За обедом речь держал по преимуществу Павлинский. Он, не стесняясь, называл Швейцарию "страною свободы" и подробно перечислял благодеяния, которые свобода распространяет вокруг себя. Пароходы, железные дороги, телеграфы, телефоны - все это в "свободных" странах служит для общего блага, а в "несвободных" - для воровства. А эти гостиницы-дворцы, подобных которым нет в целом мире?.. А возможность свободного обмена мыслей? А личная обеспеченность, которая каждому дает право смело смотреть в глаза будущему?! А несметные толпы иностранцев, которые добрую половину года наводняют страну свободы и тратят там свои деньги?! А конституция!?!!
- Я провел почти месяц в Кларане, - рассказывал Павлинский, - и ни разу даже не почувствовал процесса жизни. Жил - вот и все Жил - потому, что никто не препятствует жить, жил - потому, что не только сам себя чувствовал хорошо, но видел, что и другие чувствуют себя хорошо. Жить в одиночку - это все равно что втихомолку есть, думая только о наполнении желудка. Жить вместе со всеми - это участвовать всеми силами и способностями души в наслаждении общими жизненными благами! Ничего нельзя себе представить благороднее и чище того душевного равновесия, которое чувствуешь при виде довольства, царствующего кругом!
И затем, спустившись с высот парения, он прибавил:
- Встанешь утром, откроешь окно - изумительно! Небо - синее; озеро - голубое; прямо - Dent du Midi; влево - бесподобная долина Роны, которую со всех сторон стерегут седые великаны… Воздух - упоительный! теплота - поразительная! Спустишься вниз - кофей готов!!
- Dent du Midi? форму зуба, что ли, он имеет? - полюбопытствовал один из собеседников, Мозговитин.
- Как вам сказать… это не зуб, а скорее целый ряд неровных зубов. Один раз при мне дантист у попа такой коренной зуб вырвал… Когда середку горы окутает облако, а сверху солнце светит, то кажется, словно фантастический замок, с башнями и бойницами, на облаках повис… Изумительно!! Напьешься кофею - с хлебом, с ароматным маслом, с настоящими сливками - гулять! Небо синее, озеро голубое, кругом озера - всего озера сплошь! - каменная набережная… Идешь - и не чувствуешь, что идешь! Что-то есть такое, что возвышает, уносит, располагает… Зайдешь в лавку, купишь винограду - и опять гулять. В час завтрак - по звонку. После завтрака - экскурсия. Иногда пешком, иногда - в шарабане, иногда - по озеру. Кто хочет купаться - купается; кто хочет ловить рыбу - ловит. Свобода - полная. Окрестности - бесподобные. Глион, Вевэ, Ушѝ, Шильон, Евиан… Нынешним летом около Шильона, в Hôtel Byron, Виктор Гюго жил… маститый старик! А в шесть часов - обед, опять по звонку! Обедаешь - а в душе музыка!
- Вот это жизнь! - в восторге отозвался Мозговитин, тоже столоначальник, хотя и не столь прикосновенный к дивидендам, однако…
- А мы тут целое лето в Озерках на Поклонную гору глазели да проект о превращении пятикопеечных гербовых марок в сорокакопеечные сочиняли! - с горечью воскликнул третий столоначальник, Ловягин, преимущественно участвовавший в Раздачах, а не в Дивидендах.
- Вы и в Шильоне были? - спросил четвертый столоначальник, Глухарев, служивший в отделении "где раки зимуют".
- Еще бы! Шильонский узник! Байрон! Там и теперь на одной из колонн его автограф показывают. И столб, к которому был прикован "добродетельный гражданин" Бонивар, и углубление, которое он сделал в плитном полу, ходя взад и вперед в одном и том же направлении. Представьте себе железную цепь, которая не позволяла ему отойти от столба дальше нежели на два аршина… И таким образом целых восемь лет! Восемь лет!
- За что же это его так? - полюбопытствовал пятый собеседник, Новинский, который был только помощником столоначальника и не успел еще погрязнуть в дивидендах.
- Любил свободу и был добродетельный гражданин - вот и все! Для Савойского дома, который тогда владел этою частью Швейцарии, этого было вполне достаточно.
- Для Саво-ойского?! - изумленно переспросили собеседники, в воображении которых с понятием о Савойском доме соединялось представление о Викторе-Эммануиле, о Кавуре, о Гарибальди и даже о Мадзини. - А теперь-то! теперь-то Савойский дом!
- Да, господа, были времена, когда и Савойский дом вел себя не безукоризненно! - продолжал Павлинский. - В том же Шильонском замке показывают, например, высеченное в каменной скале ложе с каменным же изголовьем, на котором осужденные проводили последнюю ночь. А иногда их обманывали: объявляли прощение и вели темным коридором из тюрьмы. Но в конце коридора был вырыт колодезь; осужденный оступался в него и падал на громадные ножи, которые резали его на куски.
- Однако!
