Прекрасное раннее утро. Я сижу во дворе и записываю впечатления.
Пред моими глазами фанза.
Целый ряд окон-дверей с узорчатым мелким переплетом, заклеенным бумагой. Все эти окна-двери выходят на узкий, шириной всего с аршин, балкончик. С этого балкончика до земли тоже аршин. Вся фанза выбелена. Крыша ее плоская, из мелкого камыша, сверху покрытая веревочной сеткой.
Отдельно, сбоку от фанзы, на расстоянии сажени, из земли выведена высокая, выше крыши, узкая деревянная, из четырех досок, труба. В эту трубу проходит дым из печей дома.
Печи устроены очень своеобразно: все дымовые ходы расположены под полом. Пол поэтому всегда теплый, а в комнатах не видно печей. При легкости всей постройки, при толщине стен в два вершка я не думаю, чтобы в этих фанзах было тепло зимой. Впрочем, вот доживем до холода и тогда убедимся.
Двор собственно разделен на две части; в передней сосредоточено все, относящееся к рабочим и скоту. Там грязно.
Во втором дворе, где мы, чисто, а с левой стороны устроен даже небольшой цветник. Красные и белые цветы в изобилии ласкают взгляд.
Вдоль стен висят грозди красного перцу, желтой кукурузы, белого чесноку, а из-за забора выглядывает здешняя ветла с острыми длинными серебряными листьями, с ярко-красными наростами на листьях.
Во дворе корейцы: русские - стриженые, подданные же Кореи - в своих прическах, с завитушкой на средине головы.
Добрые детские лица их широки, кожа темна, глаза прямые, но узкие, веки опущенные, как у тех, у кого они находятся в параличном состоянии.
- Теперь это самая пустая операция, - говорит доктор, - делается разрез на лбу: раз, два…
Но в это время раздается отчаянный крик, - это Н. А. летит с балкончика, не заметив уступа. Он постоянно падает.
Он спокойно встает и идет к нам.
- То есть черт знает, как я падаю, - говорит он. - Мое единственное спасение, что я падаю, как мешок с овсом, не сопротивляюсь и потому никогда не зашибаюсь.
- Вы также никогда не оглядываетесь на то место, где упали? - спрашивает доктор.
- Боже сохрани оглядываться, - говорит серьезно Н. А.
Наш лесник, спокойный, уравновешенный и веселый хохол, мягкий и деликатный В. А. Т., методично говорит:
- Утро ли, полдень ли, вечер: доктор ругается, а Н. А. падает.
- Совершенно верно, - говорит Н. А., - я за всех отдуваюсь.
- И я, - говорит доктор. - Еще бы не ругаться: мне пятьдесят, а мне двести, сто, триста порошков, а я один.
Один за другим уходят обозы, уходит и мой. Доктор и С. уходят совсем, отправляясь прямо на Кегенху.
Но жаль мне расстаться с чудным утром, уютным уголком, расположением к работе. Я еще останусь.
Я принимаюсь за английский язык; мне предлагают сварить кукурузу, и незаметно я провожу здесь время до часу.
Пора ехать: лошади давно оседланы, и громадный Бибик ждет не дождется, когда я тронусь наконец.
Мы едем от Заречья к Красному Селу долиной реки Пончианги.
Кругом поля корейцев: всевозможные сорта чумизы, овес, кукуруза, одни бобы, другие, третьи, из которых приготовляется соя.
В этом году, после трех лет неурожая, урожай громадный.
Яркое солнце, синее осеннее небо, по обеим сторонам красиво иззубренные, хотя и невысокие горы. В общем очень напоминает долину Крыма, когда едешь из Севастополя в Ялту.
Но здесь красивее, потому что все время на горизонте темно-синей лентой море. Только краешек его и виден, но это еще сильнее дразнит и тянет к нему, прочь от этих мест, к далекой милой родине. Когда-то это будет? Гонишь и мысль и то смотришь на барометр и записываешь, то слушаешь переводчика П. Н. Кима, который рассказывает мне то про тигров, ютящихся в этих горах, то про друидические постройки на вершинах гор, то про житье-бытье здешних корейцев.
Край этот заселен всего пятнадцать лет назад.
Первым корейцам пришлось особенно трудно. Голод, неустройство довели их до полной нищеты, и жены их и дочери добывали себе лропитание позорным ремеслом.
Теперь все изменилось, и корейские женщины славятся целомудренностью.
- Вот в Корее много балованых женщин.
- Но ведь и там пять лет назад вышел новый закон.
- Что закон? Закон ничего не может переменить. Хуже стало: нельзя прямо, потихоньку делают… болезни…
У здешних корейцев наделы и такие же общинные порядки, как и в остальной России. Жалуются они очень на дорожную повинность. На волость в 1500 дворов приходится таких дорог с лишком 200 верст. Прежде они взносили на их ремонт деньгами - 6000 рублей в год, но с этого года введена натуральная повинность, которая, очевидно, очень не по вкусу им.
