Жена прижалась к нему, и сидят себе, довольные своей судьбой, в своем горном гнезде.
- Вот в этом году нам счастье: разбило плот, и мы наловили себе вот сколько бревен.
Брусьев, сажени в две длиной, до трех четвертей аршина шириной и до полуаршина толщиной, по преимуществу кедрового леса, столярного, прекрасного качества, до ста штук навалено в овраге. И не только здесь, а и везде, где нам приходилось останавливаться, мы видели здесь такие же кучи этого леса.
- Что вы с ним делаете?
- На дрова пилим.
Что стоила работа в лесу, вывозка к реке, сплав?
- Какая часть плотов так пропадает?
- Большая половина.
Вечер. Глухо шумит осенний ветер, шелестя сухой крышей нашей фанзы. Тускло горит длинная, параллельно полу воткнутая, корейская свечка. Несколько человек корейцев сидят на пороге.
- Они спрашивают: чем дарить им высоких гостей?
- Скажите, мы никаких подарков, кроме их сказок, не принимаем. Если хозяин хочет доставить своим гостям удовольствие, пусть он расскажет сказку.
Хозяин переглядывается с женой и смеется.
- Какие мы знаем сказки? Наши сказки простые.
- Их нам и надо.
- Говорит: надо подумать.
Пауза.
- Вот наша сказка, - говорит хозяин, смотря усиленно в землю и раскуривая свою трубку. - Один человек выкрал себе жену и ушел он с ней на Амноку рыбачить. И жили они, вот как и мы, на Амноке. Пока муж был здоров, все шло хорошо, потому что они любили друг друга. Другой раз нет рыбы, - ну, покрепче прижмутся друг к другу, чтобы меньше есть хотелось, и уснут. Но простудился раз муж на реке и свалился. Тогда плохо пришлось им: нет рыбы, нет чумизы, нет денег знахаря позвать. Лежит муж и говорит:
- Если б мне теперь рыбки съесть, я бы выздоровел, а без рыбы умру.
Ничего не ответила ему жена и ушла на реку.
Сидела, сидела - нет рыбы.
Тогда она взяла нож, вырезала из своей ноги длинный кусок мяса, пришла домой, изжарила и подала мужу.
- Я никогда не ел такой вкусной рыбы, - сказал муж, - как ты поймала ее?
- Я сидела на берегу и просила небо и морского царя, и рыба выскочила из воды ко мне на берег.
- Ах, - сказал муж, - я уже наполовину ожил, еще бы одну такую рыбку, и совсем бы я выздоровел. Не попросишь ли ты еще одну?
- Попробую, - сказала жена и опять пошла и вырезала себе кусок мяса из второй ноги.
Муж съел и сказал:
- Ну теперь я совсем здоров; никогда я не ел такой вкусной рыбы.
Муж выздоровел, а жена его день ото дня таяла. Муж никак не мог понять, в чем дело, когда однажды увидел у спавшей жены кровь на ногах, посмотрел и увидел страшные раны. Тогда он понял, откуда жена доставала ему рыбу, и от горя болезнь опять возвратилась к нему, и через три дня он умер.
Собрав последние силы, жена продала все, похоронила мужа и осталась одна во всем свете на помеху всем.
Она пошла к реке и бросилась в нее.
Но она не утонула: с неба спустилась в воду радуга, по ней сошел муж ее, подал ей руку, и оба они, уже здоровые и счастливые, ушли в небо, к великому Оконшанте.
После того в той округе, где жила утопленница, три года был голод, пока один предсказатель не сказал, проходя, жителям:
- Вы до тех пор не избавитесь от голода, пока не поставите в честь утонувшей установленного для добродетельных женщин памятника.
Тогда жители обратились через губернатора к императору и, получив от него разрешение и грамоту, воздвигли установленный по закону памятник в честь добродетельной жены.
С тех пор округа не знает голода, и старик, показывая ребенку на стоящий у горы памятник, говорит: "Если тебе попадется такая жена, она составит и твое счастье и всех живущих в ее округе".
Рассказчик замолчал, молчали и мы, а погодя хозяин смущенно сказал:
- Плохие наши сказки.
- Сказка очень хорошая: она говорит об уважении к женщине, о бедных людях, их трудной нужде, о том, что только и выход у них - на небо, к Оконшанте.
- Хорошо еще если на небо - не всякий туда попадет, а вот как начнешь бегать тысяченожкой. А может, и тысяченожке не так уж плохо живется.
Вот что раз случилось. Висели два камня над рекой, - один пониже, был всегда в воде, другой повыше - всегда наверху.
Который пониже был, говорил:
- Хоть раз бы мне увидеть, что делается на земле. А который повыше был, говорил:
- Хоть раз бы закрыло меня водой.
Вот и пришел раз такой сухой год, что и нижний камень увидел землю. Но было сухо, и все выгорело, - у людей не было хлеба, скот ревел без корма, и все кругом было желто, как лучи солнца.
