Полковник Стрельбицкий подошел к Пектусану с востока, дорогой, по которой и мы теперь идем. Он был на вершине Пектусана и даже спускался в его озеро, помещенное на глубине 1300 футов в жерле бывшего кратера.
Можно с полной уверенностью сказать, что полковник Стрельбицкий первый из людей, нога которого ступила на берег этого священного озера. Это очевидно из того, что бывший здесь миссионер не спускался, а что до местных жителей, то и китайцы и корейцы проникнуты таким страхом к священному озеру, в котором живет дракон, что не только не помышляют о спуске в озеро, но и к вершине Пектусана близко не подходят. Непрерывные, периодичные явления, происходящие на вершине Пектусана, - вихри, вылетающие из потухшего кратера пары, а иногда и пемзовая пыль; раздающийся по временам подземный гул - все эти явления принимаются местными жителями за доказательство живущего там дракона, и поэтому и китаец и кореец - случайные охотники здешних мест - спешат уйти подальше от таинственного, дикий ужас наводящего дракона.
Полковник Стрельбицкий, предполагавший было из Пектусана пройти на Амнокаган, не прошел туда и возвратился той же дорогой назад, на Тяпнэ, так как проводники категорически заявили ему, что ни дороги, ни жилья на запад от Пектусана нет.
Мой проводник сперва проговорился было о дороге, но потом и мне тоже заявил, что дороги нет.
Я не теряю надежды: попаду ли я на дорогу миссионера XVII столетия, пройду ли новой, но я решил во что бы то ни стало не возвращаться назад, а идти вперед, в крайнем случае даже по компасу.
Это свое решение я, однако, держу пока в тайне от проводника, чтоб не напугать его.
Кроме этой для всех заманчивой мечты побывать в таких местах, где еще нога белого не бывала, цель экспедиции, как я уже упоминал, заключалась в исследовании истоков трех громадных рек этого уголка мира: Тумангана, текущего на восток, в Японское море, Амнокагана - на северо-запад, в Желтое море, и Сунгари, впадающей в Амур и текущей на север. По легенде, истоки всех этих трех рек выходят из таинственного Пектусанского озера, причем истоки одного из притоков Сунгари непосредственно через расщелину кратера сообщаются с его озером, падая каскадом в долину на высоте нескольких тысяч футов, а Туманган и Амнока набираются из ключей, просачивающихся из озера.
Полковник Стрельбицкий сделал предположение, которое нашими исследованиями и подтвердилось, что река Туманган берет начало не на Пектусане, а южнее, в лесах и болотах, окружающих его. А именно верстах в двадцати от Пектусана, близ озера Понга, диаметром около ста саженей.
Относительно двух других рек скоро узнаем, в чем дело.
Сегодня наша ночевка будет уже у подножья Пектусана…
Дорога все та же, среди оврагов и леса, едва заметная тропка.
Нередко мы теряем, обходя буреломы, эту тропу и долго ищем ее, узенькую, в пол-аршина, глубоко ушедшую в землю, так глубоко, что лошадь может идти только шагом.
Это все еще первый след первого человека.
Странное ощущение мое, человека нашего столетия: с одной стороны, невероятный прогресс, с другой - все то же первобытное состояние только что изгнанных из рая голых людей.
Дорога расходится, и проводник просит подождать отставший обоз.
Мы стоим у какого-то шалаша из ветвей.
Это жилище хунхузов.
Хунхузы, хунхузы - но где же наконец эти хунхузы?!
И вдруг из глубокого оврага выходят… два оборванных китайца…
- Хунхузы… - испуганно шепчут мне.
Но я рад: я наконец-то вижу их, а то ведь приеду - спросят: "Хунхузов видели?" - нет.
Теперь они передо мной. Ничего, что они оборванные, с желтыми лицами, жалкие. У старика испитое, бледное от опиума лицо…
У них китайские широкие штаны; китайские короткие кофты; косы, за плечами котомки, как и у наших сибирских бродяг.
- Давайте скорей фотографический аппарат: вот здесь, здесь, около этого балагана ставьте их… вот вам печенья, папиросы, только стойте ради бога, и не шевелитесь. Нож торчит из сумки? Нож, нож ради всего святого, так, чтоб он был виден.
- Вас. Вас! Да где же он отстал? Наконец! Спросите их - куда они идут?
- Домой, - отвечает переводчик.
- Как домой? Какой же дом у хунхузов?
- Они охотники, и их фанза здесь, в лесу, в нескольких ли.
- На кого они охотятся и чем?
- Они охотятся на всех зверей западнями и ловушками.
- Есть у них ружья?
- У них ружей нет, но есть стрелы, - стрелами они бьют пантов (изюбры).
- Но ножом, ножом этим что делают они?
- Этим ножом они роют корни.
- Откуда они идут?
- Они идут с Амнокагана, где были у родных.
- Как? значит есть дорога на Амнокаган? В. В. спрашивает и переводит мне:
- Вот эта самая, вот поворот.
- Кто же ходит по этой дороге?
