- Дворник! Ты дворник? - перебил мужиков ответ некоторый юркий барин с горделиво-холуйским выражением в лице. - Куда тут переехала недавно благородная девица одна, Адельфиной Лукьяновной зовут?
- Был Петр Иванов, - продолжал мужик прежний разговор.
- Так и есть! Дочь твоя, Петр Иванович, у нас в этом самом доме живет; только жаль мне тебя, а помочь нечем. Такой она теперь барыней сделалась - на все руки! - жалел дворник бывшего некогда Петра Иванова, не обращая внимания на юркую личность. - Придется тебе ее, дружок, знатно за волосы отхватать.
- Что же ты, скотина, не отвечаешь? - вскрикнул барин. - С ним благородный человек разговаривает, а он все к своему серому волку морду гнет. Успеете еще рожи-то друг другу в харчевне расколотить.
- Виноват, ваше высокоблагородие! - спохватился дворник, в момент выхваченный этим окриком из-под занятного впечатления, навеянного на него разговором о пропащей Петровой дочери. - Вон по тому крыльцу извольте идти в седьмой номер. Там вы эту барыню сразу отыщете.
- Ведь кричит тоже! - бурлил привратник вслед уходящему сердитому господину. - Подумаешь, что заправский барин к заправской барыне пришел в гости, и, подумавши, испужаешься. А как знаешь эти порядки, ничего-то ты не боишься, потому ежели тебе самое мудреное немецкое имя скажут, ты уж и знаешь, что врут… Твоя дочь-то тоже теперь по-немецкому назвалась - и не выговоришь. Прокурат здесь народ, Петр Иванович! Все это он нога в ногу с господами норовит, отчего и гибнет, особенно женский пол; потому стрекулятников этих в столицыи пропасть. Всякую они деревенскую девку, самую степенную, беспременно с пути собьют. Хитры на эти дела бездомовники проклятые!
- Били бы подюжее их! - исхитрился посоветовать дядя Петр. - У нас по деревням таких-то чем ни попадя колотят. Застанут у какой, оглобля под руку попадется - оглоблей бьют, топор - топором… Злы мужики насчет эфтого…
- Н-ну, здесь так-то нельзя; здесь порядки не те. В полицию, говорят, представляй. Там, говорят, на всякое дело закон прописан. А все же я тебе советую с дочерью своим судом лучше расправиться; по судам-то не ходи, потому, вижу я, простоват ты - обчешут. Возьми, говорю, за косы-то ее да по зубам хорошенько, чтоб она отца с матерью не срамила.
- За этим не постоим, золотой! Известно, родители. Вдаришь, как не вдарить… Так и батюшка с матушкой (пошли им, господи, царство небесное!) с детками расправляться учили…
И, перекрестившись при воспоминании о покойниках батюшке с матушкой, дядя Петр отправился к дочери.
Но и крест, разгоняющий адские полчища, не разогнал бесов большого города, которые в беспрестанной и крикливой тревоге возились в доме, занимаемом комнатами снебилью, и вне его. Человеческие радость и горе отовсюду или тихим, усталым шагом пешехода ползли в эти комнаты, или въезжали под их крыльцо на лихачовских рысаках, от бойкого скока которых колебался весь дом и жалобно дребезжали стекла в рассохшихся рамах. И в то время, когда дядя Петр расправлялся с своей непутевой дочерью, в подвалы и в нижние этажи к мастеровым забирались многоразличные личности и торопливыми голосами людей, безотлагательно куда-то поспешающих, громко спрашивали:
- Послушайте, скажите, пожалуйста, где живет студент Клокачов?
Немец-слесарь, которому был предложен этот вопрос и который с утра выслушал уже таких вопросов бесчисленное количество, на минуту прекратил визжание железа, опиливаемого английским терпугом, с досадой бросил его на верстак и, злобно выпучивши на гостя слезливые глаза, крикнул:
- Я разве вам дворник? Чтобы черт побрал все! - И при этом он быстро заменил сюртуком фланелевый халат и ушел в биргалль.
- Где здесь отдаются комнаты? - переспросили несчастливца уже на дворе, и натурально, что несчастливец ускорил шаги и ответил следующее:
- Здесь ни одной нет комнаты! У черта в аду много бывает комнат, - д-да!..
- Эй! мейн гер! - кричит из окна утекающему немцу прапорщик Бжебжицкий. - Подите сюда, пожалуйста. Дело есть.
Немец с видимою неохотой возвращается.
- Почтенный бюргер! - говорит ему Бжебжицкий, - вы непременно идете пить пиво; захватите и меня с собой. Больше сего я вам ничего сообщить не имею.
Несколько приятельских лиц с хохотом показываются в окнах прапорщичьей квартиры и крайне любопытствуют проследить ту злость, с которой немец смотрел некоторое время на их шутливого товарища.
Благообразный мужчина с дамой, одетой в щегольской бурнус, останавливается против офицерских окон и спрашивает:
- Позвольте узнать, милостивый государь, где здесь отдаются меблированные комнаты?
- А вот извольте идти в это крыльцо, во второй этаж. Позвоните и спросите съемщика Ивана Медвежатникова, - грациозным жестом указал Бжебжицкий на крыльцо одного вечно занятого учителя гимназии, служившего всегдашнею потехой для целого дома.
