Все это я пробую и благодарю. Мне отдельный столик, Н. Е. - отдельный. Н. Е. категорически заявил, что он нездоров и есть ничего не будет. Я уговариваю его, и он соглашается поесть редьки.
На горизонте показывается дворянин тоже со столиком. Пока он подходит, крестьяне рассказывают, что собственно дворянство указом императора упразднено еще в 1895 году. Но в таких глухих местах, как это, еще держится старый обычай, и население добровольно отдает дворянам былую честь. В больших же городах, а особенно в Сеуле, о дворянах давно забыли думать, и там они ничем не отличаются от остальных.
Существовало четыре разряда дворян: сельский дворянин, городской дворянин, дворянин провинций и дворянин империи. Из дворян империи выбирались на высшие должности в империи; из дворян провинции - на высшие должности в провинции. Из городских дворян - военные и, наконец, совершенно бесправные сельские дворяне.
Мы уложились, снялись и поехали. В живописном уголке стоит старая, поросшая мохом, черепицей крытая, уютная фанза. Форма крыши - подражание китайским. Фанза огорожена забором, погнем свесились тыквы, висит желтая кукуруза, зеленый еще табак, красный стручковый перец. Яркое впечатление юга.
- Вот, - говорит хозяин, - яблоня, вот вишня.
Вся долина усеяна камнем, и на ней растет тощий хлеб. Но тут же дикая вишня перерастает четыре сажени, тут же виноград, и в диком своем виде сладкий и вкусный.
- Придет время, - говорю я хозяину, - и ваши долины будут зеленеть в садах, виноградниках, и труд человека оправдается в десять раз больше теперешнего. Тогда будет Корея богатая. Но для этого надо ехать не в Китай, учиться его бесплодным наукам, а туда, где умеют разводить эти сады, умеют доставать из гор их богатства, которые лежат в них. Тогда Корея будет богатая, а до тех пор в Корее будут только добрые хорошие люди, занятые выше головы своими покойниками, добрые люди, которых все всегда обидят.
Дворянин, увязавшийся провожать нас, снисходительно кивает головой.
Он с своей долиной поразительно напоминает родину его прототипа, Дон-Кихота Ламанчского. И он такой же худой, высокий, окруженный насмешливой вежливостью своих односельчан. При расставании я оказал ему всю вежливость: слез с лошади, двумя руками пожал его руку.
- Я хотел бы еще раз увидеть вас, - сказал он мне растроганно.
- Если я не приеду, то привалю своего сына, - ответил я ему, и мы расстались.
Мы едем долиной, у которой столько названий, сколько и селений: Па-и-сан-хансури, Маргаер-хансури и т. д. Долина шириной версты в две с каменистой, старательно возделанной почвой. Так же возделаны здесь и там косогоры. По долине протекает в плоских берегах река, и орошение здесь не представило бы никаких затруднений. Но им пользуются только для риса. Но для риса здесь сравнительно холодно, и он дает сравнительно плохой урожай.
Чем дальше, тем больше селений и дороже цена на землю. Здесь она уже достигает двухсот рублей за десятину.
По случаю праздника все нарядны: девушки качаются на качелях, молодые парни разводят у реки костры и что-то варят себе. Взрослые на могилах предков. Группы в белых одеяниях на всех окрестных пригорках- все это кладбища, все это счастливые горы. И нередко, если нашедший счастливое место для предков попадает в знать или богатство, тайно на это же кладбище уже несет кто-нибудь и своего какого-нибудь предка. Но если владелец кладбища узнает, то дело нередко кончается и смертью виновного.
Поминки заключаются в том, что приносят на могилу еду и водку. Три рюмки выливают на могилу, а остальную водку и гущу съедают в память усопшего.
Из одной фанзы выскочил белый кореец и, протягивая руку, кричал по-русски:
- Здравствуй, здравствуй, иди на моя фанза!
Это пришедший с заработка из России кореец.
Я угостил его папиросой, пожал его руку, и мы расстались, так как весь запас его знаний ограничился вышеприведенной фразой.
Решили сегодня добраться до Хериона.
Едет громадный Бибик и что-то улыбается. Он уроженец Харьковской губернии, переселился с родными в Томскую; выговор у него совершенно хохлацкий.
- Хорошая сторона Харьковская губерния, - говорю я.
- Да вона хороша, та земли нет.
- Ну, а Корея вам нравится?
Бибик усмехается:
- А чего тут хорошего: горы да буераки; у нас в Томской губернии, по крайней мере, конца полю не видно.
- Их домики, - говорю я, - красивые.
- А что в них красивого, - сомневается Бибик.
- Вот, отдельно стоят, кругом зелень, чисто…
- Ас чего у них и грязно будет, когда овцы нет, скотина - один бык.
- Много комнат, - говорю я, - в русской избе в одной комнате набьется народ, тут и телята.
Бибик не может удержаться от улыбки.
- А что то и за комнаты их: и вся комната неначе курятник у нас.
