- Пятерку. Это бы черт с ней, да только Дуську-то больно жалко. Эх, и девка была... - вздохнул Веретенников. - Ждать обещалась.
- Жми, ребята! - крикнул Чилим и тихо добавил: - Бобик подходит.
- Поживей! - крикнул конвойный.
Пока работали на втором участке, на первый уже привезли инструмент и взрывчатку.
В помощь подрывнику начальство назначило Чилима и Веретенникова. Подрывник держит сожженное напарье, а Чилим с Веретенниковым бьют кувалдами. Потом вычищают из отверстия щебень и, засыпав заряд, снова забивают отверстие, оставив узкую скважину для фитильной спицы. Конвойные гонят всех в укрытие, за скалы, подрывник горящей головешкой дотрагивается до фитиля и тоже прячется. Земля под ногами вздрагивает, раздается оглушительный грохот - и часть скалы валится в воду, выбрасывая тучи брызг.
- Ура! - кричит офицер и тут же выгоняет всех скатывать остатки взорванной скалы.
Приехавший подрывник, проработав неделю, был переброшен на другой, более важный участок, а подрывное дело осталось за Чилимом. Работа шла и у него неплохо, если бы не случилось несчастье. Как-то Чилим поджег фитиль, но взрыва не последовало.
- Должно быть, спичка отсырела, - сказал Веретенников. - Надо бы добежать и взглянуть.
- А если взорвет?
- Ну, что ж, - улыбнулся Веретенников, - другого жениха Дуся найдет...
- Нет уж, лучше я сам, - сказал Чилим.
- Беги! - подтолкнул его конвойный.
Чилим пробежал шагов двадцать и, оглушенный взрывом, покатился под откос.
Левая рука, повыше локтя, болталась у него как на веревочке. Когда разорвали мокрый от крови рукав, то увидели торчащий наружу обломок кости. Чилим потерял сознание. Так и отправили его на лечебный пункт, где фельдшер сделал перевязку, а потом перевезли в иркутскую тюремную больницу.
Месяца через три, когда тюремное начальство в присутствии врача проверяло больных и снимало с довольствия умерших, увидели в списке фамилию Чилима.
- Что с ним делать? - спросил надзиратель.
- Хорошо, если на своих ногах доберется домой, - ответил врач, - а то и в дороге может...
- Почему же? - не понял надзиратель. - Рука затянулась.
- Собственно, это уже не рука...
- Ну пусть и одной работает.
- Нет, - не соглашался врач. И, наклонившись к надзирателю, шепнул ему: - Легкие-то у него...
- Понятно, - сказал надзиратель и вычеркнул фамилию Чилима из списка, сняв его с тюремного довольствия.
Начало августа 19О5 года. Федора Ильинична вышла из своей лачуги и присела на край завалинки в ожидании Васи. Он с утра еще ушел в затон удить окуней, Поглядывая вдоль улицы, она услышала свисток савинского парохода, подходившего к пристани. Этот заунывный гудок напоминал ей далекое прошлое. Когда она была еще девушкой, то, услыхав гудок, бежала встречать пароход, на котором служил ее отец лоцманом и всегда что-нибудь привозил - или гостинцы, или обновку. Позднее, когда была молодушкой, бегала встречать мужа, шли они домой всегда веселые и счастливые. А теперь - одна-одинешенька, и некуда голову приклонить...
Тяжело вздохнула Ильинична, вытирая ладонью слезы на впалых щеках.
Громкий кашель невдалеке вывел ее из задумчивости. Она увидела подходившего человека в серой со множеством заплат рубахе, с заправленным под веревочный поясок левым пустым рукавом.
- Здравствуй, старуха! Вот и я, - хрипло произнес он, силясь выдавить улыбку, - Чего же плачешь? Али не рада?
- Милый ты мой! - всплеснула руками Ильинична. - Да разве это ты пришел?! - заголосила она и припала к нему головой. - Тень от тебя осталась.
- Ну хватит, Федынька, слезой горю не поможешь... - утешал он жену.
В конце улицы мелькнула пунцовая рубашка, это бежал его Вася со связкой окуней на кукане.
- Тятька! - подбежал он к отцу.
У Чилима задрожали плечи. Он, сидя на завалинке, зажал сына в коленях. Широкой ладонью молча гладил его черные вьющиеся волосы.
- Мамка! Иди вари уху!
Вошли в избу, Вася втащил отцовскую котомку, в которой болтались запасные лапти, жестяная кружка и кусок черствого хлеба.
- Вот и все, что заработал за три года, - сказал Чилим, вытаскивая из мешка свои пожитки.
- А рука где? - спросил Вася, пощупав пустой рукав.
- Оторвало, сынок.
- А больно было?
- Не помню, милый... Как я рад, что, наконец, добрался... - сказал Чилим и закашлялся.
- Настыл, что ли? - спросила Ильинична.
- Ничего, ерунда, пройдет...
Но Федора Ильинична горестно качала головой - она знала, чем может кончиться эта ерунда...
И, действительно, после приезда Иван Петрович весь как-то размяк и все больше лежал на холодной печке.
Тюремный врач в своих предположениях ненамного ошибся.
Спустя полтора месяца, как-то вечером, залезая на печку, Чилим пожаловался:
- Ну, старуха, видно, я оставлю вас вдвоем с Васей...