- А теперь вокруг этих самых стен играет жизнь, ликует свобода! А именем Бонивара назван лучший озерный пароход… Какой урок!
- Все оттого, что прежде тьма была, а теперь - свет! - решил Ловягин. - А вон в Озерках хоть и замка Шильонского нет, а все кажется, словно ты вокруг столба на цепи ходишь!
- Свет - это главное! - подтвердил и Мозговитин, - только трудно ему пробиться сквозь тучи… оттого и долгонько бывает ждать… Ну, а по нашей части как у них? - обратился он к Павлинскому.
- По нашей части, признаться, больше нежели слабо. Представьте себе, от меня от первого там услышали слово: дивиденд! Приехал я в Кларан, осмотрелся чуточку, отдохнул - и сейчас же в Лозанну к тамошнему окружному надзирателю. Спрашиваю: в каком положении у вас дивидендное дело? И что же бы вы думали? Он даже не понял!
- Не понял?!
- Не понимает, да и все тут. Я туда-сюда, толковал ему, толковал… Один ответ: "Не может быть!" Однако немного погодя начал задумываться.
- Пробрало?
- Кажется, что так. Пришел ко мне в Кларан, молча пожал мне руку и ушел.
- Увидите, что и там теперь реформы начнутся!
- То есть… как вам сказать!.. наверное утверждать не берусь. Слишком сильна там консервативная партия. Она непременно будет тормозить. Во всяком случае, это вопрос настолько существенный, что в будущем году я непременно опять отправлюсь в Лозанну, чтоб лично убедиться, какое действие произвели мои разъяснения.
- Дай бог! дай бог! А в Париже… конечно, тоже побывали?
- Еще бы! Быть за границей и не заехать в Париж! Но в каком они нынче трико женщин в феериях выводят - ну, просто… Одного не понимаю: зачем трико?!
- А у нас наденут на нее мешок, да такой, что гороху четверик туда всыпать можно, да еще кисеи целый ворох накутают… догадывайся!
- Да, господа, Париж - это столица мира! Встанешь утром - и сейчас чувствуешь… Возьмите одни журналы: "Intransigeant", "Justice", "Combat"…так и брызжет! Прочитаешь - куда идти? Завтракать? - к Бребану! Garçon! la carte du jour! Filet de boeuf, sauce béarnaise… c’est ça! Мягко, нежно и в то же время серьезно. Полбутылки вина, на десерт персик, кисть винограда - нигде в целом мире подобных фруктов нет! Позавтракавши - на бульвар. Ходишь, фланируешь, осматриваешь в окнах выставки и вдруг… "Вы русский?" - "Русский-с". - "Приятно познакохмиться. А это моя жена, ма фам. Прасковья Ивановна". Слово за слово: "Не хотите ли отобедать вместе?" - "С удовольствием". - "А до обеда к Тортони пойдем, соломинку пососем…" Смотришь, утро и прошло. Отобедаешь, а вечером в театр!
- С Прасковьей Ивановной!
- Ну, да… Какой вы, однако ж, Ловягин! всегда что-нибудь заподозрит… циник!..
Подобные разговоры из года в год повторялись в одной и той же силе, почти в одних и тех же выражениях. Несомненно, что столоначальники, которые их вели, были люди благонамеренные, либеральные и просвещенные; но жизнь русского культурного человека так странно сложилась, что он тогда только чувствует себя вполне компетентно, когда речь заходит об еде, об атурах и дивидендах. Правда, что в последнее время трактирные собеседования обогатились еще одним элементом: похвалами неуклонности; но ни Павлинский, ни его товарищи этого элемента еще не допускали. И, по моему мнению, хорошо делали, ибо, право, лучше о вефуровских шатобрианах разговаривать, нежели о неуклонности.
Разговоры о неуклонности - самые паскудные из всех. Они раздражают, волнуют, вызывают на мысль о потасовке. Сидит остервенившийся кляузник, точит изо рта пену и сулит всякие нелегкие… Какое такое ты полное право имеешь, наглый ядрило, осквернять мозги посторонних лиц своим бешеным бормотанием? где почерпнул ты смелость оподлять землю, которая тебя носит, время, в которое ты живешь, стены, среди которых ты точишь свою слюну? откуда пришла к тебе уверенность в безнаказанности? из какой упраздненной щели ты выполз? зачем?
Несомненно, что современные собеседования о неуклонности служат естественным развитием тех разговоров о бараньем роге и ежовых рукавицах, которые лет двадцать тому назад оглашали дореформенную Россию. Но какая разница в манере, в силе и в самом содержании! В то время как прежние разговоры представляли собой простую бессмыслицу, и, подобно молнии, прорезывающей тучу, являлись мимолетным взрывом наэлектризованного темперамента, нынешние сквернословные диалоги представляются уже выражением какой-то угрюмой системы, обдуманной в тиши уединенного места, и не потухают мгновенно, а длятся, длятся без конца…