- Да, и даже в библейском смысле слова обоих познала. О, эта парочка перепробовала всех веселых девушек в городе, а я тогда была веселая. Ну, с вашего позволения я позвоню…
- А мадам Джумел?
- Элиза Боуэн? - Красивая голова затряслась от негодования. - Терпеть не могла эту шлюху. Ее всегда брали французы. Не знаю уж, в ком тут дело, в ней или в них. Она долго жила с морским капитаном на Уильям-стрит и притворялась, будто знать не знает, что бывают женщины вроде меня, но мы-то все про нее знали. Не за тридевять земель от нее жили, знаете, да и не сто лет тому назад все это было. Но Лиза, говорят, далеко пошла. Всегда, всегда любила деньги и хотела стать знатной дамой. Деньги она заполучила. А вот насчет положения в обществе, это еще неизвестно. За деньги не все можно купить, даже в Нью-Йорке.
Я попытался снова навести ее на разговор о полковнике Бэрре. Но она его очень давно не видела.
- Я не вылезаю с Томас-стрит, а он к нам не ходит. Кажется, один раз я встретила его в театре, когда он вернулся из Европы, должно быть, году в двенадцатом или тринадцатом. А может, это был и не он. Он был мой герой. Хотя я до сих пор в душе федералистка.
- Вы сами-то из Киндерхука?
Лицо у мадам Таунсенд стало еще более удивленным, нем обычно.
- Я вам об этом говорила? - Но ответа она не стала слушать: она прощала себе невежливость. - Нет, из Клаверака. Это недалеко.
- А семью Ван Бюренов вы знали?
Она явно пыталась найти связующую нить, но не желала унижаться до расспросов. Она предпочитает отвечать.
- Была раза два в их таверне. Но сына не помню. Скорее всего, он уже был в Нью-Йорке. Потом в семнадцать лет я тоже приехала в этот город в надежде найти свое место в этом Содоме и Гоморре. Мне, как милтоновскому сатане, лучше царствовать на Томас-стрит, чем служить в Клавераке.
- Вы слышали, что полковник Бэрр приходится отцом Мартину Ван Бюрену?
- Мало ли что услышишь. Но стоит ли верить? Я знаю, вообще-то у полковника есть сын, рожденный, как говорится, под розовым кустом. Он серебряных дел мастер, живет в Бауэри. Аарон Колумб Бэрр. Мать была француженка, полковник сделал ей сына, когда жил в Париже. Очаровательный юноша. Приходил сюда один раз клиентом и задержался, чтобы поправить серебряный поднос, которым я трахнула по голове одну сифилитичку. Будь я помоложе и в настроении, я бы сама обслужила мосье Колумба Бэрра, потому что он прелестный юноша, во всяком случае тогда был. Его я тоже сто лет не видела.
Приглушенные голоса наверху.
Громко хлопает дверь.
Мужской кашель.
Мадам Таунсенд берет "Путь паломника".
- Идите к мисс Джуэт, - командует она.
Мисс Джуэт стоит возле открытого окна; у нее за спиной грязный, залитый лунным светом двор, где за шаткой оградой содержится корова мадам Таунсенд. Я в своей любимой комнате. Именно тут я впервые воспользовался гостеприимством мадам Таунсенд.
Элен Джуэт протягивает мне руку. Она нисколько не нервничает, только очень печальна…
Я пишу эти заметки в конторе; сейчас утро, и я должен засвидетельствовать, что никогда еще я не испытывал такого удовольствия. Серые глаза, восхитительная кожа, чистое тело - и полное отсутствие запаха дешевых духов, из-за которого занятие любовью со многими девицами напоминает схватку бордов в парфюмерной лавке.
Мы с ней потом поговорили.
- Мне бы хотелось стать портнихой. - Речь у нее вполне городская. - Но понимаете, в Нью-Хейвене нет никаких перспектив. Две француженки обшивают всех и больше никого к делу не подпускают. Вот я и приехала сюда, встретила девушку, которая знакома с мадам Таунсенд, так здесь и очутилась. - Она улыбнулась; с виду совсем бесхитростная. - Через несколько лет я скоплю денег и открою мастерскую. Знаете, нужно не так уж много. А мадам Таунсенд говорит, что пока я могу шить ей и девочкам.
Я не стал ее разубеждать: девочки здесь редко надевают что-нибудь, кроме комбинации (отсюда их отпускают нечасто), а сама мадам не вылезает из выцветшей темно-зеленой бумазейной хламиды.
- Вам поправилось? - Ей, кажется, и в самом деле было любопытно.
- Да, очень.
- Вот и хорошо.
- Ты была девушкой, когда сюда попала?
Она снова улыбнулась, покачала головой.
- Нет. Но я никогда не была с незнакомым мужчиной, как сейчас.
- Тебе это нравится?
- Сама не знаю. - И она засмеялась. - А вы прямо как херувим из церковных гимнов. - Ее слова так меня взволновали, что я готов был начать все сначала, но шаги негритянки за дверью означали, что мое время истекло. Я сказал, что скоро снова приду. Приду ли? Да, конечно.
Выйдя из комнаты и направившись к лестнице, я услышал кашель. Распахнулась дверь, и я увидел Леггета, он обеими руками прикрывал рот, за его спиной, в постели, была напуганная голая девица.
