Инцидент в заливе
- Генерал Макдуггал заверил меня, что вы умеете наводить дисциплину, полковник Бэрр. Поэтому я вверяю вам командование этим самым беспокойным полком. - Вашингтон отдыхал у камина после обеда. Напротив сидела мадам Вашингтон. Милое и лукавое личико смотрело на нас из-под широкого чепца, вроде тех, какие носили девушки Литчфилда в то время, когда я учился там в юридической школе. У нее была беспокойная привычка кивать или качать головой без особой на то причины, как бы соглашаясь или возражая внутреннему голосу.
Несколько членов военного окружения генерала сидели в комнате и делали вид, что работают, просматривая депеши. Один Гамильтон просто читал книгу. У него была такая же страсть к чтению, как и у меня. Как и я, он часто читал книги по истории или философии. Однако втайне (если мне позволительно злословить на его счет и разоблачить его перед целым светом) Гамильтон обожал дамские романы, как я однажды убедился в нью-йоркской публичной библиотеке, когда увидел в его руке листочек - просьбу отложить для него роман "Эдвард Мортимер" (автор - дама) и "Любовь графа Палвиано и Элеоноры". Я был шокирован. Только в почтенном возрасте я унизился до чтения романов и глупых пьес - по-французски и по-английски.
Я старался держаться как можно непринужденнее вблизи полубога.
- Полк расположен в заливе. - То был путь, по которому могли подойти англичане, если бы решились на это. - Солдаты недисциплинированны. Часовых не выставляют. Вдобавок они подвержены панике и то и дело поднимают ложные тревоги.
Мадам Вашингтон отчаянно закивала головой, точно хотела сказать: чем больше ложных тревог, тем лучше.
- Я сделаю все, что в моих силах, Ваше превосходительство. - Только так следовало отвечать генералу Вашингтону.
Через десять дней я принял командование небоеспособной и разложившейся частью (раньше ею командовал бригадный генерал) и строжайшей круглосуточной муштрой довел кое-кого из них до бунта.
На десятый день утром я узнал, что кто-то поклялся убить меня на следующем построении. Днем я принял меры предосторожности. А в полночь приказал всем выйти и построиться.
Холодная ночь. Яркая луна. Барабанная дробь. Когда полк был построен, я начал смотр, глядя каждому в лицо. Когда я дошел до середины строя, один солдат рванулся вперед, показал на меня рукой и закричал:
- Пробил твой час!
Несколько мушкетов было направлено прямо на меня.
- Огонь! - скомандовал он. Раздались пустые щелчки: мушкеты были заблаговременно разряжены.
Я выхватил саблю и изо всех сил ударил солдата по руке, все еще вытянутой в мою сторону. Послышался глухой треск перерубаемой кости. Он закричал. Белые клубы дыхания закрыли его лицо. Рука, точно у сломанной куклы, безжизненно повисла вдоль тела.
- Станьте в строй, сэр. - Он повиновался, и я приказал полку разойтись. Руку ампутировали, солдата отправили домой. Ложных тревог больше не было.
Генерал Вашингтон, рассказывали мне, серьезно подумывал, не отдать ли меня под трибунал за то, что я покалечил солдата. Его отговорили.
Следует заметить, Вашингтон в конце концов принял мой план наскоков на Статен-Айленд и возложил эту задачу на пропойцу-генерала, шотландского пэра лорда Стирлинга. Не зная местности, он потерпел неудачу.
Монмусский суд
Хотя Революцию я вспоминаю как страшно холодное время, моя беда приключилась чуть ли не в самый жаркий день моей долгой жизни, 26 июня 1778 года. Чего не добился холод, едва не совершила убийственная жара. Я потерял здоровье на пять лет и после битвы у Монмусского суда не мог уже принести пользы в качестве боевого офицера.
В начале мая в Вэлли-Фордж состоялось большое празднество. Праздновали конец зимовки (и победу Вашингтона над заговорщиками) и весть о том, что французское правительство официально признало Соединенные Штаты Америки; а самое главное, французы не только послали свой флот нам на помощь, но и начали блокаду Ла-Манша. Теперь мы были уверены в победе.
Ясным майским утром Вашингтон принял парад армии. Огласил новость из Франции, распорядился дать тринадцать залпов, расходуя драгоценный порох; под навесами стояла обильная еда, солдатам выдали по четверти пинты рома, - одним словом, нам давали понять, что нам все по плечу. И не в последнюю очередь - победа.