- Они говорят, что ходят китайцы, корейцы. Корейцы к своим родственникам в Тяпнэ, китайцы, занимаясь торговлей, ходят на Амнокаган, ходят в Гирин через Пектусан.
- Что же это? мы, значит, идем чуть не по большой дороге?
А люди, бывавшие здесь, вот что пишут: "Итак, мы забрались в такие места (Тяпнэ), откуда, казалось, не было другого выхода, как назад".
Казалось?
- Почему же вы не показали этой дороги на
Ялу? - спрашиваю я у проводника.
Молчит. А где хунхузы? Отвечают: хунхузов нет. Решено: с Пектусана весь излишний груз я отправляю обратно, назад и на Амнокаган иду налегке. А с Амнокагана отпускаю всю свою свиту. Корейцы опять затягивают свою песню:
- Но Амнокаган опаснее всего - там прямо стреляют с китайского берега… А в Маньчжурии столько хунхузов…
- Ну, довольно - сказки меня интересуют, но не такие.
С двумя "хунхузами" я распростился очень дружелюбно и на вопрос их: куда мы дальше пойдем после Пектусана? - ответил:
- Возвратимся к этому балагану и пойдем по этой указанной вами дорожке на Амноку.
- Когда?
- Через два, три или четыре дня.
Еще было светло, когда, мы подошли к привалу. Местность, где мы остановились на ночлег, называется Буртопой, что значит "тупой конец".
Большой охотничий балаган, совершенно такой же, каких много в Уфимской губернии на отдаленных сенокосах или в лесах, в котором все мы и поместились.
Вокруг меня спят корейцы, наши три солдата, Н. Е., П. Н., И. А.
Корейцы сморились за прошлую ночь, и сегодня мы сменили их.
Моя очередь, и я то выхожу, то сижу и пишу дневник.
Посреди балагана маленький костер, и острый дым, прежде чем уйти в верхнее отверстие, стелется синим облаком по балагану и ест глаза.
Не спит только Беседин и рассказывает мне странную историю из своей жизни. На него, что называется, нашла линия, и он хочет выложить душу.
- Места вот какие, - как бы без покаяния не остаться…
В одиннадцать часов я разбудил И. А. и лег спать.
В половине третьего проснулся, окликнул И. А. и распорядился будить народ.
Развели костер побольше, поставили чайник и сидят все вокруг костра, пожимаясь от свежих струек проникающего наружного воздуха.
Корейцы привыкли к нам и говорят, не стесняясь, обо всем.
Говорят о прежних экспедициях, немного жалуются на бесцеремонные действия экспедиционных команд.
30 сентября
На Пектусан!
Выступили в шесть часов, как раз в тот момент, когда солнце собиралось всходить. Мы остановили лошадей на пригорке и видели всю волшебную панораму этого восхода.
К востоку, на необъятном пространстве, громоздятся горы. Все эти горы подернуты синей прозрачной занавеской. Сквозь нее уже виден розовый отблеск поднимающегося солнца.
Все еще в полусвете, но Пектусан уже в лучах и, весь прозрачный, горит пурпуром. Здесь можно определить относительную высоту каждой горы по очереди их освещения восходящим солнцем.
Вот осветились еще две и обе кроваво-фиолетовые. У каждой горы свое одеяние, и только царь гор - Пектусан - в пурпурной мантии. Но парад чжоро кончается - убраны нарядные костюмы первых лучей, и освещенный полным солнцем Пектусан уже выглядит опять неказисто: серо-грязный, с полосами в оврагах белого снега. Та же мягкость форм, что и в остальных корейских горах, и нет нависших грозных скал Кавказа. С виду так же мирно и спокойно, как и все предыдущее.
Напротив, гораздо красивее Пектусана хотя бы эта длинная гора, вершина которой представляет из себя профиль покойника-богатыря. Вот лоб, немного широкий нос, острый рот, грудь в латах, ноги. С боку шлем. Или вот священная гора - туловище без головы- луч Пектусана.
Даже Малый Пектусан интереснее, потому что его коническая фигура видна сразу, тогда как здесь, у подножья, Пектусан долго производит впечатление чего-то широкого и расползшегося.
Таким образом, первое короткое, но очень сильное, совершенно своеобразное впечатление быстро сменяется прозой чего-то обыкновенного и даже мизерного.
Равнодушные, мы. поднимаемся выше.
Лес редеет. Исчезла и изумрудно-зеленая жесткая травка, одна в желтой осени не побитая еще морозом. Вот пошли мхи, ковры из мхов, по которым беззвучно ступают ноги лошадей, оставляя вечный след. От колес прежней, 1894 года, экспедиции след совершенно свежий и теперь.
Как красивы эти ковры мхов: изумрудно-серые, тем-. но-красные, нежно-лиловые, затканные серым и белым жемчугом. Перо не опишет их красоты, не передаст фотография; нужна кисть, и я вспоминаю К. А. Коровина, его прекрасную картину архангельской тундры с иными, чем эти, мхами.
Все выше и выше. Нет деревьев, нет мхов: мелкий пемзовый серый песок, да изредка там и сям мелкорослая березка.