Зато введение с прошлого же года мирового судьи удовлетворяет корейцев выше головы. Они не могут нахвалиться как и самим мировым, так и вообще идеей мирового суда. Хвалят они и своего пристава, открывшего им несколько школ.
Иногда мы останавливаемся и разговариваем с корейцами: их много в поле - они молотят овес. В своих белых костюмах они действительно напоминают белых лебедей.
Следующий рассказ выслушан мною от нескольких корейцев и подтвержден старшиной, старостой и переводчиком П. Н. Ким.
В 1896 году, в конце весны, корейский подданный, кореец Хен, был найден замерзшим на берегу озера Сенденыпи, близ Красного Села и его выселка Сегарти.
Дальние родственники Хена дали знать жене и сыну умершего. Шестнадцатилетний сын с двумя другими корейцами пришли к трупу. В то время, как сын наклонился над трупом отца, раздался выстрел из группы нескольких солдат, стоявших в версте, и мальчик с пробитым лбом упал мертвый на труп своего отца.
Два других корейца убежали.
Следствие выяснило, что солдаты по близорукости приняли корейцев за лебедей, и было поэтому прекращено.
Корейцы просили меня записать, что они сами показали, что солдаты приняли их за лебедей, и ничего не имеют против оправдания подсудимых. Не имеет и вдова, живущая теперь в Красном Селе, но только она боится с тех пор русских и, когда увидит, бежит от них, как сумасшедшая.
13 сентября
Все эти дни мы с Н. Е. простояли лагерем у Красносельской переправы на берегу величественной и красивой реки Туменьула или Тумангана по-корейски. Это пограничная на всем своем протяжении река между Кореей и Маньчжурией.
Возле нас, в нескольких саженях, каменный пограничный знак Г. - точка, где сходятся границы Китая, наша и Кореи.
Эти дни мы занимались поверкой барометров, кипячением воды, астрономическими наблюдениями, исследованием реки и нивелировкой окружающей местности, в предположении дать реке более благоприятный выход в море, так как при теперешнем, благодаря как встречному морскому течению, так и ветрам, устье реки настолько засоряется песком, что вход и выход из нее обставлен непреодолимыми препятствиями. Весьма вероятно, что река эта прежде текла в бухту Посьета. И теперь в высокую воду один из рукавов ее, как раз в этом месте, переливается и течет по старому руслу. Работы по отводу не представляли бы серьезных препятствий. Длина такого канала по совершенно ровной местности в мягком грунте составила бы четыре с половиной версты.
Что касается астрономических работ, то ими занимается А. И. З., а В. А. Т. помогает ему. Мы же остальные получаем, что нужно каждому из нас в готовом уже виде.
Сегодня снимаются З., Т. и К., и мы с Н. Е. остаемся одни. Завтра и мы снимаемся.
Вокруг нас все время корейцы, ласковые, гостеприимные, хотя и готовые получить за все немного дороже. Где, в какой стране это не практикуется с такими туристами, как мы?
Я был в школе деревни Подгорской. И учитель и ученики - корейцы. Положение учителя очень плохое. Получает он пятнадцать рублей в месяц и при здешней дороговизне живет хуже крестьянина-корейца.
- Чай пьете?
Он только рассмеялся и махнул рукой.
Дети усердны и все поразительные каллиграфы. И к остальным наукам, впрочем, корейцы очень способны.
Здание школы просторное и светлое. Школа устроена в этом году.
По вечерам, когда я возвращаюсь с работ, около меня толпится много корейцев. Один из них, человек лет тридцати пяти, маленький, с черными глазками, маленькими руками и ногами, прислан ко мне учителем, как человек, Знающий много рассказов из корейской жизни. Он сидит на корточках и со всем жаром художника, весь увлеченный, рассказывает. По временам переводчик П. Н. останавливает его, не надеясь на свою память, передает мне, а я записываю. Все остальные корейцы сидят на корточках и серьезно, внимательно слушают. Если рассказчик сбивается, они поправляют его, и иногда поднимается горячий спор.
Так я записал уже до десяти сказок и рассказов.
Этот кореец-художник принял мое предложение и отправляется со мной по Корее: он будет помогать мне собирать те рассказы, которые удастся собрать.
Из рассказов, между прочим, выясняется несомненный факт, что русским корейцам живется гораздо лучше, чем их братьям в Корее. Они говорят, что, если б не запрещались переселения, вся Северная Корея перешла бы в Россию, особенно с тех пор, когда приехал мировой, когда нельзя больше безнаказанно ни убивать, ни бить их. Но переход из Кореи строго запрещен, и всех таких переходящих, и корейцев и китайцев, препровождают обратно. При этом корейское начальство ограничивается выговором и тут же отпускает их, а китайское тут же или сечет, или рубит головы. Поэтому китайцы такому обратному их водворению противятся всеми средствами, и нередко дело кончается кровопролитием, причем китайцы дерутся ожесточенно и даже умирающие стараются ранить или подстрелить преследующих их.