Раздался звон разбитой посуды, черепки которой, словно осколки разорвавшейся бомбы, полетели в певцов.
Общественное мнение дворика, ввиду обрушившегося над слепцом факта, разделилось на две категории: один, гладко выбритый, солидный господин, сидевший в окне, осененном белоснежными драпри, внушительно вдалбливал кому-то:
- Я давно говорю, mon cher, всех бы их на ответственность сельских обществ. Ка-ак же? Подавал проект. Говорю: освободите нас от этих бродяг. Примерно: взял его и сейчас по этапу в общество. Оно должно уже уплачивать пересылочные предметы за своего несостоятельного члена. Нормально? Иначе: не пускай или, отпустивши, ручайся всем миром… Нор-рмально?..
- Без сомнения, ваше-ство! - ответил изнутри комнаты какой-то заискивающий шипящий голос, весьма, должно быть, похожий на то шипенье змея-искусителя, с которым он подкатывался к нашей общей прародительнице.
- Но поймите, - продолжал прожектер. - Что за времена? Не приняли - и вот теперь сиди и слушай всякую чушь. Понимаете: я плачу - я хочу быть спокоен. Говорят: подати там, заработки какие-то? Я плачу больше их. С меня, понимаете, косвенные налоги всякие, - я оплачиваю их, никуда не шатаясь, не клянчу, нервы дурацкими песнями никому не расстраиваю…
- Без сомнения, ваш… - снова раздалось змеиное шипенье.
- Это что тут за моралистка такая появилась? - забасил кто-то невидимый из какой-то неопределенной выси, словно бы с облаков. - Эй ты, сволочь! - кричал невидимый, очевидно, впрочем, адресуя свое воззвание к куфарке, старавшейся обратить слепцов к более благой деятельности посредством разбития об их головы ненужного в хозяйстве горшка. - Ты как смеешь, анафема, горшки на двор бросать? Да еще в людей? Вот я тебя к мировому стащу.
- В самом деле, - отозвался на это кто-то другой. - Што ты, Афросинья, над всем домом свою власть показываешь - думаешь, при генеральше служишь, так на тебя и управы нет никакой? Эка ухитрило ее: в слепенького старичка - бац горшком!..
- Вас не спросилась, голь чиненая? - отрезала властительная Афросинья. - Вот еще барыне доложу, чтобы они приказали управляющему вон вас отсюда турить. А то вы тут только черный народ смущаете…
- Утерла носы-то ловко! - слышалось из подвалов. - Не посмотрела, что адвокаты. Онамедни самого господина мирового так-то отчитывала. Они видят: баба-дура, сейчас же от ей штрафами отходить принялись. Она им слово, а они на ее штраф, она заплотит и опять в свои глупости пустится, а они ее опять на штраф, словно бы как лихого кобеля на цепь. Смеху что было… Потом уж в такой доклад к бабе вошли: "Ну теперь, сударыня, ежели вы в случае опять что насчет, то есть, ваших глупостев, так не угодно ли, к примеру, в тюремное заключение…" Ну, тут она заревела - и в ноги… Больше потому в ей этот форс, што генеральша ее оченно любит: день и ночь с ней все по божеству, все по божеству… К генеральше-то такие-то ли приезжают… Все из этих…
- Слышите вон, - заговорил снова гладко выбритый барин, - как они своих заступников аттестуют? Хи, хи, хи! Нет, тут заступничеству-то места нет. А тут вы его рубликом, рубликом-то и проберете… И его, как они говорят, обчество-то это самое, рублишком и припугните… Хи, хи, хи! Вот тогда у нас пролетариата-то этого и не будет. И толковать, следовательно, будет не о чем. А то каким-то четвертым сословием страх даже успели нагнать. А тут ларчик-то просто открывается… Хи, хи, хи!
- Хи, хи, хи! - подсмеивалась змейка. - Рублевым ключиком, ваше-ство!.. Хи, хи, хи!
Порывом внезапно налетевшей бури сорвало с уходившего слепца его ухарский картуз. Оторопелый, стоял старик посреди двора, между тем как мальчишка вместе с вихрем крутился по дворику, стараясь поймать дяденькину фуражку. Его белые волосенки трепались по ветру, словно бы те молодые пичуги, которые, сидя на гнезде, бесплодно трепыхают крыльями, совершенно еще неспособными к тому, чтобы унесть своих юных обладателей вслед за их высоко взвившимися родителями.
