Скоро лес совсем миновался, и песчаная тропа повела нас опять в гору. На горе стояла Лазовка. Вся она опоясалась огородами и развесистыми ветлами заслонялась от солнца. Над темною зеленью ветел подымалась белая церковь, стройная и величественная. Там и сям желтелись крыши… Но село оказалось привлекательным только издали. Когда мы вошли в средину, вопиющее разорение бросилось нам в глаза. Избы скосились и были пораскрыты; в плетни свободно пролезали свиньи; в окнах зияли дыры… Только кабак скрашивал улицу и выглядывал настоящим повелителем этих жалких и гнилых избушек. Его стройные сосновые стены венчались железной крышей, а над крышей трепался новенький кумачный флаг. По карнизу и над окнами шла затейливая резьба. В окнах белелись занавески и виднелась герань. Ставни были выкрашены в яркий голубой цвет.
Мы свернули в проулок и подошли к крайней избе. Эта изба тоже выделялась крепким своим видом. Она хотя и не била на особое щегольство, но была чиста и поражала прочностью. Дубовые брусья, составлявшие ее стены, были в добрый обхват. Такие избы отличаются тяжелым воздухом и зимою часто бывают угарны, но им, как говорится, веку нет, и потому достаточные мужики особенно любят их. Двор около избы тоже сделан был на славу. Новые ворота из широкого теса сплошь были унизаны блестящими четырехугольниками из белой жести. Из сеней на проулок выходило крыльцо.
- Вот и дядя Захар! - сказал Левончик, указывая на мужика, вышедшего на крыльцо в то время, когда мы подходили к избе.
Я посмотрел на дядю Захара. Был он плотный и приземистый мужик с угрюмым взглядом серых маленьких глаз и крутым лбом. И этот взгляд и лоб крутой придавали ему вид человека упрямого и непокладистого. Выйдя на крыльцо, он надел шляпу, предварительно отерев платком лоб, и уселся на скамью. Мы поклонились ему; в ответ он едва приподнял шляпу и сквозь зубы спросил Левончика, что ему нужно. Левончик, слегка робея и путаясь, объяснил. Тогда Захар подумал немного и сказал:
- До Ерзаева сорок верст.
Я согласился с этим.
Захар опять подумал.
- Свезем… - произнес он неохотно.
- А цена? - спросил я.
- Цена? Время рабочее: покосы… Цена - пять рублей.
- А меньше?
- Такой у нас не будет, - сухо возразил Захар и равнодушно отвернулся от нас.
- Ну, я поищу подешевле, - сказал я.
- Ищи… - и вдруг закричал сурово: - Машка!..
На этот зов быстро явилась молодая бабенка, шустрая и миловидная. Она пугливо взглянула на старика.
- Это что? - кратко сказал Захар, указывая на лавку, и снова обратил взгляд свой в сторону.
Машка тотчас же покраснела и скрылась. А через минуту она уже усердно скребла ножом лавку и с усердием вытирала ее тряпкой.
- Так не возьмешь дешевле пяти рублей? - спросил я.
- Пока нет.
- А четыре с полтиной?
Захар не удостоил меня ответом. Лицо его как бы застыло в сухом и жестком выражении.
- Ну так и быть, - согласился я, - но только парой?
- На одной доедешь.
Сказано это было так твердо, что я не решился возражать.
- А нельзя ли у тебя чаю напиться и ночевать? - сказал я.
Захар подумал.
- Машка!.. - закричал он.
Явилась Машка. Она испуганно расширила глаза при взгляде на старика.
- Сходи к целовальнику, самовар спроси. И чаю чтоб дал. Скажи, мол, нужно, - приказал он ей.
Машка опрометью бросилась к кабаку.
- Входите, - проронил старик.
Вместе со мною взошел было на крыльцо и Левончик.
- Ты чего? - спросил его Захар.
Тот замялся.
- Нечего шлындать… Ступай, ступай…
Левончик посмотрел на меня, подмигнул лукаво и распростился.
- Дармоеды! - напутствовал его Захар.
Я было попытался вступить с ним в разговор, но это оказалось совершенно невозможным. "Велика ли у тебя семья?" - спрошу я; он подумает и скажет: "Есть". "Как живут мужики в Лазовке?" - "Разно". И так во всем. А немного погодя и вовсе перестал отвечать: буркнет себе что-то под нос и глядит по сторонам. И еще я вот что заметил: проулок около крыльца был замечательно пустынен. Пробежит откуда-то свинья, пройдет осторожным шагом курица, и только. Люди как будто остерегались ходить здесь. Так, одна баба показалась было, но, увидав нас, тотчас же торопливо скрылась за угол. Долго уж спустя какой-то мужичонко деловой походкой прошел по проулку. Поравнявшись с крыльцом, он низко поклонился.
- Аль праздник? - насмешливо спросил его Захар.
Мужичонко остановился.
- Праздника никак нетути, - робко ответил он, в нерешимости переминаясь на ногах, - завтра, кабыть, праздник-то?
- Так, - произнес Захар и, по своему обычаю, подумал. - Ты где же это, у вечерни был?
- К кузнецу…
- А! Сошники наваривал?
- Не то чтоб сошники…
- Чего же?
- Да насчет зубов, признаться…
- Болят?
- Ммм… - произнес мужичонко, качая головою, и схватился за щеку.