Служанка в сердцах захлопнула дверь.
Леггет в последний раз громоподобно кашлянул, вытер губы тыльной стороной руки, открыл глаза, увидел меня и сказал:
- Выброшенные деньги. Я чуть не умер и отнюдь не от нежной страсти. Тут такая пылища. Я говорю Розанне: "Лучше десять раз схватить триппер, чем задохнуться от пыли под вашими одеялами!"
Пошатываясь, он взял меня за руку, и мы спустились по лестнице. Дверь в гостиную была закрыта. Мадам Таунсенд сейчас не принимала никого, кроме Джона Беньяна.
Мы с Леггетом окунулись в теплую ночь - вернее, утро - и зашагали к Файв-пойнтс, в таверну на Кросс-стрит.
Когда мы вошли, бармен, к удовольствию посетителей, гонялся за свиньей по засыпанному опилками полу.
Леггета немедленно узнали. Рабочий люд так же его боготворит, как богатеи ненавидят. Пока мы пробирались к нашему столику в конце зала, его швыряло из стороны в сторону от дружеских похлопываний по плечу.
Леггет заказал два пива, вытащил из кармана гранки и начал править редакционную статью, между делом расспрашивая меня про новую девушку из Коннектикута. Я отвечал невразумительно, чтобы он не соблазнился. Он кивал, кашлял, читал, делал пометки в гранках и тем выводил меня из себя.
- Ты в самом деле можешь читать и говорить одновременно?
- Конечно.
Но когда подали пиво, он отложил гранки.
- За счет заведения, мистер Леггет! - Сверху нам улыбалось ирландское лицо хозяина. Нижние слои нью-йоркского населения, может, и не читают неистовых статей Леггета - как, впрочем, и ничего другого, - но молва разнесла, что он гроза их работодателей. Во всяком случае, человек, который способен отдубасить редактора за клевету (что Леггет недавно сделал), - для них настоящий герой.
- Что нового о полковнике Бэрре?
Я рассказал Леггету про разговор с мадам и добавил:
- Собираю материал. - На самом-то деле я только занес в свою тетрадь кое-какие факты, разбавив их многочисленными личными отступлениями. Но, как в показаниях преступника, одно тянет за собой другое. Сначала показания многословны, односторонни, повторяются; затем постепенно картина проясняется, ложь выходит наружу, истина обнажается. Я верю, что если фиксировать все, что я знаю о полковнике Бэрре, то в конце концов я заставлю загадочного сфинкса привстать и показать, мужчина он или женщина, зверь или человек, или неведомый гибрид, лежащий на моем пути. Кто он такой, Аарон Бэрр, и опять-таки, почему он меня так занимает?
- Ты знаешь, что меня интересует, Чарли. Связи с Ван Бюреном.
- Не могу же я в лоб спросить об этом полковника.
- Конечно, нет. Но есть люди, которые знают.
- Кто? Мэттью Дэвис?
Леггет скривился.
- Знать-то он знает, да вряд ли скажет. Предан Таммани-холл до мозга костей и тайно работает на Генри Клея. Ясно одно: уж если выбирать между Клеем и Ван Бюреном…
Выборы приводят Леггета в восторг. Для него жизни нет без предвыборных кампаний и стычек. Его всерьез занимают такие проблемы, как черные рабы на Юге и эксплуатация рабочих в городе. Я ему завидую. Ему никогда не бывает скучно; он всегда начеку, вечно мечет чернильные молнии во власть предержащих, он весь огонь и натиск.
Я не такой, меня влечет прошлое, тайное, я отдаюсь мечтам о власти и в мечтах с превеликой легкостью ниспровергаю классы, народы, авторитеты. Меня восхищает Бонапарт. И Бэрр. Для Леггета они мерзавцы. Конечно, мерзавцы. Ну и что? Я и одного такого за десять Эндрю Джексоновские не отдам.
Наверное, просто любовь к рискованной игре привлекает стольких американцев к политике. Клянутся в верности демократии, а сами лезут из кожи вон, чтобы сделать побольше денег и выбиться из общей массы. Впрочем, это безразличие к идее вполне естественно. Однако я предпочитаю такого человека, как Бэрр, который, не получив власти общепринятым путем, нарушает правила игры - или пытается, хватает корону - или пытается, а когда ему это не удается…
Но что я, в сущности, знаю об Аарон Бэрре? Или о себе самом? Вот я на досуге делаю какие-то заметки, пытаюсь влезть в его шкуру и, сидя за конторкой на Рид-стрит, жду, когда он и прочие явятся на работу в это жаркое августовское утро. Ни ветерка.
Только что я попробовал открыть сундук под круглым столом, но он заперт.
Да, так о чем же еще мы говорили с Леггетом?
- Если с Мэттью Дэвис ом не выйдет, я прощупаю Сэма Свортвута.
Леггет не проявил энтузиазма.
- Им выгодно замалчивать эту связь и незачем ее открывать. Сэм недолюбливает Ван Бюрена, но не настолько, чтобы предать Бэрра и тем более - президента. Конечно, он много знает о приключениях Бэрра на Западе.
Пора было уходить. Выйдя из бара, мы увидели, как двое мужчин сцепились около деревянной водокачки. Небольшой, коренастый дубасил нескладного верзилу, нелепо размахивающего руками.