Ноги, голову и часть барана подарили команде, половину передка - капитану, внутренности забрали китайцы. Они бросили работу и, присев на корточки, моют эти внутренности в реке.
Доктор выглянул. Прошел на берег, осмотрел барана:
- Дорого…
- В покупке участвуете?
Доктор экономен.
- Нет.
- Порциями будем отпускать. Сколько дадите за порцию?
- Тридцать копеек.
Бекир, уже догнавший нас, смеется. Бекир очень рад барану, называет его не иначе, как барашек, и хвалит.
Но кухарка нашего парохода, старенькая, как запеченное яблоко, говорит:
- Дрянь баран: тощий, смотреть не на что. Бекир не унывает:
- Ничего, хорош будет.
Н. Е. проснулся. Ему хочется сегодня поохотничать.
Надо распаковать оружие: кстати, увидим, что с ним сделалось в дороге. Н. Е. и доктор занялись этим на берегу. Остальные пьют чай на палубе.
- Ну, все пропало, - кричит Н. Е., - промокло, заржавело, все рассыпалось.
- Глупости, - кричит доктор, - разве могут патроны промокнуть?
Мы идем все смотреть. Промокнуть не промокло, но вид некрасивый: плесень, ржавчина.
- Надо скорее чистить, - говорит доктор.
Он чистит, разбирает. Кругом казаки. В ружьях они понимают и любят их. Хвалят магазинку с разрывными пулями на медведей и тигров. Хвалят охотничьи ружья, но в восторг приходят от карабинки-револьвера Маузера.
- Эх, и ружья же нынче делать стали.
Прицеливают, рассматривают.
- Не продаете?
- Нет.
- А то продайте: пользу дадим.
Китайская фелюга прошла. Широкая черная лодка, сажени в четыре, с парусиновым навесом посреди… Четыре китайца на веслах, два на руле, один выглядывает из-под навеса. Посреди мачта, и к ней прикреплен римский парус.
- Что они везут?
- Водку свою казакам, а то опиум.
Подальше у берега стоит более нарядная раскрашенная фелюга, тоже китайская. Посреди устроена деревянная будочка, раскрашенная, узорно сделанная.
По берегу гуляет китаец, молодой, одетый более нарядно. В костюме смесь белых и черных цветов. Туфли подбиты толстым войлоком в два ряда. Он ходит, кокетливо поматывая головой, выдвигая манерно ноги.
- Кто это?
- Так, писарь какой-нибудь… - говорит наш капитан. - А называет себя полковником… Казаки спрашивают: "А сабля твоя где?" Мотает головой. Так думает, что если скажет полковник, - важнее будет. На пароход ихнего брата много придет. "Я полковник, мне надо отдельную каюту…" В общую с людьми его, конечно, не посадишь…
- Почему?
Наш старый капитан смотрит некоторое время недоумевающе на меня.
- Так, все-таки же он нечистый… Кому приятно с ним?
- Злые китайцы?
- Когда много их и сила на их стороне, - люты… А так, конечно, ниже травы, тише воды… умеют терпеть, где надо.
В час дня пароходик наш "Бурлак" ушел назад в Сретенск, а мы переселились в слободу.
Наш домик в слободе из хорошего соснового леса, сажен шесть в длину, с балкончиком на улицу. Обширная комната вся в цветах (герань, розмарин), прохладная, вся увешанная лубочными картинками.
После жары улицы здесь свежо и прохладно, но на душе пусто и тоскливо, и с горя мы все ложимся спать. А проснувшись, пьем чай. После чая доктор с Бекиром принялись за разборку своих вещей, а мы, остальные, сидим на балконе и наблюдаем местную жизнь.
Дело к вечеру, на улице скот, телята, собаки, дети, взрослые, едут верхом, едут телеги.
В перспективе улицы, в позолоте догорающего дня, получается яркая бытовая картинка. А на противоположной стороне улицы огороды - в них подсолнухи, разноцветный махровый мак, громадный хмель, напоминающий виноградные лозы.
Проходят казаки, казачки. Народ сильный, крепко сложенный, но оставляющий очень многого желать в отношении красоты. Главный недостаток скуластого, продолговатого лица - маленькие, куда-то слишком вверх загнанные глаза., От этого лоб кажется еще меньше, нижняя часть лица непропорционально удлиненной. Это делает лицо жестким, деревянным, невыразительным. Напоминает слепня - что-то равнодушное, апатичное.
- Просто заспанные лица, - язвит Андрей Платонович.
На балконе появляются доктор и Н. Е. Молодое лицо Н. Е. все такое же бледное, слегка опушенное русой бородкой, добродушные большие серые глаза. Сегодня он проходил верст десять на охоте.-
- Надо пристреляться к ружью.
Улица стихла. Вечереет. Потянуло прохладой и ароматом лесов. Бекир приготовляет все для шашлыка из баранины.
- Ну вот выискалась долинка, вы живете здесь, а там за этими горами что? - спрашиваю я хозяина, старого казака. Я показываю на север, где в полуверсте уже встают горы.
- Там горы да камни.
- И далеко?
- По край света.
- Не сеете там?