Скоро компания, собравшаяся у Бжебжицкого, имела наслаждение видеть, как мученик-учитель выбежал на двор в туфлях и шлафоре, таща за руку благообразного мужчину, дама которого стремительно утекала за ворота.
- Вы разве не видали этого? - горячился учитель, показывая своей жертве на билет, приклеенный на двери в его ученую берлогу. На билете значилось:
"Здесь не отдаются комнаты с мебелью, а отдаются у Татьяны. Вход к ней из ворот направо, по второй лестнице, в третий этаж". Изречение это было переведено на французский и немецкий языки.
- Я не понимаю, милостивый государь, где у вас были глаза, - кричит учитель, - когда вы шли ко мне!
- Извините, ради бога! Меня послали сюда, сказали, что у господина Медвежатникова…
- Какой там черт Медвежатников? Это вон всё те шалопаи потешаются…
- Профессор! Профессор! - кричал с хохотом Бжебжицкий, - не сердитесь. Муки эти на том свете за ваши ученые грехи вам зачтутся.
- Шаромыга! - отвечал, в свою очередь, профессор, грозя кулаком своему врагу.
- Ругаются! - доложил учителю подошедший к нему в это время лакей. - Ужасти как ругаются! Сказали, чтоб я в другой раз и приходить не отважился. И тебя, говорят, из окна вон вышвырнем.
- Как же они ругаются?
- Сказать не смею-с; только просто ругаются ругательски! Говорят, ежели он еще раз пришлет, спустимся мы к нему в квартиру и изобьем его.
- Ступай в квартал! Там так все и объяви, от моего имени.
А из открытого окна каморки, занимаемой благородною девицей Адельфиной, на весь квартал разливалась разухабистая "барыня" на двух скрипках и на гитаре, сопровождаемая молодецкими выкриками и как есть демонским трепаком.
- Вали гуще! - кто-то пьяный орал во всю грудь. - Что на них, на чертей, глядеть-то! За то деньги платим. Мы тебе покажем, как к нам лакея присылать с наставлениями, - крикнула какая-то рожа, высунувшись из окна.
- Краул! Краул! - кричала мансарда совершенно по-женски. И вслед за тем та же мансарда, переменивши тон, приговаривала по-мужски: - Я тебе, шельма, дам, как кофе ходить распивать к господам в номера.
- Батюшки! Что же это такое? - обливаясь горькими слезами, спрашивал дядя Петр Иваныч, выходя из комнат снебилью. - Родная дочь на отца руку накладывает, а?
- Ишь, музлан, туда же, учить лезет! - щебетала вслед ему Прасковья Петровна, прощелыжничеством большого города нареченная Амалией Густавовной. - Не учил тогда, когда поперек лавки укладывалась, - теперь уж не выучишь: теперь уж мы вдоль лавки-то в пору только укладываемся… Так-то! Увидишь своих, поклонись нашим; а то, видите, кварталом вздумал стращать, ежели не остепенюсь!..
- Вот она, Русь-то, разгулялась! - хохотал Бжебжицкий. - Катайте, катайте его, Амалия Густавовна, а то он, пожалуй, хвастаться будет, что он тут нам, городским, страху задал.
- Я ему задам страху! Не на тех напал страху-то задавать!
- Вот уж это, девушка, напрасно ты так-то поговариваешь! - вступилась за дядю Петра старушонка одна, с чулком в руках. - Он тебе родитель…
- Молчи, старая дура! - прикрикнула на нее русская немка. - Почем ты знаешь, может, я ему родитель-то?..
Уселась старуха после этого окрика на дрова на самую солнечную припеку и, под визг мастерового железа, под гвалт комнат снебилью, под грохот экипажей и вообще под этот несмолкаемый стон столичной суеты, зашептала нескончаемую рацею о прошлых временах и о прошлых людях.
- Была сама такою-то! - говорила старуха, покачивая головой и побрякивая вязальными спицами. - Много соблазну здесь для нашей сестры: устоять никак невозможно; а все же, бывало, когда отец али мать наедет, примешься, бывало, плакать; примешься на долю свою стыдную жаловаться и скорбеть… А ведь в нынешних стыда-то нет никакого. Ох, нет никакого стыда в нынешних людях!.. Срам!.. Все равно как дикие звери стали! Ни в бога веры, ни любови к людям!..
- Ваше благородие! Повестка к вам от господина квартального поручика, - пробасил Бжебжицкому усатый полицейский вестовой. - Извольте завтрашний день к десяти часам в контору пожаловать.
- Это зачем?
- А вот тут в повестке все аккуратно прописано.
- Дай сюда! - И Бжебжицкий стал читать: - "Сим приглашаю… по делу якобы о скандале, произведенном вами в квартире учителя, и проч. Также по жалобе солдатской дочери Афимьи"… Черт знает, что такое! За все, про все ныне в квартал зовут. Любезный! Скажи поручику, что, мол, прапорщик лежит на одре. Слышишь? Так и скажи.
- Слушаю-с! Счастливо оставаться, ваше благородие!
- Погоди-ка. Не знаешь ли жида какого-нибудь: денег бы мне у него занять под сохранную расписку.