованный счастливой переменой в состоянии своей юной пациентки, он попросил всех лишних выйти из комнаты родильницы.
Через час на осиротелой даче раздался детский плач, и ликующий Роберт сообщил своему отцу, тревожно шагавшему в своём кабинете, о рождении близнецов-внуков.
Измученные беспокойством и волнением мужчины крепко обнялись и заплакали.
А в спальне родильницы Матильда стояла на коленях перед иконой Богоматери, кроткий лик которой, казалось, оживал в освещении догорающей восковой свечи, - и плакала, и молилась…
Лилиана спокойно спала укрепляющим сном после перенесённых страданий… А в роскошной люльке тихо шевелились два крохотных мальчугана, вполне развитые и здоровенькие, несмотря на появление раньше срока.
Матерь Божия услыхала молитву верующей чистой души… Её милосердие спасло жизнь, объявленную светилами безбожной науки потерянной…
Для Бога нет невозможного… Как нет чистой, горячей и бескорыстной молитвы, которая не достигла бы престола Отца Небесного…
IV. Супружеские заботы
Рождение внуков вырвало из когтей отчаяния старого маркиза и снова оживили опустевшую виллу. Крещение близнецов было отпраздновано со всей пышностью, допускаемой глубоким трауром семьи. Восприемниками были самые значительные лица колонии. В число шести крестных матерей предполагалось пригласить и леди Дженнер как любимую подругу молодой матери. Но поднятый при этом религиозный вопрос привёл Гермину в страшное смущение.
Молодая женщина считалась лютеранкой, так же, как и её муж. Бракосочетание их ограничилось обычным во Франции и её колониях совершением гражданского брака, безо всякого церковного благословения. Отсутствие в Сен-Пьере специального храма так называемого "аугсбургского" вероисповедания побудило лорда Дженнера объявить себя и свою невесту последователями этой протестантской церкви, более всего подходящей для человека, равнодушного ко всякой вере. Но не таково было положение Гермины, которая от всей души хотела бы верить и молиться, хотела бы принадлежать к христианской церкви… О, как охотно воспользовалась бы она предлогом приглашения в крёстные матери детей своей подруги для того, чтобы самой принять Святое Крещение. Но заговорить об этом желании с мужем она не смела и подумать. Таким образом, религиозное положение Гермины оставалось совершенно неопределённым. Она давно уже перестала считать себя еврейкой, если и была ею когда-либо. Но она не была и христианкой, и жила как бы вне религии. А, между тем, побуждаемая каким-то смутным чувством, она ежедневно украдкой молилась и носила тайно образок Богоматери, скрытый в золотом медальоне.
Лорд Дженнер всё ещё скрывал свои ужасные верования от той, которую выбрал в подруги, сам не отдавая себе отчета о причинах, побуждающих его к этой скрытности. В сущности, мрачному жрецу сатаны отрадно было жить возле наивного и простодушного создания, даже не подозревающего о существовании его ужасной тайны, возле женщины недалёкой и легкомысленной, но нежной и любящей, к обожанию которой не примешивалось горькое сознание сообщничества… Обязательство посвятить свою подругу в тайны сатанизма, существующее для всех членов адской общины, было единственной тенью, омрачавшей союз Лео Дженнера с Герминой. Он оттягивал исполнение этого обязательства, вызывая недоумение товарищей-сатанистов, пользуясь своим выдающимся положением в масонстве. В сущности, он боялся рокового объяснения с любимой женщиной, опасаясь потерять её.
Когда в воображении жреца сатаны вставала возможность появления его жены посреди дьявольских жертвоприношений, кончающихся оргиями, у страшного люцеферианца дух захватывало от ужаса и отвращения…
Всё лучше этого…
Но тут в уме Лео вставала картина того, что ожидало его жену в случае отказа следовать за мужем в капище сатаны. Подруга люцеферианца по статутам дьявольского товарищества должна быть его сообщницей. Она должна участвовать в кровавых жертвоприношениях, дабы общность преступлений гарантировала её молчание. Отказ не прощался. Неминуемо ждала смерть. Разница допускалась только в способе этой смерти… Ему ли, жрецу сатаны, было не знать этого.
И снова ужас охватывал лорда Дженнера при мысли о возможности потерять единственную женщину, к которой привязалось его холодное чёрствое сердце.
Но как только он допускал мысленно участие Гермины в кровавых торжествах люцеферианства, новые сомнения начинали терзать душу сатаниста… Не изменятся ли отношение к нему Гермины после вступления её в адскую секту? Не утеряет ли он сам любви к ней? Увы, сатанистка не сможет сохранить ни робости, ни простоты, ни беззаветной преданности. Да и его собственное сердце не сможет биться так нежно для покрытой кровью сообщницы его преступлений.
Лорд Дженнер видел немало влюблённых пар, входивших в храм сатаны, пылая взаимной страстью. Но проходили не годы, даже не месяцы, а только дни, и взаимная любовь угасала, исчезая неведомо куда… Место её занимала страсть жгучая, мрачная, отвратительная, общая всем сатанистам.
- Не то ли самое случится и с ними, если Гермина согласится вступить в число сатанистов? - с ужасом спрашивал себя лорд Дженнер, и снова решался избегать опасного опыта до последней возможности.
Гермина не подозревала, конечно, сомнений, колебаний и страданий своего мужа. Тех страданий, которые являются естественными и неизбежными спутниками всякого нарушения божественных законов. Отказавшийся от Бога тщетно ищет счастья, погружаясь всё глубже и глубже в пучину зла. Кровавые волны закрываются над головой преступников, но счастья, спокойствия, даже просто забвения - они дать не могут… Воспоминание о прошлом вечно терзает всякого богоотступника, начиная с первого из них - Люцифера.
Неудовлетворенность - удел человечества! Но неудовлетворенность добродетели, побуждая к самоусовершенствованию, создающему праведников, дает чистую радость, с надеждой на будущую награду у Отца Небесного.
Неудовлетворённость же порока гонит человека по пути зла всё быстрей, всё ниже. И чем ниже, тем мучительней становится эта неудовлетворённость, порождаемая ограниченностью человеческой мысли, бессильной придумать что-либо новое… хотя бы в преступлениях…
О, если бы люди знали ужасную муку пресыщения злом, прежде чем вступать на путь греха и преступлений! Они были бы осторожней и осмотрительней, но сатана и слуги его тщетно скрывают ту бесконечную муку, от которой стонут силы адовы, ту страшную муку, для описания которой нет слов на языке человеческом…
Для сатанистов мука эта начинается уже при жизни. Но они боятся признаться в ней даже самим себе, там более другим.
Причиной первого огорчения в супружеской жизни Гермины оказался ребёнок, которого все считали сыном лорда Дженнера. Женившись на Гермине, англичанин, не имеющий собственного дома на Мартинике, переехал на виллу, нанятую для "графини Розен", но при этом оставил своего "сына" в прежнем помещении с особым штатом прислуги.
Такой поступок не мог не обратить на себя внимания и доставить молодой "леди Дженнер" немало дамских шпилек, скрытых более или менее искусно. Да и сама молодая женщина не могла не огорчиться поступком своего мужа, который она объясняла недоверием к её сердцу и уму.
Как-то вечером, когда Лео был особенно нежен, молодая женщина горько разрыдалась, простодушно высказывая своё огорчение и его причину.