Домик, окруженный канавкою, обсаженный миртовыми и ореховыми кустарниками и состоящий только из двух покоев, почти совсем обвалился. В одной, бывшей спальнею Петра, полу уже нет; в другой стоит кровать, стул и стол собственной его работы. Направо, над камином, вмазана руками императора Александра, бывшего здесь в 1814 году, мраморная дощечка с латинскою надписью: Petro Magno Alexander [30] ; на столе лежат книги, в кои вписываются имена путешественников, посещающих сей городок, и кружка для вкладу к поддержанию домика. Против самых дверей висит большая овальная доска, на которой русскими буквами написано: ничего главному человеку мало!!! – Надпись сия переменила благочестивые чувствования наши на негодование – сделала еще более: заставила смеяться в сем храме величия. Вероятно, какой-нибудь шкипер, бывший в России, сделал сей отличный перевод прекрасному голландскому эпиграфу: Nit is te groote man te klein, внизу русской надписи помещенному. Я утешился, однако же, мыслию, что желание голландцев было сделать непременно русскую надпись – и они сделали, как умели, думая выразить ею смысл свой, означающий: Великий человек ничем не пренебрегает.
Наш проводник рассказал нам анекдот о последнем дне пребывания Петрова в здешнем месте. Посланнику его Головину, оставленному в Амстердаме со всею царскою свитою, поручено было купить яхту, спущенную на воду в Сардаме, около которой Петр Великий работал сам, и которая была отправлена в Амстердам для оснастки. Петр, окончив учение свое в Сардаме, дожидал с минуты на минуту яхты, чтоб отправиться на ней морем. Наконец, Головин уведомляет, что совет Амстердамский отдает оную в подарок российскому царю, и что оная завтрешний день прибудет в Сардам. Петр на другой день, приготовясь проститься с сим городком, идет, однако же, на работу, но, увидев вдруг яхту, бросившую якорь против сего места и идущую с оной шлюбку – останавливается; радость заставляет его плакать; он забывает свою роль, в которой не имеет уже никакой надобности; медлит – и мастер его, удивленный, что Питер-бас неподвижно стоит на одном месте, тогда как прочие его товарищи уже принялись за работу, стал выговаривать, но, видя, что он не отвечает и даже не слушает, начал толкать его грубым образом. Петр, растроганный исполнением своих надежд, не могши выговорить ни слова, расстегивает безмолвно кафтан свой, является в звездах и царских отличиях. В сие время Головин со всею свитою, вышед из шлюбки, повергается на колени пред царем; изумленный мастер падает в ноги Петру и просит его о помиловании. Царь, подымая его, целует, успокоивает и, наконец, упрашивает ехать с собою в Россию.
Я умолчу об известных уже анекдотах, рассказанных нам вслед за сим с удивительными прибавлениями, относящимися или к славе Петра, или к чести голландцев.
Каждый из них смотрит на нас с гордостию, как учитель на учеников. Мы благоговеем к памяти Петра, они – его энтузиасты.
Посвятив часа полтора домику сему, положив вкладу в кружку и записав имена свои в книгу, куда я не забыл включить также настоящего перевода надписи, оставили мы место сие, освященное жизнию великого гения.
Теперь скажу нечто о городе.
Он не велик и строением совершенно отличен от больших голландских городов: домы все в один этаж, с садами. Ни одна дверь, ни одно окошко никогда не отворяются на улицу. Двери заколочены – окна закрыты ставнями: таков обычай здешних жителей. Только для свадьбы или похорон ставни и двери отперты и вновь запираются по окончании праздника. Комнаты на улицу нежилые и убраны всеми возможными драгоценностями: редкие ковры, дорогие занавесы, картины, бронза и зеркала закрывают пол и стены; фарфор китайский, японский, серебро, золото, жемчуг наполняют углы комнат сих. Мы были введены в один из домов, и ласковый хозяин, сняв с себя башмаки и не допустя нас сделать того же, хотя оное у них и в обыкновении, водил по всем комнатам. Жилые из них обращены на двор, в запертые же ставнями ходят только для рачительного присмотра. Где ж принимают они своих гостей – спросите вы. Они не принимают их и сами не ходят в гости, одно воскресенье только сводит всех жителей вместе в церковь или на гулянье за город.
Здешние сады чуднее домов: прекрасные кустарники, обрезанные разными фигурами и обсаженные еще прекраснейшими цветами, пересекаются правильно расположенными и бестенными дорожками, которые усыпаны песком разных цветов и укладены геометрическими фигурами из редких раковин. Цветы, звезды, треугольники и квадраты искусно расположены по дорожкам, кои, по сему самому, не чувствуют на себе никогда следа человеческого. Каждый сад имеет на улицу решетку, сквозь которую видно сие убранство, и потому каждый житель города столько ж пользуется садом, сколько и хозяин оного.
