* * *
Барыня торопливо укутала голову ребенка полами своего бурнуса, умоляя в то же время мужа не ездить куда-то, не делать чего-то; но муж не обращал на нее ни малейшего внимания. Завидев меня на балконе, он любезно раскланялся со мною, поблагодарил за шляпу и, похвалившись тем, что он ныне порядочно сдернул с вислоухих, с игривым смехом стал меня звать проехаться куда-то весьма неподалеку, где находились будто такие котлетки и такой макончик, что просто пальчики все оближешь…
Глубоко благодарный взгляд кинула на меня несчастная женщина, когда я отказался от этого приглашения, а барин, пробормотавши что-то насчет чьего-то свинства, геройски махнул рукой проезжавшему лихачу, которым с быстротою молнии и был отвезен в страны макончика и котлет…
Только одно это женское горе и успел я приметить в счастливой местности; но и оно, в общем, было совершенно заглушаемо смешанным гулом на разные лады ликовавшей толпы. По временам из этого гула вырывались вороньи, бабьи речи, касавшиеся до барыни.
- А черт ей велит жить с этим урлапом! Сама виновата!.. Да я бы на ее месте…
- Известно, что на ее месте всякая бы… Она еще молодая… Онамедни при мне засылали к ей от одного вдового купца в экономки звать… Не пошла!.. Я, говорит, благородная… А какой фабрикант-то!..
- Да стала бы я теперича так по нем печаловаться? Убиваться! Да разрази меня на сем месте…
- Ну да тебе-то не диво - по мужике не убиваться… Видала ты их на своем веку… Кажется, на рот-то кой-кому замчишко бы какой понавесить следовало…
- А тебя-то давно уж на цепь всю пора посадить… Кто бы другой говорил, а вам бы с мужем-то помолчать нужно…
- Е-ес-сть перед кем! Это перед тобой-то?..
- Передо мной!
- Бабы! Молчать, подлые! - кричал с шоссе пьяный лавочник с бычачьими глазами. - Што вы мне спокою не даете в моем запивойстве? Рази я часто пью? Я не часто пью, а вы мне мешаете! Вот сичас перепишу вас всех в книжник и перестану вам за это в долг отпущать - и должны вы тогда все с голода переколеть. Ха, ха, ха!
- Ха, ха, ха! - отзывались на это ласкающие женские голоса. - Ах! Что же это за чудак Борис Костентиныч? Какие надсмешки дает. Иди, Борис Костентиныч, сюда в нашу компанию, - мы тебе романец сыграем. У нас тут тепло…
- О! - кричит самодовольный бас лавочника, и затем в надвинувшейся вечерней темноте раздаются бабий визг и хохот, грохотанье приглашенного, протискивающегося в самую середину бабьего общества, и робкий шепот: "И, черт! Ослеп, что ль? Видишь, вон мой из кабака выбег! Ах! Рубаха-то на нем, на шуте, как вся исполосована!"
Действительно, шут, выброшенный сейчас кабачною дверью, был весь оборван и окровавлен. Стремительно понесся он вдоль шоссе, вытирая с лица кровь рукавом рубахи. По следам его с невообразимой галдой гналась пьяная приятельская ватага, все опрокидывая на своем пути.
- Черти! - кричали стаптываемые этой ватагой. - Когда на вас угомон-то будет?
- Што ж нам? Ай мы не в своей державе?.. Стр-ра-нись! Подавим всего… Ха, ха, ха!
Как бы прощаясь с буйно проведенным днем, улица, несмотря на то, что делалась все темнее и темнее, буйствовала все больше и больше. Перед каким-то холстинным шатром, украшенным вывеской, говорившей, что здесь "Беспроигрышная староскопическая лытарея", волновалась целые массы народа. Лытарея была освещена лампами, чрез что получалась полная возможность видеть, как внутри ее некоторый бравый детина в красной рубахе и высоких козловых сапогах показывал публике в стереоскоп веселые фотографии, заставлявшие ее покатываться со смеха, и как он с ухарскими прибаутками вручал различным "господам купцам, кавалерам и фрейлинам" выигранные ими вещи. В то же время другой точно такой же детина с отличным успехом разжигал игрецкий задор своих посетителей, погромыхивая им на гармонике мотивчики таких забирательных свойств, что некоторые из предстоявших госпож фрейлин вламывались в амбицию и говорили виртуозу: "Ты, однако, свинья, не очень охальничай…"
- Пущаю-с теперича, достопочтенная публика, в прахтику вот эфтот самый серебряный самовар, - речитативом покрикивал раздаватель билетов. - Кушали из с-сево самовара три графини… Вот бы вам его, Грунечка, выиграть-с. Ведь вы тоже Графена-с! Возьмите билетик-с на счастье-с.
Грунечка фыркает и с негодованием вывертывается из дюжих лап лотерейщика. Предстоящие хохочут, - целые десятки рук протягиваются к стойке с деньгами. Вот зажужжало лотерейное колесо, - публика, взявшая билеты, стихла в ожидании выигрыша серебряного самовара, - и только задние ряды ее галдят по-прежнему, восторгаясь музыкантом, который снова голосисто и бойко грянул на гармонике:
Как н-на эф-тай па Пакрофке
Мне попались три плутовки,
Собой нидур-рны-ы!
