Несколько человек кинулись к нему. Больше всего негодовала прибежавшая вместе с Найей молодежь.
- Ты что себе позволяешь, товарищ Гоча? На что это похоже! - кричали они, готовые броситься на обидчика.
Вдова Мариам вспыхнула и стала сердито отчитывать Гочу:
- Ты на что рассчитываешь, милый мой, а? И откуда только смелость берется? Что на тебя напало? За что обижаешь девочку? Не стыдно тебе при всем честном народе? С ума ты сошел, что ли?
Она с решительным видом преградила ему путь, хотя в этом не было уже никакой надобности: Найю и без того окружала целая толпа защитников.
- Прочь! Какое вам дело! Я ей отец! - ревел Гоча, кидаясь на крестьян, чтобы так или иначе прорваться к дочери.
В это время к Найе подошел Гера и тихонько стал убеждать ее не перечить отцу. Найя отказалась.
- Почему? Да разве так можно? Не ребенок же я в самом деле! - взволнованно говорила она.
- Тогда сделаем так, товарищ Найя, - сказал ей Гера. - Ты сама забери отца. Что ты на это скажешь? Пускай Гоча воображает, будто он тебя ведет, а ты считай, что ведешь его ты, поняла? - спросил он, лукаво улыбаясь. - Не до шуток мне, Гера! Я так не могу… - заупрямилась Найя.
Тогда Гера заговорил серьезно:
- Сейчас ничего лучшего не придумать, Найя. Ты знаешь характер отца. Он не уступит. К тому же и наши, кажется, напутали… Здесь провокацией какой-то пахнет… Впрочем, разберемся позже. Прежде всего надо положить конец этому безобразию. Послушай меня, не теряй попусту времени. Сама видишь, что тут творится…
Найя задумалась.
А Гоча продолжал бесноваться. Он требовал, чтобы Найя немедленно подчинилась ему, и даже угрожал ей какими-то страшными карами.
- Как ты смеешь не слушаться? Отец я тебе или не отец?
Найя сдалась.
- Хорошо, идем!
- Хм… так… - выдавил Гоча, точно не сразу поверив тому, что услышал. Найя стояла рядом с ним. Он схватил дочь за руку и, увидав, что она не сопротивляется, кинул победоносный взгляд на окружающих. Отец и дочь разом, точно по команде, зашагали к деревне..
Колхозники молча смотрели им вслед.
Пройдя некоторое расстояние, дочь ускорила шаги и перегнала отца. Гоча, очутившись в одиночестве, остановился как вкопанный. Он взмахнул рукой, вскинул голову и, сердито ткнув указательным пальцем в землю, крикнул дочери:
- Сюда, девчонка! Слышишь? Рядом иди…
Найя обернулась. Поняв, чего добивается от нее отец, она пожала плечами, поколебалась, но решила уступить. Снова отец с дочерью зашагали в ногу.
Колхозники тихонько посмеивались.
Когда Гоча и Найя скрылись за поворотом, Гера занялся буйволицей. Ее все еще не удосужились выпрячь, она стояла возле пня и невозмутимо пережевывала жвачку. Гвади, закинув ногу на ногу, с независимым видом восседал тут же, на злополучном пне. Он зачем-то извлек свой нож и от нечего делать играл им.
Гера постоял, подумал.
- Товарищ Зосиме! - крикнул Гера.
От группы колхозников отделилась фигура бригадира.
Зосиме, даже не взглянув на Геру, заткнул за пояс топор Гочи, подошел к буйволице и стал распутывать веревки, которыми она была привязана к пню. Гвади решил помочь - сунул нож в ножны и тоже принялся хлопотать около буйволицы, сопровождая каждое движение протяжным кряхтением "ээ-хх!", словно подводя этим кряхтеньем итог всем разыгравшимся на лугу событиям.
- Знаешь, Зосиме, что удивительнее всего? - распутывая узел, сказал он вполголоса бригадиру. - Самой-то буйволице одинаково, кому ни принадлежать: коллективу ли, Гоче ли, или, между прочим, тебе, или мне. Посмотри: стоит как ни в чем не бывало и жует. А Гоче или, между прочим, нам с тобой это вовсе не все равно. Скажи, будь ласков, почему такое бывает?
Зосиме не удостоил его ответом.
Гвади продолжал:
- Хочешь, объясню?
Зосиме потянул веревку, опутывавшую рога буйволицы.
- Будет плести! - сердито отозвался он и кинул веревку Гвади, да так, что она петлей захлестнулась на его шее. Подошел Гера.
- Ты, Гвади, возьми буйволицу и немедленно отведи хозяину, - приказал он. Затем, обернувшись к Зосиме, укоризненно кинул: - Как же так, Зосиме? Вот уж от тебя не ожидал!..
- Что поделаешь! - ответил Зосиме, не глядя ему в глаза.
Он извлек из-за пояса топор Гочи и протянул его Гвади.
- На! Можешь и это ему преподнести! - сказал он с особым ударением на последнем слове.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Гвади погнал буйволицу.
Направляясь к деревне, он решил по пути заглянуть домой. Надо бы узнать, все ли в порядке, возвратились ли ребята.