Утром Чилим умер.
Глава четвертая
Ветер завывал, крутил воронкой давно опавшие желтые листья и рассыпал их по грязной улице. На деревню наплывала густой тяжелой тучей осенняя ночь.
Уныло смотрели темные окна в низеньких почерневших избенках. В крайней к обрыву над Волгой мерцает тусклый огонек тоненькой свечки, прилепленной к гробовой доске у изголовья. Ветер прорывается в щели и тихо шевелит суровый саван. Правая рука покойного лежит на груди, а левый пустой рукав прихлестнут черной тесемочкой. В переднем углу, перед медным распятием, теплится лампадка, и чтица перед ней гнусаво произносит непонятные слова. У порога, сгорбившись, стоят три старухи, изредка нехотя крестятся и часто перешептываются, видимо, осуждают бедность, оставленную покойным. Из чулана слышны одинокие вздохи и тихое рыдание Ильиничны. У самого окна сидит на скамейке мальчик. Он смотрит в заплаканное стекло на улицу - и что-то тяжелое, как эта непроглядная туча, давит ему сердце. Но мальчик не плачет, он только вздыхает.
- Сходил бы ты, Васенька, за водицей, - тихо сказала вышедшая из чулана мать, вытирая синим фартуком мокрые от слез глаза.
Он так же молча встал и тихо вышел, точно боясь потревожить покой.
- Ах, Чилим, Чилим, - вслед ему произнесла одна из старух, перекрестившись. - Сколько же ему годков, Ильинишна?
- Тринадцатый, - ответила сквозь слезы мать.
- Хоть бы еще немного протянул, - обратилась старуха в сторону покойного. - Пристроил бы куда мальчишку... А теперь куда же ему, осиротевшему? Эх, Иван Петрович, как ты оплошал...
- Куда ж я теперь определю своего Васю? - голосила жена, обливая теплыми слезами могильный бугор.
- А ты, матушка, не реви, бог милостив, - утешали мать Чилима соседки. - Сходи-ка к старому хозяину, покалякай с ним, да в ноги поклонись, откажет - не убьет, а может попадешь ему под хороший раз, и, гляди, возьмет еще в работники.
"Не миновать, видно, поклонов хозяину, - думала она, собираясь к Расщепину.
Нельзя сказать, чтоб плохо принял ее хозяин. Потужил вместе с ней об Иване Петровиче, которого помнил как исполнительного работника. Но сына его Васю все же не взял.
- Куда его, молод еще, пусть немножко подрастет, тогда поглядим,- сказал он, прощаясь. - А все-таки заходи понаведаться, может, что-нибудь и придумаем...
Прошло с того времени много месяцев, а Чилим все еще бегал в затон удить ершей. Федора Ильинична снова отправилась к хозяину, на этот раз Расщепин смилостивился...
- Ну полно слезы-то лить. Сказал, возьму, - значит, возьму, присылай-ка в марте, - утешал он, выпроваживая ее из дома.
Наступала весна, и на волжском полотне все ярче обозначалась, темнея, зимняя дорога. Пески с обеих сторон Волги раньше сбросили снеговую одежду.
Рыбаки готовили к весенней путине лодки. Дымил костер, пахло смолой и начинавшей разогреваться луговой землей. Все это радовало рыбаков, напоминало им что-то родное и близкое...
- Шевелись! - неожиданно крикнул Расщепин. - Весна торопится. Вот оно, батюшка, как припекает, - кивнул он в сторону солнца. - Васька, гляди у меня в оба, смолу не спали. Слышишь, что я говорю?!
- Слышу, - нехотя отвечает Чилим хозяину, выкидывая длинной хворостиной пылающие головни из-под котла.
Работники тоже поглядывали на припекавшее солнце, но думали о другом...
- Не пора ли, - сказал Трофим, стоя на коленях у разостланного невода. - В брюхе что-то уже урчит, - добавил он, скосив единственный глаз на хозяина.
- Работать надо! - ответил хозяин. - Сам не работаешь и других сбиваешь.
- Как не работаю? Свою половину давно закончил, а теперь помогаю Сонину. Невод уже готов... Я говорю, не пора ли обедать?
Хозяин махнул рукой и пошел к берегу.
- А ты, Петрович, не уходи, поел бы с нами бурлацкой... - пригласил Трофим.
- Не буду, некогда. Надо готовиться.
- А ведь сегодня, пожалуй, лед сломает, жарко стало, да и воды ночью прибавилось. Вот уже и "ледоколы" появились: чайка летает, и трясогузка бежит по заплеску. Приметы верные, - заключил Трофим.
Между лодок, на обсохшем бугорке, положена слань, вынутая из рыбницы и служившая теперь столом для рабочих.
- Бурлацкую что ли? - спросил Чилим, поставив котел с кипящей похлебкой около слани.
- Вали, Васька, бурлацкую, - крикнул Сонин, тяжело поднимаясь с разостланной мотни и подбирая иглицы с нитками. - Вот он, батюшка, как дубовый... И где только хозяин добывает такой хлеб? - ворчал Совин.
- Ничего, это для беззубых хорошо, экономия будет, - сказал Коротков, присаживаясь к столу.
- Самого бы заставить такой хлеб жевать... - проворчал Совин.