Впрочем, на один из вопросов он удовлетворил нас. Вопрос: был ли он в лапах тигра или медведя?
Он молча показал на свое разорванное ухо и синий шрам через весь лоб.
- Ну и что же?
- Все-таки убил. Затем он встал и ушел.
В октябре, когда выпадает снег, он пойдет за тиграми в город Тангон. Вокруг этого города много тигров. Он будет их выслеживать и убивать. Там еще не знают таких, как у него, ружей. Там охотятся или с копьем, или с ружьем, которое зажигается фитилем.
Во дворе, где мы завтракали, множество детей. Их лица широки, смуглы, в щелках едва видны глаза. Иные совсем голые. Большинство личиков грустные, задумчивые. Я роздал им бывший со мной сахар, печенья: взяли и едят.
Я насчитал их пятнадцать. Это дети двух семейств.
- Все корейцы так плодородны?
- Бывает и десять и пятнадцать, - много детей.
В воротах стоит человек с ужасным лицом - это прокаженный. Он живет в деревне. Таких двое в этой деревне.
Я спрашиваю: много ли в Корее таких? Отвечают - много. Иногда они соединяются в целые общества.
У больного какой-то особый вид, схожий со львом.
Болезнь неизлечимая; живут с ней 3, 5, 10, 20 лет.
Другая больная - девушка тринадцати лет. Такие больные никогда не переводятся - одни умирают, заболевают другие. Болезнь, по мнению рассказчиков, не заразительна…
Закончив свои работы в бухте, в пять часов мы тронулись в обратный путь: назад, до Красносельской переправы, и далее вперед по направлению к Кеген-ху, с ночевкой в деревне Коуба.
На озере такая масса дичи - уток, нырков, гусей, куликов, - какой я никогда не видал, - озеро буквально усыпано ими.
Это один из тех уголков мира, где никто эту птицу не тревожит.
Одна-две маленьких деревушки, и все остальное необъятное пространство голо и пусто, и привольно здесь и птице и зверю.
Там, по горам, обильным травой, пасутся стадами дикие бараны, олени, изюбры, а вслед за ними ходят и спутники их - тигры, барсы, волки и медведи.
С нами едут местные корейцы, и мы говорим обо всем.
Корейцы недовольны своей династией. Они упрекают ее за эгоизм, за готовность пожертвовать всем, родиной, лишь бы им было хорошо… Наследник совершенно выродившийся человек, которому даже и жена его не нужна.
Большие надежды возлагаются на незаконного сына корейского короля, который воспитывается в Японии. Ему теперь двадцать два года. Корейцы надеются, что японский микадо отдаст за него свою дочь, и это будет первый случай, что из корейской династии женится не на своей же родственнице. Это очень умный и образованный человек. Он "знает и все иностранные грамоты, знает и нашу, и мужскую и женскую".
Мужская - китайские письмена, женская - корейские, упрощенные для простого народа.
Женскую грамоту знает половина корейцев, остальные неграмотны.
Мы говорим о земельных отношениях. Земля здесь свободна. Ее занимает тот, кто купит ее. Продается только удобная земля. Мерою земли служит кари - 800 квадратных сажен. Наша десятина стоит здесь до 250 лан. Лана - 20 копеек, следовательно на наши деньги десятина стоит 50 рублей.
Это цена в здешней провинции Хай-гион-нук-до; в южных цена значительно выше. Валовой доход с десятины 100 лан - 20 рублей. Сеют ячмень, овес, чумизу, бобы, буду, яр-буду, гречиху, коноплю. Поле почти никогда не отдыхает; вместо отдыха сеют бобы как растение, восстанавливающее плодородие почвы.
Культура однорядная с глубокими, вершка в два, ровиками. Это требуется для защиты от выпадающей здесь влаги.
Сеют в половине апреля, а теперь, в половине сентября, разгар уборки.
Крупных владельцев нет - две-три десятины. Случаи продажи участков очень редки. Разве разорится или проиграется в бобы: азартная-игра.
Четыре боба с отверстиями - выброшенные так, что все четыре отверстия падают вверх - полный выигрыш.
Дорога тянется болотистой долиной Тумангана. Иногда дорога взбирается на утес в несколько десятков сажен - отвратительная, узкая, где двум верховым лошадям трудно разойтись, и такая крутая в подъемах, что трудно сидеть на седле.
Отъехав верст десять, мы прощаемся с гостеприимными корейцами, уезжает старшина, и мы остаемся одни.
Темнеет, кругом горы, а выше их тучи нависли, и розовым светом освещает их снизу солнце, уже севшее за горы.
В просвете сумерек видны корейцы, усердно работающие на своих полях.
Надо ехать скорее, чтобы не захватила в незнакомой дороге ночь.
- Едем, господа!
И я пускаю своего иноходца - тип вятской буланой лошади, довольно крупный для здешних мест.
Я слышу за собой топот, и поэтому, не оглядываясь, еду верст десять. Но, оглянувшись наконец, я вижу только переводчика П. Н. Что до Н. Е. и Бибика, то их и не видно и не слышно.