Невдалеке от околицы, словно забытое, у самого поворота дороги пролегало крохотное, с ладонь, кукурузное поле какого-то единоличника. По краям поля рядами росла ольха вперемежку с кустарником. Кукурузу только что сняли, лишь кое-где торчали недоросшие, точно карлики, стебли. Гвади гнал буйволицу через поле. Вдруг внимание его привлек курившийся над кустами дым. Дымок этот тянулся узкой, тонкой лентой - казалось, горит одно из деревьев.
Огляделся Гвади, "Хозяин поля должен быть где-нибудь поблизости, - подумал он и повеселел. - Хорошо бы с кем-нибудь перекинуться словом! Ведь за всю эту долгую перебранку я рта не раскрыл, молчал как проклятый". Теперь у него сразу зачесался язык..
Гвади подошел к тому месту, откуда поднимался дымок. Вдруг он широко развел руками и, вытаращив глаза, воскликнул:
- Поглядите-ка на этого вонючего мужика! Спит преспокойно… А ведь свара из-за него поднялась!..
Под ольхой догорал небольшой костер. Никто за ним не присматривал, хворост почти выгорел. У самого огня лежал кукурузный початок, успевший с одной стороны подгореть. Неподалеку, под деревом, спал пастух Па-хвала. Он согнулся в три погибели на охапке сухих стеблей, укрывшись полой ветхой бурки, похожей скорее на потник. Голова его покоилась на свернутом комком башлыке. Около Пахвалы стоял небольшой кувшин и валялась шелуха от початков. Пастух спал мертвецким сном, равномерно втягивая воздух носом и выдыхая его через рот. Губы его оттопыривались, обнажая беззубые десны, и снова опадали с сопеньем, напоминавшим звуки, которые издает, пуская пузырьки, хорошо подошедшее тесто. Гвади некоторое время с любопытством созерцал эту картину. Потом вспомнил про початок и пожалел - зря ведь сгорит.
Нагнулся, чтобы повернуть его другим боком к огню, взял в руки. Румяные зерна показались необычайно соблазнительными. Выковырнул зернышко и пожевал. Вкусно! Он подсел к костру, выковырял из початка все подрумяненные зерна, высыпал их на ладонь. Пристроив початок к огню, поднялся.
Уплетая со смаком кукурузные зерна, Гвади то и дело поглядывал на спавшего Пахвалу - проснется или нет?
Пахвала не просыпался. Поев, Гвади почувствовал жажду и потянулся к кувшину. Он оказался довольно тяжелым, - видимо, Пахвала не успел опорожнить и половины. Горлышко кувшина было заткнуто листьями. Гвади вынул затычку и поднес кувшин к губам. Глотнув, вскинулся словно ужаленный и воскликнул:
- Да что же это? Вино… Неужели вино? Зачмокал губами.
- Конечно, вино!
И повезло же Гвади!
Он пиявкой присосался к кувшину. Да, это вино, а не вода. Оно вкусно булькает в глотке. Гвади оторвался от кувшина, лишь опорожнив его до дна.
- То-то, удивляюсь: отчего так крепко уснул старик? А он пьян, оказывается, собачья душа! - протянул Гвади и расплылся в улыбке, вспомнив, до чего же вкусно было вино. Прикрыв кувшин листьями, поставил его на место. Закурил трубку, пустил, попыхивая, несколько клубов дыма, поглядел искоса, на Пахвалу и отправился дальше.
Напевая что-то про себя, он гнал буйволицу под гору. Мысли приятно играли, настроение поднялось.
"Вот как люди живут! - думал Гвади, мурлыча что-то под нос. - Кто-то поднес вино Пахвале, - смотри, мол, как следует за моей коровой. Да вознаградит господь этого человека… а все-таки он дурак: позабыл, что вино хмельное, спится от него. А заснешь-пропадай пропадом все коровы! Однако, если Пахвала каждый день высасывает по кувшину вина, значит он-то и есть настоящий человек, ему и шапку носить! Кувшин вина в день - вот это жизнь!"
Было время, когда Гвади всячески старался получить место колхозного пастуха, но сельчане почему-то предпочли ему Пахвалу. Если бы Гвади знал, какое житье ожидало его в пастухах, он ни за что бы не уступил, добился бы своего…
Вот, оказывается, как он мог жить! Вино да сон - что может быть лучше? Зато теперь он доберется до Пахвалы, не даст ему спуску. Довольно! Поел и попил всласть! Гвади обязательно доведет до сведения Геры об этом случае. Как же так? Ведь если бы Пахвала смотрел как следует за стадом, с буйволицей Гочи ничего бы не случилось и не было бы никакой драки. Явное вредительство! Кормят тебя, поят, взятки берешь - так хоть потрудись, побеспокой себя! А то вылакал столько вина набил живот свежими початками, завалился, дяденька, в самый полдень и храпишь, - кто дал тебе на это право? Еще костры разводишь и бросаешь без присмотру, - ну, как загорится лес, что тогда скажешь?! Дождался народ такого времени, все дома себе строят, - что с тебя взять, чем ответишь, если лес сгорит?
- Э-э-ри-эй… - затянул он вдруг. - Э-ри-эй-э…
И как-то непроизвольно это "э-ри-эй" разрослось в песню. Он пел, сколько душа хотела, и песня понравилась ему самому.
- От Пахвалова вина горло как будто прочистилось, - сказал он, воздав в душе горячую хвалу этому вину.