- Вот тебе для образчика. Например, я часто думаю о смерти, до подробностей вникаю в это прекрасное явление природы, потому что я нисколько не брезглив. Вот придет чадолюбивая холера или прохватит столичная лихорадка, а может быть, бревно сорвется с крыши и прихлопнет на месте, и отлучится, как говорят, душа от внешней оболочки. Вообрази теперь хоть ту картину, которую я чаще всего видел в детстве... Положат тебя на стол; под стол поставят ждановскую жидкость; станут курить ладаном, запоют за душу хватающие гимны - "Житейское море" или "О, что это за чудо? как мы предались тлению? как мы с смертью сопряглись?". Соберутся други и знаемые; станут целовать тебя, кто посмелее - в губы, потрусливее - в венок... Дальше?.. что дальше?.. Захлопнут гроб крышкой, и завинтит ее вечным винтом вечного цеха мастер, гробовщик Иван Софронов, и опустят тело в подземные жилища... Могила... Что такое там?.. Я уже вижу, как идут, лезут и ползут черви, крысы, кроты... Веселенький пейзажик!.. Через десять лет провалится крышка от гроба... я все это знаю... а через тридцать останется только череп да две кости от таза...
- У тебя мания, - сказал Молотов.
- Органический порок, наследственный...
- Какая-то нравственная торичеллиевая пустота, сожженная совесть и прогрессивное кладбищенство!
- Самородок!
- Движение вперед спиною, веселенькие пейзажики...
- Важно!.. Экая сила поднялась!.. - Глухой мрак и дубы еловые!
- Гадко! - сказал с отвращением Череванин.
- Не верю я, чтобы нельзя было отрешиться от такого могильного направления... Иначе зачем тебе и существовать на свете?.. Ведь отжил, сам говоришь? так ступай на Неву и отыщи прорубь пошире! Чего ты ждешь от завтрашнего дня? Зачем же тебе и жить завтра? Убирайся!..
Череванина озадачил такой оборот речи.
- Зачем до сих пор ты не вырвал из души всю могильную гадость?
- Не мог...
- Лжешь!
Череванин даже привстал с этого слова.
- Человек все может сделать, - продолжал Молотов, - ты не заботился о себе, запустил свою болезнь, развратил себя.
- Я родился таким...
- Переродиться надо.
- Поздно!
- Лжешь! - повторил Молотов.
Череванин вспыхнул; но это было на минуту. Он глубоко задумался.
- Странное явление - такие господа, как ты, - говорил Молотов. - Скучают о том, что жизнь коротка. Чем короче она, тем более побуждений жить! Если ты уверен, что твоя жизнь не повторится, то и должен беречь ее; не много дней дано природою...
- И ляжет в основе существования полный эгоизм...
- Эгоизм рождает любовь. Когда удовлетворены твои потребности, является страстное желание сделать всех счастливыми. Ты не любишь других, потому что не любишь себя. Но бывало же и тебе жалко людей, помогал ты им, заботился о них, сострадал им?
- Самого себя жалко было - больше ничего. Несчастия людские раздражали, не давали покою, это сердило, - вот и все.
- В том-то и любовь, что чужое горе до такой степени станет твоим горем, что сделается жалко самого себя.
- Перестану, - сказал неожиданно Череванин.
Молотов посмотрел на него с удивлением...
- Попробую, что будет...
- С богом, Михаил Михайлыч!.
- Скучно будет, лягу на диван, задеру на стену ноги и буду ждать час, другой, третий; выжду же, что переменится расположение духа; а не то выйду на улицу и буду ходить до изнеможения... Скучно тебе? - спросил себя художник и сам же ответил, - скучно. Ну, и пусть скучно! - прибавил он...
- Вот это не спиной вперед, - сказал Молотов...
- Право?
- Вот и возможно стало перемениться?
- В настоящую минуту возможно; а давеча не было перемены, - значит, тогда, в ту-то минуту, и возможности не было. Что возможно, то сейчас и на деле есть...
- Ну, так и дубы еловые в сторону?
- В сторону...
- И великопостные конфекты?..
- И конфекты туда же!
- И торичеллиевую пустоту?
- Ну, не совсем, - сказал в раздумье художник...
- Кладбищенство осталось, значит, можно соблазнить.
- Соблазнить?.. да вот тебе еще пустое слово!.. Соблазнить никто и никого не может... Соблазнить?.. что это такое? Я в этом слове ничего не слышу, - оно совсем пустое!.. Меня никто и никогда не соблазнял; я всегда удовлетворял только своим потребностям... Теперь поворот на новую жизнь - вот и все!
- Что же ты думаешь предпринять теперь?
- Начну работать как вол. Не будет художественного жара, стану копии писать да за рубль продавать. Заведу чистоту в квартире, насильно заведу; выгоню квасных либералов; поселюсь среди женщин - пусть смягчат мои нравы: это их дело, и вот тогда посмотрю, что со мной будет.
Череванин долго мечтал о новой жизни. Он встрепенулся и повеселел...
- Скучно тебе? - говорил он, выходя из ресторана. - Скучно! А мне какое дело? пусть скучно!
Молотов смеялся.
У Дороговых вечером опять было маленькое собрание. По обыкновению пришел Молотов; Череванин занимался портретами; здесь же был молодой Касимов, который на днях получил место. Касимов радовался по-детски, что и он наконец стал чиновником. Молодые люди, среди их и Надя, собрались около ярко освещенного портрета, над которым трудился Череванин; дети с любопытством смотрели на его работу. Касимов болтал без умолку, строил разные планы о службе и наконец уже стал впадать в роль совершенного деятеля, воображая, что он, даст бог, поразит всевозможную административную неправду. Череванин не мог не отравить его молодой радости.
- А карьера художника вам не нравится более? - спросил он.
Касимову неловко стало.
- Нет, мое назначение другое; должен быть чиновником.
- Отчего же вы в чиновники пошли, а не в монахи, не в художники? А во время войны вы мечтали об офицерской карьере...
Касимов покраснел...
- Отчего же вы думаете, что чиновничество - ваше призвание?
- Ах, боже мой, отчего и другие думают это. Вот спросите Егора Иваныча, отчего он чиновник, а не кто-нибудь другой?..
- Отчего, Егор Иваныч?
Молотов засмеялся.
- По призванию? - спросил Череванин...
- Нет, по приглашению друга...
- Разве можно без призвания служить? - возразил Касимов запальчиво.
- Егор Иваныч, расскажи господину Касимову в назидание, как ты ехал на службу, точно мокрая курица.
- К чему! - ответил Молотов.
- Расскажите, - присоединила и Надя свой голос...
Касимову тоже очень хотелось послушать Молотова, которого он очень высоко ставил в своем воображении и едва ли не считал необыкновенным существом. Он знал Молотова как человека независимого, гордого, который ни пред кем не гнул спины, как человека свободномыслящего и притом степенного, положительного и практического. "Вот у кого поучиться!" - думал он и боялся, что Егор Иваныч не захочет высказаться...
- Извольте, расскажу, - отвечал Молотов к общему удовольствию.