Полил сильный дождь вместе с какою-то снежною слякотью, от которой музыканты попробовали схорониться под крылечным навесом.
- Нет, уж это, брат, наше вам почтенье! - отнесся дворник к слепцу. - Пошел, пошел отсюда, проваливай! Вы вот тут фатеры-то повысмотрите, а ночкой с приятелем на чердачок. Нет ли, мол, на чердачке-то бельеца какого? Ха, ха, ха! Знаем мы вас!
- Нет, брат, он вас, слепых, разузнал довольно хорошо, - кричала с грохотом мастеровая братия, высовывая на холодок из подвальных окон, залитых пламенем горнов, свои потные лица. - Гони, друг, их! Слижут что-нибудь, скажут на нашего брата - мастерового человека.
- Резонно! - пробурчал кто-то, громыхая форткой. - Нет, тут и без нищих-то тесно пришлось, возьми хоть да живой в землю и закапывайся…
- Скоты! Подлецы! - слышалось из неведомой выси.
- Боже! Боже ты мой! - с естественным во всех слепцах трагизмом проговорил старик. - Пойдем, сынок! Веди, голубь!
- Веди его, белоголовый! - заорал подвал… - Ему тут поблизости… Ха! ха! ха!
- Ах, черт! Недалечко, говоришь, старику-то?
- Недалечко-с! У ихней тут у полюбовницы в нидальних местах усадьба стоит-с. Лыком шита, небом крыта, колышком подперта. Ха, ха, ха!
- Ха, ха, ха! Ах ты, идол эдакой! Завсегда какой-нибудь стих отмолотит…
- А что это, братцы, вдруг этто, то ись, была все жара, жара, и тоже вдруг снежку царь небесный послал. В наших сторонах этого не в примету. Знаменье это, что ли, какое? - задумчиво осведомлялся кто-то у кого-то.
- Эх, голова! - отвечали на задумчивый вопрос. - Какое там знаменье? Просто, братец, я тебе прямо скажу: это ладоцким льдом по Неве тронуло.
- Ладоцкий лед! - послышалась глубокая ирония над высказанным объяснением. - По-нашему: эфто к дубу…
- К дубу?
- Так точно! Взяли ль в ум?
- Задал задачу! Ха, ха, ха!
- Как же это, то ись, к дубу-с, - позвольте узнать-с?
- Ну уж это сами раскусывайте.
- А так мы это раскусываем, што вы самый необразованный человек. Говорить с вами не стоит вниманья.
- Ваш ответ не в текст.
- Напротив! Очень даже мы понимаем ваши глупости…
Произошла общая, громкоголосная галда, из которой только и было слышно:
- Нет, брат, руки коротки!
- Дух вон вышибу!
- Братцы! Бойтесь бога… Усмиритесь вы, ради создателя…
- Не-ет! По нонишним временам, ежели ты так-то своим умом-то будешь шириться… Ум да ум у меня… Подожди! Мы тебя посократим…
- Это ты все с своим умом-то; а я к тебе, напротив, с политикой подошедчи; но ты же, свинья, что со мной сделал? Вместо приятного разговора вон куда маханул…
- Встряхивай, встряхивай его! Нечего разглядывать-то, не узорчатый… Махай!..
- Эй вы, сволочь! Загорланили! Лишних два часа проморю на работе, - покрыл всю эту свалку грозный командный баритон, звучавший немецким акцентом.
Баталия смолкла, и после нее на петербургском дворике остался только клочок пасмурно-свинцового неба, которое безустанно обсеивало его какою-то полумерзлой, полуталой слякотью, да дворники, сопровождавшие свои старания сместь эту слякоть энергическими поплевываниями на свои руки и ругательствами вроде следующих:
- Нет! Надо полагать, ее отсюда - слякоть-то эту гнилую - один черт выметет!.. Откуда только берегся? Шабаш, братцы! Гайда в портерную… Черт ее возьми и с чистотой-то совсем… Кажется бы, на зфдакую мразь и глазам-то обидно глядеть…