- Бог не дал мне сына… Надеялся - дочь подрастет, утешением будет. Училась, кончила семь классов. Обрадовался: ученые дети - родителям счастье, кто этого не знает. Любил, баловал сколько сил хватало. Да недолгой оказалась моя радость… Чуть подросла, объявила: я, видишь ли, комсомолка, и туда пойти надо и то сделать надо. Слова не сказал. Пускай, мол, тешится, от подруг не отстает. Вот когда горе мое пришло! О чем я думал, где была моя голова!.. Потом завела компанию со всякими Бигвами и меня же принялась учить. Докатились до нас колхозы, стала приставать - запишись да запишись, хотя бы против воли: заживем, видишь ли, богато! И эта женщина, - он ткнул пальцем в сторону Тасии, - туда же, за нею. Пристали в одну душу! И вот, сестрица, посмотри, до чего довели!
- До чего же они тебя довели? Как все, так и ты… Все мы в колхозе! Подумай хорошенько: разве в старые времена мог бы ты такой дом выстроить? Вот до чего они довели, милый, и ничего худого тебе не сделали, - мягко упрекнула его Саломе.
Гоча встал, широко расставил ноги и, подбоченившись, произнес:
- Ты, говорят, кулак, не полагается тебе ничего! И буйволица, говорят, не твоя! Взяли, даже не спросясь!
- Что ты говоришь?! - пронзительно вскрикнула Тасия.
- Не может этого быть, Гоча! Кто тебе поверит? Пошутил, верно, кто-нибудь? - возразила догадливая Саломе.
- Дочь - и та против меня пошла, опозорила совсем! - продолжал Гоча. - Все тут были: и Онисе, враль и пустобрех, и эти Бигвы, и она рядышком с ними. Едва увел… Нет, не прощу, ни за что не прощу! Хочет - не хочет, должна покориться…
Гоча прошелся несколько раз взад и вперед, затем вернулся к Найе и крикнул:
- Ни шагу со двора, слышишь?!
Тасии страсть как хотелось вмешаться, успокоить мужа, замолвить словечко за дочь, да не надеялась на себя. Вдруг напутает, а он разбушуется еще пуще. Тасия решила воспользоваться минутным затишьем, храбро погладила Найю по голове и ласково сказала:
- Слушайся отца, дочка… Разве другой кто научит уму-разуму? Товарищи, родная моя, совсем другое дело… - Убедившись в том, что слова ее не вызвали дурных последствий, она продолжала смелее: - Отец говорит: не уходи, дочка, никуда, - ты и не перечь. Ведь я тебя о том же просила, не правда ли? Посиди дома, займись собой, ты уже не девочка, замуж выходить пора. Многие на тебя заглядываются. Все спрашивают, где ты да что ты. И поговорить с тобой не прочь! Попробуй сыщи в Оркети другую такую, как ты! Тебе кое-кто сегодня подарок прислал. Хочешь - покажу? Замечательный подарок… Понравится… Обязательно понравится!
Тасия засуетилась, поспешила в комнату и торжественно вынесла коробку, преподнесенную Арчилом Пория.
"Кстати вспомнила, - подумала Тасия. - Авось теперь конец всем неприятностям".
Она раскрыла коробку и протянула дочери - к самому лицу поднесла.
Какой-то незнакомый аромат ударил в нос Найе. Она с недоумением разглядывала круглую этикетку на внутренней поверхности крышки и выведенное крупными буквами: "Тэжэ".
- Я даже названия этим вещам не знаю, дочка, вот они какие, - завела снова Тасия. - То, что лежит на вате в уголке, словно в гнездышке, верно, мыло для лица, Видишь, в шелковую бумагу завернуто, а на бумаге красавица нарисована. Косы-то какие, а? Правду я говорю, Саломе? Полюбуйся и ты, милая! Подойди же! Ах, как пахнет, окаянная…
- Кто принес? - резко спросила Найя. Она вся дрожала от досады и нетерпения.
Тасия раздумывала: "Сказать или не сказать?" - и вопросительно посмотрела на Саломе.
- Отец скажет, родная… Принес человек, который полюбился отцу. Иначе разве посмел бы дарить…
Произошло нечто неожиданное.
Найя, вспыхнув как пламя, вскочила со стула и оттолкнула руку матери. Коробка отлетела в дальний угол балкона. Флакон с одеколоном ударился о стену; мыло, столь пленившее Тасию, выскочило из пестрой шелковой оболочки и полетело вниз к ногам Гочи.
- Не смей! Никогда больше не смей! - крикнула Найя потрясенной матери и скрылась в доме.
Все это было делом мгновения. Тасия точно онемела. Опешил от неожиданности и Гоча. Глаза его перебегали от розового мыла к двери, которая захлопнулась за девушкой, и обратно. Ноздри раздулись, грудь заходила ходуном. И вдруг раздался неистовый крик:
- Подыми, девчонка! Сейчас же! Я тебе говорю… - Ни звука в ответ. - Эй, подыми, говорю! - снова громыхнул Гоча и шагнул к двери.
- Брось, брат, не надо… Потом уберет, - поспешила вмешаться Саломе. Она встала на его пути и уперлась ему в грудь рукою, на случай, если он заупрямится.
А Тасия шептала, точно молилась, в сонном забытьи:
- Это все я, глупая… Все я натворила…
Она потянулась к пустой коробке, к осколкам флакона и собралась было сойти во двор - подобрать мыло.
- Не смей трогать! - остановил ее властный окрик мужа, когда она была почти у цели.
Тасия застыла на месте.
