- А что, и будет!.. До чужого он жадный. Я знал одного такого, в Казани жил. Владелец трех домов и магазина, в котором торговали мебелью и всякими деревяшками, - рассказывал Трофим. - Тот, бывало, все время жил на хлебах у квартирантов. Утром завтракать идет к слесарю-водопроводчику, обедать к портному, а ужинать к дворнику. И вот один раз не пришел. "Ну, был у тебя Кузьма Захарыч?" - спросил портной слесаря. "Нет, не было". - "У меня тоже. Не случилось ли чего с ним?" - забеспокоились квартиранты. Пришел дворник и сказал им: "Вчера вечером он, как поужинали, от меня в подвал отправился". Пошли втроем к подвалу. Постучались - не открывает и не откликается, Позвали полицию, взломали дверь, глядь, он лежит совсем окоченелый на куче денег, одну пачку, что побольше и поновей, обнял, да так с ней душу отдал...
Чилим накрошил хлеба в деревянную чашку, облил кипящей жижей, а сам старательно принялся толочь в котле картошку. К столу сели еще двое - молодой парень Долбачев и старик Тарас Плешивый.
- Молодец, Васька! Из одного супа сделал два блюда... - похвалил Трофим. - Учись, пока я жив.
- Да,- протянул Коротков, - у тебя, пожалуй, есть, чему поучиться, ты ведь много шлялся на чужбине... Наверное, кое-что повидал?
- Да, было дело... - улыбнулся Трофим.
- Ну и как она в других-то местах жизнь устроена? - спросил Коротков.
- Не слаще этого. Какой хозяин... А хозяева, сам видишь, все на одну колодку... Каждый норовит одно, чтоб ты больше работал, да поменьше денег просил.
- Такой уж порядок, - вставил старый рыбак. - Сколько бы ты ни работал, а цена тебе одна: как состарился, так и околевай под забором... А правда что ли, Трофим, будто в Астрахани рыбаки придумали это дело сообща, артелью тянуть? Так, говорят, оно легче, сподручнее, вроде как бы сами хозяева...
- От кого слыхал? - спросил Трофим, пристально глядя на Совина.
- Говорили, - замялся Совин. - Прошлый год мы ездили в Казань за делью для невода, на устье встретился рыбак - астраханец, спрашивал, хорошо ли рыбу ловим, много ли хозяин платит, - одним словом, мужик был разговорчивый... "Дить, говорю, как сказать про нашего хозяина, с голоду не уморит и досыта не накормит, а платит он сорок копеек на день". - "К черту, говорит, всех хозяев! Сами скоро будем управлять заведением..." - "А не слыхал, - спрашиваю,- когда их к черту-то? Чай, был в Астрахани, знаешь". - "Был, отвечает, и сам было потыкался в эти артели... да ничего не вышло. Жандармы пронюхали, как борзые, набросились: "Это вы чего тут выдумали? А знаете ли, сучьи сыны, что эта самая штука вредна царю-батюшке!.." - и всех разогнали, но это еще бы не беда, что разогнали, а которых в кандалы да прямо в Сибирь... И снова рыбаки разошлись в работники так же, как мы".
- Вот он закон-то каков! Кому он нужен?
- Известно, не нам, - ответил Трофим. - Сами посудите, если одной бабенке дали тысячу десятин земли, да столько же лесу и лугов...
- Ого, сколько сцапала! У нас и на всю деревню такого нет, - заметил Долбачев.
- А кто она? - спросил Коротков, глядя на Трофима.
- Гагарыня, что в Теньках живет, и ног-то у нее нет, говорят, на тележке ее возят, а она знай скрипит: "Моя земля, мой лес". Обидно! Такая дохлятина, а ты не можешь даже кустик сломить на ее земле. А вот, скажем, ты, Совин, тянул Расщепину лямку до седого волоса, умирать скоро будешь, завещание сыну напишешь, скажешь - тяни, сынок, такой уж закон.
- Быть может, к тому времени царь-батюшка изменит закон? - возразил Совин.
- Жди-ка вот, изменит он тебе и на блюде принесет: "На-ко вот тебе, Совин, закон, да и валяй им пользуйся..." В пятом году хорошо изменил? А мы сдуру все еще чего-то ждем...
- В пятом, наверное, много народу полегло? - спросил Коротков.
- Немало... Я и сам было попал в переплет, да легко отделался, только одним глазом поплатился. Ведь как легко резанул меня, сволочь. Потом уже разбирались, у них-то в нагайках свинцовые шарики заплетены.
- Солдаты били? - спроси Тарас Плешивый.
- Нет. Казаки. Солдаты было перешли на нашу сторону, три батальона, то есть не перешли, а только стрелять в нас отказались. Ну их тут же казаки разоружили, в кандалы да в Сибирь на каторгу... Они почесали затылки после, да уж поздно, в руках-то ничего уже не было...
- Как же и ты попал? - спросил Совин.