Надо видеть фигуру Бибика, чуть не в сажень, в американской высокой шляпе; он сидит на микроскопичной, чуточку больше осла корейской лошадке. Рот его расширяется до ушей, и он говорит:
- Просто дурная сторона, та и годи. От так же и в Китаю.
- Вы были там?
- А був, и тут я був.
Бибик большой любитель впечатлений. Он не пропускает ни одной экспедиции и всегда бросает какое бы то ни было выгодное место. Едет и усмехается.
Сегодня мы пробыли на лошадях двенадцать часов и сделали сто ли. С последнего перевала при сером угасающем дне открылась дивная панорама. Все, что мог охватить глаз, были долины, окруженные причудливыми, наморщенными горами и пригорками. И долины и горы покрыты все теми же чудными бархатными коврами.
Ночь спустилась сперва вся в тучах, темная, а затем подул северный ветер, стало холодно, тучи ушли, и яркая луна заиграла в обманчивой теперь и трудно уловимой округе.
- Вот, вот белое - это ворота Хериона.
Но все белое, вся даль, везде ворота Хериона, устали все, и всем хочется спать.
Лошади, не евшие целый день, жадно хватают и глотают все - траву, листья, ветви.
Удивительные желудки здешних лошадей: они едят стебли кукурузы, как наши лошади сено, и большая любезность, если им эти стебли порубят. Говорят, корейские лошадки злы и корейцы грубо обращаются с ними. Они, правда, резко кричат на них: "Ги!" Но так же заботливо, как и наши крестьяне, обращаются со своими лошадьми.
- Вот в этих горах водятся удавы, - говорит наш проводник.
Он показывает руками размер удава: диаметр - пол-аршина, длина - сажень и больше.
- Он сам видел? - спрашиваю я переводчика.
- Он видел, но не таких больших, - и он показывает кулак и длину аршина в полтора. Но и он, и все окружавшие, и везде в других местах корейцы твердо стоят на том, что у них есть и удавы, и какой-то род крокодилов: коротких, толстых, на четырех лапах.
Много легенд ходит об этих крокодилах. Голова их похожа на человеческую; они большие любители красивых девушек. Подобные рассказы упорно повторяются в каждой деревне. Зимой они пропадают, а летом глотают мышей, лягушек; ядовиты.
Самая же ядовитая змея - куль-пэми (живущая в норах). Живут группами; если тронут одну, то все бросаются на врага. Эта маленькая, не больше аршина, темная, как земля.
Так, разговаривая обо всем, мы наконец подъезжаем к воротам Хериона.
Это белой известкой выбеленные каменные арки, сажени в две толщиной. От них идет стена, сложенная насухо, высотой в две сажени. Такая стена вокруг всего города четырехугольником, и в ней четверо ворот: северные, южные, восточные и западные. Чрез ворота, которые словно валятся куда-то в бездну, виднеется что-то неясное: какая-то серебряная бездна - не то небо, не то река прозрачная. Фантазия уже рисует причудливой архитектуры восточный город, но вот темные ворота назади, и мы в городе. Серебряная мгла рассеивается, и мы видим… пашню, поля. Саженях в стах виднеется что-то серое, но и это не город еще, это памятник бывшим начальникам города.
Наконец и город, то есть ряд все тех же фанз - серых, крытых соломой. Но здесь, сбитые в кучу, они уродливы и грязны.
Лошадь, ставшая поперек, загораживает всю улицу. Я сижу верхом, и моя голова почти в уровень с коньком крыш. Вонь и грязь на улицах. Вот торговые ряды, такие же ряды с клетушками. Восемь часов, но уже весь город спит.
Куда же ехать? Мы стучимся в какую-то фанзу.
- Вам отведена городская квартира, - справьтесь у начальника.
Наш путеводитель-староста, все время заботившийся о чистоте своих ног, отправляется к начальнику и шлепает теперь по грязи, мало думая о своих ногах. Вся фигура его покорно сгорбилась, и, очевидно, он только о том и думает, как бы в чем не проштрафиться.
Первое, запрещается въезжать в город верхом, но он идет пешком. Второе, при встрече с начальством надо низко пригнуться и идти, не смея смотреть на него - он так и идет.
И все-таки неспокойно робкое сердце, потому что третье, самое главное, угадать, что желает в данный момент начальство - не дано ни корейскому, ни иному смертному.
- Очень просто, - говорит П. Н., - велит вздуть бамбуками, и вздуют.
- Ну и город, - отплевывается Бибик от окружающей вони.
Немного погодя, уже веселый, шагает проводник назад. Он опять вспомнил о своих ногах и теперь заботливо выбирает место посуше.
За ним полицейский в зеленом шарфе.
- Ге, ге! - говорит он и бежит вперед.
Мы едем за ним, кружим по всему городу и наконец приезжаем. Большая фанза, три чистых комнаты - уютно и тепло от теплого пола. С десяток полицейских, откуда-то взявшихся, ссаживают нас, ведут в комнаты.
После устали хорошо и поесть, хорошо и заснуть. Но надо записать барометр, термометр, все полученные расстояния, нанести реки, села, высоты. А затем дневник, легенды.