- Оставь, Гоча, это уж слишком! - вступилась Саломе, пытаясь успокоить брата. - Не все ли равно, кто подымет? Да уймись ты наконец…
- Мне уняться? И это ты говоришь, Саломе? Новые времена принесли мне одно благо: теперь все равны - и Саландия и Пория. Ты помнишь, весь свет трепетал перед Зурабом Пория… Отчего же не удивляешься, что сын его нынче таскается ко мне с подарками и умоляет отдать за него дочь? Суть не в мыле, женщина. Дорого внимание! А эта подлая девчонка зазналась. Что она воображает о себе? Как посмела, дерзкая?
Он хотел отстранить Саломе, снова рванулся к двери.
- Слышишь, подыми! Я приказываю…
Но Саломе не сдавалась. Не так-то легко было отделаться от нее.
- И подымет. Подумаешь, какой труд, чудак! Не сейчас, так позже. Оставь ее в покое…
- К чему я силы свои трачу на этот дом? Для себя, что ли, затеял стройку? Шестьдесят лет маялся в этой хибарке, в ней бы жить до смерти. Нет, подумал я, человек к палатам привык - как же я его в сарай посажу, где даже потолка нет?.. Он помог мне: сделал все, что в силах. И я перед ним лицом в грязь не ударил. Он не брезгует мною, и я за себя постою. Верно: крестьянин я, крепостными были, а тоже - человек, цену себе знаю. Скажешь, Пория лишился всего - и земли и дома? Вздор! Не это важно. Разве ловкости у него ни на грош? Умом не вышел? Неопытный он человек? Лицом нехорош? Да он вдвое больше против прежнего сколотит. И ученый - не хуже моей дочери! Не велика птица, а какого человека отвергла! Да я ее собственными руками зарежу. Иди сюда, девчонка, - тебе говорю! Не слышишь?
- А все-таки, Гоча, даже в старые времена не полагалось выдавать насильно. Что это тебе в голову взбрело? - сказала укоризненно Саломе.
- И не говори, Саломе! Ни за что, ни за что на свете не приму я какого-нибудь бездомного проходимца вроде Геры. Батрак, бродяга, - как можно равнять его с Пория! Ты что, погибели нам желаешь?
- Не выдумывай, Гоча! Никто тебе не советует отдать ее непременно за Бигву… Но что поделаешь, если она не хочет Пория?..
- Не хочет? Ее не спросят! Пустить в дом зятя, отдать ему, благословясь, дедовское добро, дедовский очаг, - и чтоб зятем этим был Бигва? Пусть только заикнется! Ежели днем - не доживет и до сумерек, ночью - зари не увидит. Эй, слышишь, девушка? Иди, иди подыми, своими руками подыми!
Однако Найи не было ни видно, ни слышно. Кто знает, какой оборот приняли бы дальнейшие события и какие бы еще средства изобрел Гоча, чтобы образумить свою дочь, если бы в эту минуту не скрипнули ворота и не раздался, привлекая общее внимание, голос Гвади:
- Иди, чириме… Вот ты и дома…
Все обернулись в сторону, откуда донесся этот голос.
Никора протиснулась в ворота, а Гвади, приподнявшись на цыпочки и вытянув шею, кричал:
- Ау, Гоча! Выглянь-ка сюда!
Гвади, по всей видимости, не собирался входить во двор.
Узнав буйволицу, Саломе повеселела. "Гоча займется буйволицей и забудет о Найе!" - подумала она.
- Видишь, Гоча! А ты говорил, будто ее отобрали. Поди узнай, чего ему нужно?
Она легонько толкнула брата.
Оживилась и Тасия. Утирая слезы подолом платья и причитая вполголоса, заковыляла она к буйволице.
- Никора! Господи, спаси и помилуй!
- Чего тебе, Гвади? - сохраняя все тот же воинственный вид, прохрипел наконец, помедлив, Гоча и пошел к воротам.
- Гера приказал… Немедленно, говорит, отведи буйволицу хозяину! - стал объяснять Гвади, увидя, что Гоча направляется к нему. - Скажи, говорит, чтоб не огорчался. Всех его врагов, говорит, засажу куда следует. Так им и посулил: наплачутся матери ваши! Своими ушами слышал… Прими ее у меня из рук в руки, как бы и мне не нагорело. Ты еще топорик оставил… Зосиме отдать велел, - отнеси, говорит…
Гоча внимательно выслушал Гвади. Внимательно и с удовлетворением. Гвади выражался в высшей степени почтительно, и рассказ его звучал так убедительно, что Гоча ни на минуту не усомнился в полной правдивости его слов.
- Так, так! - проворчал Гоча, скрывая охватившее его чувство гордости, и подошел к буйволице. Погладил ее шею, пощупал, нет ли где раны или царапины, не натерло ли шею ярмо, И теперь только удосужился он отозваться на восклицание Саломе. - Слышишь, Саломе, - какие вести принес этот человек? Думали, даром им сойдет? Мне-то, впрочем, все равно… Как бы Бигва ни старался, что бы ни говорил, меня не разжалобишь… Буйволица жадно щипала свежую, непримятую траву.
Проголодалась, несчастная животина! Еще бы! Целый день в ярме проходила… Ешь, ешь, милая! - ласково приговаривал Гоча, поглаживая буйволицу.
Тасия тоже приласкала Никору. Сняла присохшую к хвосту грязь, потрогала вымя. И вдруг, отшатнувшись, заголосила:
- Ой, проклятые, выдоили ее! Дочиста! Вымя, как мочало, висит, посмотри!