- Плохо же жить на земле, - сказал камень, - еще немного, и вся растрескается моя красивая наружность. То ли дело, как жил я раньше: прозрачная вода мимо меня бежала, веселый хоровод рыбок кружился и прятался подо мной, когда проходила лодка рыбака вверху, и то-то была потеха, когда с лодки падали куски чумизы, сколько, сколько рыб набегало тогда ко мне в гости.
И он был очень рад, когда вода снова закрыла его и он снова ушел в свое царство.
Пришел другой год, и вода поднялась так высоко, что залила верхний камень. Но вода была мутна, грязна и, как верхний камень ни таращился, он ничего не увидел, и только грязь набилась в него.
- Фу, какая гадость, - сказал камень, когда увидел опять свет, и уже не хотел больше опять очутиться под водой.
Вот и вся сказка: вода да камни - тут и вся жизнь наша.
Ночь настала, уснули мы, но разбудил нас рев бури, дождь и вой рассвирепевшей реки.
Дождь был и в фанзе: сочилось из задней стены, с крыши текло, как в решето. Злой северный ветер гулял по комнатам, проникая сквозь плетеные, глиной смазанные стены, сквозь бумажные окна-двери.
Было холодно: зуб на зуб не попадал; подмокли книги, записки.
Щелкая зубами, я думал: "Но ведь это только еще половина октября, - придет больший холод, выпадет снег, река покроется льдом, и поедут на санях. Как тогда жить в такой фанзе? И уж не про себя ли хозяин рассказывал свою сказку?"
А он беспечно и весело заглядывает к нам и кивает головой.
Заражаешься их настроением: жизнь для них та же сказка, и все здесь сказочно, и поэтично сказочно, и ужасно сказочно. И природа такая же. Вчера еще было лето; ночь началась теплая, летняя, а теперь зимняя вьюга, с дождем и снегом.
14 октября
Наутро синий от холода капитан объявляет, что в пяти ли самый трудный из всех перекатов и что при таком ветре думать нечего его пройти.
- А если ветер неделю будет такой?
- Надо ждать.
- А если до зимы?
- Весной поедем.
- Чего боится капитан?
- Лодку разбить.
- Пусть бьет.
Капитан смеется. Переводчик переводит.
- Капитан говорит: если разобьет лодку, все будут в воде, а сегодня холодно.
- Ничего, вода все-таки теплее воздуха.
Я начинаю приводить ему доводы: провизия вышла, серебряных денег нет больше, золотых и бумажек не меняют.
Кое-как В. В. переводит, что перекат называется Наун-менлазо, - в нем большие камни расположены в шахматном порядке, - очень трудно и без ветра лавировать между ними, а при ветре наша "Бабушка" и совсем не станет слушаться руля.
Мысль потерять хоть один день вгоняет меня в такую тоску, что я еще энергичнее убеждаю и до тех пор, пока капитан не соглашается.
Наш капитан такой молодец, что с ним ничего не страшно. Но когда мы подходим к перекату, запертому, действительно, двумя отвесными скалами, как косяками, видим кипящую воду и саженные вскакивающие и тут же проваливающиеся волны, когда капитан объясняет, как поступать в случае крушения, на душе делается жутко и, переживая еще одну новую опасность, в тысячный раз упрекаю себя в неисправимости.
Но уже "Бабушка" влетает в ревущий водопад, мы несемся, поворачиваемся набок, кажется, совсем опрокидываемся, отбрасываемся в другую сторону. Рев воды, ветра, дикие нечеловеческие окрики капитана, как статуи от напряжения матросы… И мы опять уже на спокойной глади, и страшный перекат уже сзади, а капитан весело смеется и качает головой.
Мы едем дальше, но холод такой нестерпимый, что впору бросить всякое писанье, сидеть, дрожать и щелкать зубами; особенно когда река делает поворот к северу, а при ее извилистости таких северных поворотов, кажется, больше, чем южных.
Здесь на китайском берегу везде моют золото, и капитан говорит, что здесь попадаются иногда довольно крупные самородки.
По обеим сторонам по-прежнему множество деревень, которых нет на обычной сорокаверстной карте, а тех, которые изредка помечены на карте, нет в действительности.
Напрасно называешь те имена деревень, которые должны бы быть, - нет, и никогда и не слыхали таких имен.
Провизия наша подходит к концу, а между тем ни золота, ни бумажек нигде не принимают.
Вся надежда на китайское торговое село Уэй-саго, к которому мы теперь подъезжаем.
У отлогого берега шаланд двадцать, нашего покроя, с высокими мачтами и флажками: белыми, голубыми, красными.
Как только пристали, нас сейчас же окружила густая толпа китайцев. В. В. ушел менять деньги, а мы ждем его.
От китайских судов, к которым мы пристали, вонь нестерпимая.
- То от их еды, - объясняет Бибик, - бо мабуть дохлых собак ели. Ему какая падаль ни попадется - все годится. А потом так и носит дух от той падали по неделям.