У ад-ддыной зат-тылок бритый,
У др-другой скулы разбиты,
Ах-х! Оч-чииь хор-роши!
- Хороши! - вторит толпа песеннику. - Это точно, что очень прелестны. Ха, ха, ха! Экой черт! Ведь придумает же…
- На том стоим-с! - скромно отвечает поэт…
- Подходите, подходите, молодцы! - раздается речитатив. - Идет в эту самую аллегру персицкой ковер из пуху райских птиц…
- А веселое тут у вас место, - доносится до меня тихий разговор с лавочки соседнего дома, - только буйства много.
- Буйства? - защищает кто-то, скрытый ночью. - Какое же это такое вы буянство увидали? Точно что места у нас веселые, но буянства нет… У нас испокон веку так!..
- Тихо? А это вон в кабаках-то что делают? Везде краулы кричат, песни орут…
- Да это что же? Это так, мужики, от скуки играют, - бабы теперича, какие ежели запивают, тоже с ними по кабакам и трактирам сидят. Так ведь это что же? Делать дома нечего, вот они и пьют. У нас так испокон веку, милая барыня!..
- Да чем же вы живете-то? Ведь ты же мне сама сказывала, что мужики у вас ни пахотой, ни торговлей, ни рукомеслами никакими не занимаются; бабы шить не умеют. Чем же вы кормитесь-то?..
- А мы, барыня, - с поучительной лаской, направленной как будто к беспонятному ребенку, говорил защищавший голос, - мы, сударыня ты моя, кормимся от вашего брата, потому как приезжают к нам господа для вольного воздуха… Опять же город близко; и у нас там, милая ты моя, милостивцы заведены… По шоссе опять много всякого народа и ходит и ездит. Ну, значит, от другого…
Тут я услышал голос дяди Листара, расхваливший меня кому-то самым лестным образом:
- Н-не-ет, мил-лый! Я тебе прямо говорю (ты знаешь, врать тебе я ни за что не буду!): у меня жилец не такой! Мой жилец семь офицерских чинов произошел. Я, к примеру, все эти его жалованные граматы сам видел. Он сказал мне: "Дядя Листар! Как я тебя полюбил, то вот читай мои граматы", - и сичас из своих рук стакан рому. Как же? Сосватан в Питере на полковницкой дочери, - кр-раса-вица!..
"Господи! Что это он? К чему?" - думал я, зная, что, кроме меня, у дяди Листара жильцов ни одного человека нет.
- Вот бы такого-то господина попросить! - послышался заискивающий голос. - Я ведь, признаться, и не виноват почитай в эфтом деле… Это все вон Киндяковы поделали, потому кондухтор этот, какого они схватили, у меня детей крестил. Сам рассуди: ну стану я такого человека беспокоить?..
Но нисколько не слушая своего компаньона, дядя Листар, наподобие дикого коня, несся все дальше и дальше с своей импровизированной поэмой про жильца, прошедшего семь офицерских чинов. Пропустив мимо ушей приятельскую просьбу, он продолжал:
- Сичас эта самая невеста - полковницкая дочь - приехадчи ноне из Питера, доложилась ко мне: "Дядя Листар! Сбереги ты моего жениха, я на тебя надеюсь. В ем, - рассказывает мне, - ума посажено - беда…" И сейчас же мне фунт чаю - и ручку дает целовать. "На, говорит, целуй мою ручку, потому я полковницкая дочь…"
- Ах! - дрожа от волнения, умолял слушатель дяди Листара. - Вот бы такого-то попросить… Помоли его за меня, дядюшка Листар Максимыч, - я для тебя ничего не пожалею!..
- Угощай иди! - отрезал дядя Листар. - Н-но н-не р-ру-чаюсь!.. Ах! каково он у меня высокого обхожденья!.. Я уж на что, кажется, с какими знаком, а и то его боюсь… Потому, я тебе прямо говорю, он милослив, но зато, ах, как строг!.. Ежели для беззаконных, - избави боже…
В противоположном кабачке сейчас же после этого разговора хлопнула дверь, чем поэма эта и закончилась…
- Так вот так-то, милая барыня, мы здесь и живем, - опять возобновилась интересовавшая меня беседа у соседнего дома, заглушённая было громким голосом моего хозяина. - Так вот и живем. От того, говорю, щипнешь, от другого щипнешь. А буйства нет у нас! Потому из чего нам буянить? Мы знаем, что господа нас не минуют, - поэтому мы совсем без печали… О чем печалиться-то? Печалиться-то сам бог не велел…
- Аристарх! Аристарх! слушай! - кричал в кабаке буйный женский голос. - Веди меня сичас к твоему барину. Я с ним по-французски… Вот слушай:
Venez,venez,garcons
Tra-la-la, tra-la-la!
Или по-немецки… Я тоже могу. Меня учили… Слушай!
- Ну а какая от тебя награда за это будет? - осведомлялся Листар.
- Нет, стой! Слушай! Вот я тебе по-немецки:
Du hast Diamanten und Perlen…
- А я тебя спрашиваю, какая мне за это будет награда? Ты одно возьми в толк: ведь он об семи чинах…
- Я сама благородная… - пьяным дискантом рекомендовалась женщина…