Рядом с Вашингтоном находился генерал Ли, незадолго перед тем обмененный на английского генерала. Ли при таинственных обстоятельствах взяли в плен, когда он навещал какую-то даму в таверне: потому при таинственных, что все это, как некоторые подозревали, подстроил Вашингтон, чтобы устранить соперника. Ли был блистательный, тщеславный и обаятельный человек, и мы скоро подружились. Примечательный факт, не правда ли, что единственный генерал, с которым я был в дружеских отношениях, как раз и попал под трибунал. Я не умел с упорством Уилкинсона обхаживать тех командиров, которые помогли бы мне возвыситься. Но несмотря на его изворотливость, Уилкинсона в конце концов втянули в Вэлли-Фордж в такое множество заговоров и контрзаговоров, что генерал Гейтс однажды пригрозил вызвать его на дуэль, и Вашингтон, у которого был особый нюх на интриганов, услал его прочь, назначив генерал-экипировщиком армии. На этом посту Джейми сумел присвоить кое-какие деньги; при этом он совсем забыл о том, что должен еще и одевать армию, и его уволили.
Я употребляю слово "упорство", характеризуя стремление Уилкинсона добиться почестей, нет - местечка, путем обхаживания нужных людей. Однако Уилкинсон был недостаточно целеустремлен, если сравнивать его с Гамильтоном, который хотел только почестей как таковых, чего хотели и лучшие из нас.
Я часто думал, как трудно было Гамильтону служить человеку, умственные способности которого он презирал. Ну и несуразная была пара! Торжественный, медлительный генерал с достоинством шествовал по лагерю, а молодой, дерзкий адъютант трусил сзади, как рыжий терьер. Вашингтон просто обожал Гамильтона и, должно быть, не понимал, насколько обожаемый им юноша его недолюбливает. Однако у Вашингтона вообще не было близких друзей, ни мужчин, ни женщин (у него было много знакомых, но, насколько я знаю, в его жизни не было женщины, кроме жены соседа в Виргинии, да и то скорее сестры по духу, чем возлюбленной, если верить Джемми Мэдисону). Свои привязанности он сдерживал. Чинные отношения с супругой Мартой являли собой союз двух состояний, типичный для его тщеславия и холодной змеиной натуры.
К тому же с сорока трех лет Вашингтон не только играл роль американского бога, но этим богом был. И среди современников друзьям уже не оставалось места, поскольку каждый мог оказаться соперником. Он отдавал свою привязанность лишь тем молодым людям, которые не представляли угрозы его величию. Рядом со сверстниками и равными, вроде Чарльза Ли, он выглядел весьма забавно. Величественный Вашингтон превращался в неловкого придворного: запинался, тушевался, часто краснел, пока в нужный момент в темноте не сверкало лезвие ножа - и еще один соперник с изумлением обнаруживал, что скучный, заискивающий господин из Виргинии ловко с ним расправился.
Если страсть Вашингтона к Гамильтону явно не была взаимной, то это с лихвой уравновешивалось обожанием жизнерадостного молодого француза маркиза де Лафайета, присоединившегося к нашей Революции в Вэлли-Фордж. В числе нескольких тщеславных европейцев Лафайет приехал помочь нам сражаться с тиранией. Среди этих иностранцев только фон Штебен обладал военным талантом. Феноменальный лжец, пустивший слух о том, что он служил генерал-лейтенантом у Фридриха Великого, тогда как на самом деле дослужился лишь до капитана, фон Штебен проявил столь же феноменальные способности в обучении солдат.
Что же до Лафайета, то весь он светился юношеским энтузиазмом, очарованием и глупостью. Кстати, у него была необычная форма головы, я такой в жизни не видывал: она заострялась кверху, как ананас. Он боготворил Вашингтона, который настолько раскис от этого обожания, что чуть не позволил ему проиграть битву у Монмусского суда.
Думаю, мы являли собой странное зрелище. Вашингтон был в полной форме, а остальные, кроме Лафайета и еще нескольких иностранцев, - в лохмотьях. Приехал и Бенедикт Арнольд; он ковылял рядом с Вашингтоном, нашептывая что-то ему на ухо. Арнольда недавно обошли с повышением, что не улучшило его дурного нрава. Был тут и Гейтс, сдержанный после провала заговора. И разумеется, дородный лорд Стирлинг в сопровождении своего адъютанта Джеймса Монро, чьей главной обязанностью во время Революции было следить, чтобы содержимое кружки Его превосходительства не убывало, пока не наступало время укладывать генерала в постель. Какая же маленькая группка сражалась за Революцию, основала республику и правила солидной частью континента в течение четверти века! И как много будущих правителей собралось в Вэлли-Фордж; пили разбавленный ром в шалашах и поднимали тосты за французского короля.
Когда с празднеством покончили, я навестил генерала Ли и его поклонников в крестьянском доме. Нечесаный, плохо выбритый, со сверкающими глазами, Ли сидел, закинув нош на каминную решетку, немецкая овчарка (очень на него похожая) лежала у его ног, а он развлекал нас рассказом о своем филадельфийском пленении.
- Англичане были со мной необычайно обходительны. Особенно старшие офицеры. Хорошие ребята. Как они ненавидят войну! Считают, что во всем виноваты политики. Каждый вечер мы пили за то, чтобы поскорее закончить войну и вздернуть политиков, всех политиков, кроме Его превосходительства, - Ли подмигнул нам. Он произносил "Его превосходительство" так, что каждое, почтительное само по себе, слово звучало издевательством.