- Случайно. С намерением... - улыбнулся Трофим. - Дворником я работал у канатчика Пушкарева, в Адмиралтейской слободе. Познакомился с Зарубиным с Алафузовского завода, они пеньку нам доставляли, которая не шла в их производство, а на веревки-то ладно, всякую дрянь закручивали... А тут вышло так: в конце июня или в начале июля, точно не помню, ждет хозяин день, другой, все не везут. Гонит меня на завод: "Иди-ка, говорит, узнай, почему не едут". Иду на завод, вижу - народу полно на берегу Казанки, около плотов, рабочие с Алафузовского завода собрались обсудить свои дела... На бревнах стоит невысокий человек в очках, с черной бородкой клинышком и такими же черными густыми волосами. И говорит густым басом. После уже, когда нашел Зарубина, спрашиваю: "Кто это так здорово говорил?" - "Это, отвечает, дядя Андрей из комитета". Когда познакомился ближе с Зарубиным, он сказал: "Вот чего, Трофим, ты не можешь ли заняться одним делом?" - "Каким?" - спрашиваю. "Ты ведь все равно утром рано выходишь улицу подметать, а тут уж недолго бумажек с десяток расклеить..." - "Что ж, отвечаю, можно, если для хорошего дела". - "Дело-то, говорит, хорошее, только нужно его суметь провести в жизнь... Ты, наверное, знаешь, где городовые под утро бывают". - "А где они бывают? Дрыхнут на лавочке возле нашего дома, наверное, хозяин им приплачивает за это..." - "Ну вот и хорошо, а ты этим временем обежишь улицы две и налепишь". В тот же самый год, зимой, ночью я с полсотни расклеил этих самых бумажек. А днем улицу подметаю, снег убираю. Глядь однажды - из Ягодной слободы с Алафузовского завода ткачи, кожевенники, как на праздник идут, а впереди - мой знакомый Максим. Он кивнул мне, дескать, пора, давай, Трофим, с нами. Ну, я тоже вклинился в передние ряды, поближе к Зарубину. Подходим к фабрике "Локке", и оттуда тоже народ валит с криками: "Давай к Ушкову, на кислотный!" Перешли Казанку, остановились. Зарубин встал на высокий сугроб. Толпа росла. "Товарищи!" - раздался над толпой громкий голос Зарубина. Ах, как он ловко говорил, слов только теперь не припомню. Красное полотно у нас над головой. Двинулись дальше, подходим уже к кислотному, передние даже запели: "Отречемся от старого мира..." Вот уже и рыжий дым из трубы кислотного. А тут вдруг в задних рядах какой-то шум. "Казаки!" - слышу крик. Не успел оглянуться, как кашки заблестели... Если бы оружие... - можно бы помериться силами, а голой рукой его не сшибешь с лошади. Ну и пошли нас месить лошадьми, жарить кого нагайкой, а кого шашкой. Многих насмерть побили, а еще больше покалечили... Максима после уже вечером нашли с проломленной головой, но он был жив... Это только а Адмиралтейской и Игумновой слободах, - продолжал Трофим, - а что в самом городе-то было, тут, брат, всего, пожалуй, и не расскажешь. Там сгрудились суконщики, мыловарщики с завода Крестовниковых, студенты. Всей громадной толпой пошли к городской управе, по этой самой, как ее, по Воскресенской улице. Впереди всех, говорят, шла гимназистка с красным флагом. Уже подходили к зданию городской управы, как с гостиного двора выбежали солдаты Ветлужского батальона и заняли всю площадь, преградив путь. А сзади эскадрон казаков. Батальоном командовал капитан Злыбин. Из кожи лез, выслуживаясь, прапорщик Плодущев...
Выстрелы, стоны, проклятия слились в общий гул. Народ ринулся вперед, оставляя на снегу убитых. А красное полотнище все развевалось на высокой палке. Солдаты продолжали стрелять, казаки загоняли рабочих во дворы и там расправлялись с ними.
Рабочим удалось занять городскую управу, но в помещениях уже было пусто. Злыбин подал команду - стрелять в окна. Рабочие прятались от пуль за стены. Некоторые, имевшие оружие, отстреливались. Но на помощь войскам примчались мясники черной сотни. Ими командовал какой-то верзила в поповском подряснике. Он, размахивая широкими рукавами, кричал: "Во имя церкви и храма! Руби головы антихристам!" Разъяренные черносотенцы пустили в ход топоры. Притоптанный снег во дворах и на улицах был густо облит кровью рабочих. Три дня продолжалась расправа. Вот так-то батюшка-царь показал нам новый закон...
Чилим все время молчал и внимательно слушал Трофима.
Вдруг зашумело где-то рядом, раздался глухой треск, Васька вскрикнул:
- Пошла-а!
Волжское ледяное полотно разделилось на две половины. Коричневая полоса воды между ними расширялась. Уносимые быстрым течением льдины начали с грохотом лезть на крутой каменистый берег. Льдины громоздились одна на другую, с шумом разламывались и рассыпались в мелкие длинные иглы.
- Эх, и силища агромадная! Гляди, как начала ворочать... - сказал, любуясь ледоходом, Тарас.
- Пожалуй, пора и за работу, а то хозяин опять начнет рычать, - ответил Трофим, прикручивая к длинной палке тряпку. - Эй, Васятка! Хватит глядеть, тащи смолу!
Смола дымила, шипела, разнося вокруг приятный запах сосны.
- Вот она, матушка, пошла!.. - крикнул торопливо подбежавший Расщепин. - Ну как, Трофим, у вас все готово?
- Все, - ответил Трофим, быстро окуная в смолу самодельную кисть.
- Смолу только испортили, - точно простонал хозяин. - Лодка не высохнет до утра, а завтра надо выезжать...