- И не сеем и не косим. Медведь там только да коза. Здесь насчет посева…
Казак машет рукой.
- Ну, вот вы говорите, что на каждого рожденного мальчика наделяется сейчас же сорок десятин, - вероятно, уже немного свободной земли?
- Где много. Если б не умирали…
- Давно живете здесь?
- Сорок лет, как основались, здесь.
- У вас старинных женских одежд нет или всегда ходили так?
- Как так?
- Да вот в талию?
- Прежде рубахи да сарафаны больше носили, а нынче вот мещанская мода пошла.
Мода очень некрасивая: громадное четвероугольное тело слегка стиснуто уродливо сшитой талийкой, а между юбкой и талией торчит что-то очень подозрительное по чистоте. Нет грации, нет вкуса, что-то очень грубое и аляповатое. Нет и песен. Прекрасный предпраздничный вечер, тепло - где-нибудь в Малороссии воздух звенел бы от песен, но здесь тихо и не слышно ни песни, ни гармонии.
Молчит и китайский берег. Мгла уже закрывает его, потухло небо, и река совсем темнеет, и безмолвно пуста улица - спит все. Иногда разносится лай громадных здешних собак. Пора и нам спать. И спится же здесь: сон без конца. Прозаичный, скучный сон, без грез и сновидений. А зимой-то что здесь делается?..
10 августа
Хотели вчера пораньше лечь спать, но увлеклись приготовлением шашлыка и засиделись долго.
Учителем был Бекир, конечно. Жарили во дворе, у костра. Шашлык вышел на славу. Было ли действительно вкусно, или нравилась своя работа, но он казался и сочным и вкусным, таким, словом, какого мы никогда не ели.
- Заливайте красным вином, обязательно красным, - дирижировал доктор, последним отставший от шашлыка.
Мы уже давно пили в комнате чай, когда со двора раздался его отчаянный вопль:
- Тащите меня от шашлыка, а то лопну.
Он и сегодня с сожалением вспоминает:
- Много хороших кусков пропало: жир все.
- Жир разве полезен для желудка?
- Для моего и гвозди полезны.
Конкурент доктору в еде Н. Е. Мы им обоим предсказываем паралич.
Ночью спалось плохо: много уж спим. Ночь мягкая, теплая, с грозой и дождем. Пахнет укропом и напоминает Малороссию с ее баштанами, свежепросоленными огурцами, арбузами и дынями.
Пробуждение утром неприятное: сразу сознание бесцельного торчанья в каком-то казацком селе.
Но так как ждать придется, может быть, и несколько дней, то решил забрать себя в руки.
Встал, умылся, напился чаю и отправился в соседний дом заниматься: сперва английским языком, затем чтением о Корее и Китае.
Сижу и занимаюсь под аккомпанемент визгливой ругани моих хозяев-казаков.
Как они ругаются! И мужские и женские голоса…
Старухи голос:
- Я тебе не молодуха, и не имеешь надо мной больше закона.
Или:
- Ах ты, пьянчужка, вредный старик, поперечный…
Мужскую ругань, к сожалению, по совершенной нецензурности, привести нельзя: грубая, плоская, с громадной экспрессией.
Ясно мне во всяком случае, куда девают избыток своей энергии казаки и с кем они воюют в мирное время.
А между тем разгар жнитва, и с вечера собирались уехать. Но так как-то не поехалось. Послали молодуху с китайцами жать, а сами вот и отец, и сын, и мать, и сестра здесь не наругаются.
Заглянул и ко мне старый, всклокоченный, нечесаный казак - очевидно, до нового праздника чесаться не будет. Ходит страшилищем. Бекир предложил было ему под машинку остричься у него, но казак только зрачками сверкнул на Бекира.
Отворилась дверь, и вошел Н. А., а за ним тонкий, молодой, потертый походом морской офицер.
- Позвольте познакомить вас, господа: лейтенант Р.
Лейтенант, простой, симпатичный, в белой тужурке, уселся, и мы заговорили сразу обо всем; и о Порт-Артуре, откуда он едет, и о Корее, о японцах и Маньчжурской дороге, о Русско-Китайском банке, о Гинцбурге, неофициальном поставщике флота и армии там, на Востоке.
- Замечательный человек этот Гинцбург, - рассказывает нам моряк, то подбирая со стола крошки, то вертя что-нибудь в руках (признак деятельной натуры), - начал свою карьеру простым разносчиком, в конце шестидесятых годов, бегая с корабля на корабль. Теперь, у него громадный кредит в Китае, Японии, Америке, у англичан. Бывший дезертир наш, - теперь уже его простили, - Станислава имеет, разрешен въезд в Россию. Весной было как прижали нас с углем! Нет угля - англичане весь скупили: семьдесят шиллингов за тонну. А Гинцбург по тридцати дал, и пароходы оказались зафрахтованными, все вовремя доставил. В убыток себе доставил.
- Что же его побуждает?
- Надеется, вероятно, контракт когда-нибудь на поставки заключить… Англичане давали ему шестьдесят шиллингов, началась американо-испанская война, американцы предложили семьдесят, а он нам - по тридцать.
- Большое количество?