Сказывают, что во многих городах южной Голландии сохраняется еще сей странный обычай строить нежилые домы, и разводить непроходимые сады, в коих можно прогуливаться только взорами.
Если прибавлю, что в сем городе чрезвычайно много бумажных мельниц, и что он называется Сандалом, а не Сардамом, как мы его разумеем, что жители, несмотря на богатство свое, чрезвычайно умеренны, то я уже все сказал о сем городке, славном пребыванием великого государя и посещениями во множестве иностранцев.
Ввечеру, по захождении солнца, мы простились с Сардамом и поехали обратно домой. Вечер был так мрачен, как день в домах сардамских; спутники мои молчали, море шумело под ногами нашими, – а я размышлял о виденном и сравнивал прошедшее с настоящим.
Где же та Голландия, владычествовавшая во всех странах света? – Где ее флоты, покрывавшие океаны? – Где Рюйтеры [31] и Тромпы [32] , вознесшие ее славу? – Где банки, в кои скоплялось золото всего света? – Где важные республиканцы, гордо принимавшие послов чужеземных? – Где сии Магистры, бравшие участие в делах других народов, где их величие, где их слава? – Исчезло все, подобно цветущему здоровью юности, вовлеченному в томительную болезнь, низведшую его на край гроба.
Теперь голландские флоты развозят сыр; Рюйтеры и Тромпы почиют спокойно в их гробницах; неблагодарное золото возвышает чуждую славу; голландцы принимают у себя фигляров на ярмарках и с важностию говорят о доброте полуценной партии табаку, а в делах Европы берут участие – только по газетам.
Однако голландцы питают еще любовь к своему отечеству; любят нового своего государя; кипят духом при вестях о славных подвигах; они набожны; они энтузиасты – но потому только, что чувства сии ничего им не стоят.
Чудно! Они ненавидят французов и любят англичан, а за приобретение сих чувствований заплатили всем своим благосостоянием.
Письмо 14. Роттердам
Вчера, по приезде из Амстердама, я ходил с С. Жакобом смотреть короля, ехавшего из Брюсселя чрез Роттердам.
Мы вышли из Дельфтских ворот по дороге, обсаженной густыми липами, где вообще бывает загородное гулянье голландцев по воскресеньям; просека налево к Маасу, оба берега и дорога к Скидаму, славящемуся Джином, усеяны были жителями Роттердама. Народ волновался в ожидании короля, который в первый еще раз должен был проехать сим городом. Наконец, на другой стороне Мааса показалась королевская карета. Вмиг отпрягли лошадей: схватились за постромки, повезли короля на себе, переправили его в шлюбке на другой берег, карету на пароме также, и хотели снова везти на себе, но король сел в другую карету – и ускакал. Громкое гузе! раздавалось в воздухе; бежали, теснились, падали, кидали шапки кверху и едва чрез полчаса могли успокоиться. Сколько голландцы любят своего короля!
Он не старее сорока пяти лет, среднего росту и приятной физиогномии. С ним был наследный принц, белокурый, пригожий 18-ти летний юноша. Его называют принцем-героем после полученной им раны.
Нассавский дом призван опять к царствованию. Отец ныне владеющего короля, по восстановлении штатгалтерства, вступил в управление Голландиею, должен был по связям с прусским двором и Англиею пристать к союзу против Франции, заключенному между Австриею, всею Германиею, Пруссиею, Великобританиею, Испаниею, Португалиею, Церковной областью и Сардиниею, вследствие коего, по особенному договору, постановленному в Гаге в 1794 году, апреля 19, Голландия еще теснее совокупилась с Англиею и Пруссиею.
Французы не медлили долго – и 26 того же месяца республиканские войска под командою Пишегрю заняли всю Голландию, объявили старинную конституцию – и штатгалтер, сложа свои титла, принужден был бежать в Англию, где и умер в 1806 году, оставив по себе сына, нынешнего короля Голландии.
По заключении мира 16 мая того же года в Гаге между республикою Французскою и Соединенными Нидерландами, штатгалтерство было вовсе уничтожено.
В 1798 году по Кампоформийскому миру Голландия вместе с присоединенными австрийскими или испанскими Нидерландами названа Батавскою республикою, в 1807 году королевством, в коем Людовик Бонапарте был вице-королем, после же, когда он сложил с себя сие титло, Голландия присоединена была к Франции, как провинция, и под сими разными именами равным образом бедствовала в продолжение 20 лет владычества французов.
Наконец, в 1815 году после славного Ватерлооского поражения Наполеона, полагавшего Голландию снова в руках своих, по Венскому конгрессу она незыблемо утверждена королевством.