Покричали, посвистали и поехали назад к ним. Проехали верст пять - раздорожье. Не уехали ли влево, взяв в горы? Спросить некого. Поехали влево. Ехали-ехали - новое раздорожье. Куда они повернули здесь? Сворачиваем вправо. Еще раздорожье, еще и еще.
Совсем стемнело, и тучи закрывают луну. Округа разошлась и в обманчивом сумраке представляется какой-то беспредельной бездной. В эту бездну провалились наши два спутника без какого бы то ни было знания языка, не зная ни одного названия, не зная даже, куда едут они и где назначена ночевка, два беспечных русских человека, которые, покачиваясь в своих седлах, едут себе теперь где-нибудь, ни о чем не думая.
Мы скачем дальше и дальше в эту неведомую таинственную глубь неведомой нам страны, стреляем, свистим, кричим.
Не знаю, сколько времени так прошло, но, когда мы уже потеряли было всякую надежду, вдруг откуда-то из мрака долетает до нас едва слышный свист условного свистка.
Мы облегченно вздохнули и начали еще отчаяннее свистать: я в свою сирену, П. Н. в обыкновенный полицейский свисток.
То мы слышали их, то опять теряли из виду. Свист раздавался то справа, то слева, то прямо перед нами и там где-то в горах, которые впотьмах кажутся небесами.
Мы наткнулись наконец на какую-то деревню и решили не двигаться дальше и свистеть.
Корейцы в деревне проснулись, выскочили, и между ними и П. Н. завязался энергичный разговор. Слышен смех, выражение удовольствия.
Наконец подъехали наши беспечные путники.
- Мы думали, что едем правильно.
- Прекрасно, продолжайте так и вперед: мы кончим тем, что и не сыщем друг друга.
Как из этих трущоб попасть на ночлег в Коубе? Один из корейцев предлагает проводить. Во всей деревне ни одной лошади нет. Он садится верхом на быка, едет впереди, мы за ним. Здесь много тигров, барсов - надо разговаривать, кричать, свистать.
Мы, русские, окончательно отказываемся, потому что по русскому легкомыслию плохо верим в этих тигров и барсов. Но кореец и П. Н. верят и потому всю дорогу громко, до крика разговаривают, и П, Н. то и дело свистит. Иногда П. Н. переводит мне, что говорит ему кореец. Их деревня называется Сорбой, что значит сосна. Прежде был здесь прекрасный сосновый лес. Таким образом оголение гор, может быть, не есть естественное явление. По крайней мере, судя по отдельным экземплярам деревьев, мощных и больших, получается впечатление, что лес здесь мог бы произрастать.
Мы приехали в Коубе под проливным дождем. Коубе - старый город. Прежняя его роль была та, которую теперь исполняет Кегенху. Потом он был заставой, а теперь просто деревня, в которой сто фанз.
Фанза, в которой мы, отличается тем, что вся она видима из одной комнаты, потому что вместо перегородок всё двери.
Я вижу, как, окруженная детьми, полуобнаженная корейка чешется, а дальше выглядывает красивая голова степенного быка.
Я спрашиваю, как пасут здесь скот? Каждый отдельно, на привязи. В деревне около ста голов рогатого скота, лошадей пятьдесят, свиней до двухсот.
Иван Афанасьевич, наш передовой отряд, уже снялся и ушел. Я кончаю свою запись и тоже снимаюсь.
Детям раздаю сахар, с хозяевами расплачиваюсь: за дрова 15 копеек, за сено для 13 лошадей 20 копеек, за курицу 20 копеек. За ночлег 13 лошадей и нас, десяти человек, я даю японский доллар.
Хозяин очень доволен. Он возвращает мне связкой кеш половину. Я прошу взять остальное для его детей. Он обращается к остальным сородичам; они совещаются и изъявляют согласие. Хозяйка из другой комнаты довольно улыбается.
Кстати о деньгах. Пока берут и русские и японские серебряные доллары: за них, как и за наш рубль, дают 500 кеш, хотя курс русского 480, а японского 475 кеш, Мексиканских долларов, которых мы набрали кучу и о которых нам говорили, как о ходячей монете, пока совсем не берут.
15 сентября
От Коубе до города Кегенху (это по-китайски, а по-корейски Когн или Хын-ып) тридцать ли, что должно соответствовать нашим пятнадцати верстам. Но и шагомером и по часам мы определили только десять верст.
Дорога в высшей степени живописна. Все время она идет открытой долиной Тумангана. Усеянная песчаными отмелями, сверкает широкая, к судоходству негодная, до двухсот сажен, река. Справа и слева ее горы то надвигаются, то далеко расходятся. Левый, китайский, берег в горах, амфитеатром расположенных. Последние ряды гор там вверху, в самом небе, сливаются уже с облаками. Безмятежный мир и покой в них. Осень наложила на них свою печать. Они забурели и отливают желтым, бурым, темно-красным цветами. Так переливают на солнце дорогие персидские ковры. Яркое солнце играет в коврах гор, в реке.