- Так… Значит, кузнец лекарь?
- Признаться, помогает…
- Как же он?
Мужичишка оживился.
- А вот, возьмет нитку, к примеру, - заговорил он, немилосердно размахивая руками, - возьмет и захлестнет ее на зуб. Ну, а тут как захлестнет, прямо возьмет и привяжет ее к наковальне… Вот, привяжет он, да железом, к примеру… прямо раскалит железо - и в морду… Ну, человек боится - возьмет и рванет… Зуб-то - и вон его!.. Здорово дергает зубы! И мужичок в удовольствии рассмеялся. Захар не сводил с него саркастического взгляда.
- Так в морду?.. железом?.. - вымолвил он. - Ну что же, вырвал он тебе зуб-то?
- Мне-то?
- Тебе-то.
- Да я, признаться, не дергал… Я, признаться, обсмотреться… Мужичок окончательно переконфузился.
- Не дергал! Обсмотреться! - пренебрежительно воскликнул Захар, - а навоз мне вывозил? А под просо заскородил?.. Не помнишь?.. Как муку брал, так помнил, а теперь зубы заболели? Железом?.. в морду?.. Я тебе как муку давал: вывези, говорю, ты мне навозу двадцать возов и заскородь под просо. А ты заскородил?.. У тебя вон брат-то на барском дворе мается, а у тебя зубы болят?.. Ты ригу-то починил? У тебя, лежебока, колодезь развалился ты поправил его? - И добавил с невыразимым презрением: - Эх, глиняная тетеря!..
Мужичок не говорил ни слова и только глубоко вздыхал, изредка хватаясь за щеку. А когда Захар умолк, он произнес жалобно:
- Лошаденки-то нету…
- А, - сказал Захар, - ты с барина за брата деньги-то взял, ты куда их подевал?
- Подушное…
- Ну, подушное, а еще?
- Сестру выдавали…
- Сестру! Лопать нечего, в петлю лезете, а чуть налопались пьянствовать… Я тебя гнал муку-то у меня брать?.. Лошади нет, а на свадьбу шесть ведер есть?.. Пропойцы… Ты бы на четвертную-то лошаденку купил, а ты ее пропил… Шалава, шалава! Ты бы девку-то продержал, да в хорошем году и отдал бы ее… Бить бы, бить тебя, шалаву!
- Ведь не сладишь с ей, дядя Захар, с девкой-то!.. - беспомощно возразил мужик.
- Чего-о?.. Да ты кто ей - брат ай нет? То-то, посмотрю я на вас, очумели вы… Взял да за косы привязал, да вожжами, не знаешь? Разговор-то с ихним братом короткий… Ей, дьяволу, загорелось замуж идти, а тут работа из-за нее становись…. Нет, брат, это не модель! - Он замолчал, негодуя.
Мужичишка еще раз вздохнул, подождал немного и осторожно направился далее.
- Народец!.. - проронил Захар.
Я воспользовался его возбуждением.
- Плохой?
Захар махнул рукою.
- Я пришел из Сибири - не узнал, - сказал он, - все, подлецы, обнищали!
- А ты зачем был в Сибири? - спросил я с любопытством.
- На поселении был, - отрывисто сказал Захар.
- За что?
- По бунтам, - с прежнею сухостью ответил он, - супротив барина бунтовались… - И снова устремил взгляд в пространство.
А с крыльца вид был внушительный. За пологой долиной, в глубине которой неподвижно алела река, широким амфитеатром раскинулся лес. Солнце, закатываясь, румянило его вершины. Сияющий шпиц монастырской колокольни возвышался над сосновым бором, и золотой крест горел над ним, как свечка.
В это время к нам подошли, один за другим, два старичка. Один, высокий и худой, поклонился молча и, неподвижно усевшись на лавку, стал, не отрываясь, смотреть на закат. Другой, кругленький и розовый, с пояском ниже живота и серебристой бородкой, поздоровался, улыбаючись, и распространился в бойких речах. Машка подала самовар. Я заварил чай и пригласил стариков. Кругленький поблагодарил и подсел поближе к самовару. Захар промолчал и отвернулся, третий же - его звали Ипатыч - ие шевельнулся.
- Не тронь его, - шепнул мне кругленький, - он у нас того… свихнувшись.
- Как?
- Да так, братец ты мой, как воротили нас из Томской, - мы ведь, хе-хе-хе, вроде как на бунтовщицком положении - вот я, дядя Захар, Ипатыч, да еще помер у нас дорoгой один, Андрон… Ты с нами тоже не кой-как!.. - И старичок снова рассмеялся рассыпчатым своим смехом. - Ну вот, пришли мы, с Ипатычем и сделалось… Зимой еще туда-сюда, а как весна откроется, кукушка закукует в лесах, он и пойдет колобродить: ночей не спит, какая работа ежели - не может он ее… в лес забьется, в прошлом году насилу разыскали… Но только он совсем тихий… Больше сидит все и глядит. Ну, и неспособный он, работы от него никакой нету. Семейские страсть как обижаются, им это обидно.
- Ироды! - кратко отозвался Захар.
- Это точно что… - торопливо подтвердил старик, - семейские у него не то чтобы очень, - и, нагнувшись к самому моему уху, сказал: - Сын-то и поколачивает его… Намедни сколько висков надергал - страсть!
- От них он и повредился, - сказал Захар.