- Похвальные рассуждения, но зло имеет опасное качество: отталкивая вначале, оно делается привлекательным впоследстии… Самая маленькая неправда не проходит нам даром. Мы еще побеседуем когда-нибудь потом…
Беседа сошла совсем благополучно, и Катя успокоилась окончательно.
В солнечные весенние дни заниматься в келье было скучно, точно давили эти монастырские стены. Девочки уходили в сосновый бор, где было так чудно-хорошо и где так легко дышалось, Какие великолепные сосны росли здесь, прямые, высокие, как восковые свечи, и какой-то таинственный шорох там, вверху, где качались мохнатые вершины. Бродить в тени этого векового бора - что могло быть лучше? Гимназистки до некоторой степени примирялись здесь с бесконечными Генрихами и Людовиками, которых приходилось сейчас зубрить. Тени далекого прошлого точно оживали здесь, под открытым небом, где всё жило и ликовало. А эти старые пни, угловатые камни и бугорки - как они драпировались мохом и мягкой зеленой травкой. Любочка вечно боялась несуществовавших змей и визжала, как поросенок, когда из-под ног выпархивала какая-нибудь невинная птичка или выползала еще более невинная ящерица.
- Любочка, как тебе не стыдно! - сердилась Катя, вздрагивая. - Перестань кисейную барышню разыгрывать…
- А если я боюсь?..
У них в бору был любимый уголок, с которого открывался вид на всю Лачу и даже можно было в ясные дни рассмотреть Курью. Любочка даже забывала на время свой страх и валялась по траве самым беззаботным образом, хоть и должна была заниматься "проклятой алгеброй". Припадки чувствительности и быстрые переходы душевного настроения всегда служили отличительной чертой Любочкиного характера, а теперь делались иногда просто несносными. Кате часто приходилось переносить от неё и нежности, и попреки, и дерзости.
- Ты какая-то сумасшедшая, - проговорила ей Катя. - Это, наконец, просто глупо. Пойми, что так жить нельзя…
- Сама не лучше. Позабыла историю с Поликсеной Карловной?
Раз они опять чуть-чуть не рассорились. Дело происходило в монастырском лесу. Катя сидела на моховом диванчике, а Любочка лежала на траве, болтая ногами. Над их головами торжественно шумели сосны, едва пропуская свет, а сквозь сетку ярко-желтых стволов блестела зеркальная гладь Лачи. Катя по целым часам могла прислушиваться к шуму деревьев или наблюдать, как таинственно бродили светлые пятна и полосы. Мечтательное настроение было нарушено Любочкой, которая сначала дурачилась, потом начала придираться и кончила слезами.
- Этакая отвратительная плакса! - вырвалось у Кати невольно.
А Любочка лежала на траве, уткнув лицо в сложенные руки, и глухо рыдала, так что всё тело вздрагивало.
- Довольно, кисейная куколка… Ну, скажи, ради бога, что это за фокусы? Ведь это, наконец, просто скучно…
Любочка подняла на неё свое заплаканное лицо, хотела что-то ответить и только бессильно уронила опять свою голову.
- Никто, никто меня не понимает…
- Очень просто, потому, что и понимать нечего. Просто, блажь… Да ты и запоздала немного: время непонятных натур прошло. Наконец, ты взгляни на себя в зеркало, чтоб убедиться, что к тебе совсем не идет трагический тон. Лицо такое круглое, румяное, и вдруг: "меня никто не понимает"!
- Ах. не то, совсем не то… Ты злая, вы все злые, а мне так тяжело. Если бы ты испытала хоть частичку того, что я переживаю.
- И не желаю. Впрочем, ты, может быть, влюблена…
Последнюю фразу Катя говорила ради шутки и была поражена произведенным ей эффектом, - по Любочке точно выстрелили. Она села, огляделась кругом, точно не могла проснуться, и заговорила совершенно другим тоном.
- Нет, зачем это глупое слово: влюблена? Оно опошлено и сделалось вульгарным… Я чувствую, что у меня в душе совершается что-то такое великое и хорошее… Мне даже иногда страшно делается, точно я святая… Всё остальное - такое маленькое, жалкое, ничтожное, глупое, и ты, Катя, вместе со всем остальным. Понимаешь, мне тебя жаль, как жаль слепого человека. Ведь все слепые и все ничего не видят… Потом на меня нападает какой-то страх, сомнение, - даже отчаяние, как у человека, который нашел величайшее сокровище и боится потерять его каждое мгновение. Мне кажется, что я хуже всех, мне кажется… ах, нет таких слов, чтобы объяснить, что это такое: можно только чувствовать…
- Послушай, это какие-то стихи…
- Перестань, пожалуйста! - шептала Любочка, глядя куда-то неопределенно вдаль. - Твое остроумие не может меня оскорбить, потому что я так полно себя чувствую. Да, я бываю хорошая и святая, а вы все гадкие, нет - жалкие… Мне делается иногда так тепло-тепло, и я всё понимаю, решительно всё. Например, что такое твоя история с Поликсеной Карловной? Я одна это понимаю… Никто не видит, а я понимаю, и поэтому я тогда пожалела тебя. И это не заслуга с моей стороны, а простое совпадение настроения…
Катя с удивлением слушала и не узнавала прежней Любочки, простенькой и добродушной. Теперь говорила совсем другая девушка, нет, - женщина. Почему-то Катя даже смутилась и старалась не смотреть в глаза Любочке, точно боялась, что та увидит в ней что-то такое, о чем она даже наедине с собой не решалась удумать. А Любочка смотрела на неё и улыбалась. Чтобы выйти из неловкого положения, Катя хотела отшутиться:
- А где же он, Любочка? Ведь без него такие слова не говорят…
- Есть и он… Да. Иногда мне кажется, что он так близок, ко мне, что даже делается страшно, а иногда я чувствую себя такой одинокой, оставленной всеми, заброшенной. Кругом темно, в голове всё двоится… Знаешь, бывают такие сны, когда по тоненькой жердочке ходишь над пропастью - и страшно и хорошо. Вскрикнешь от страха, и сейчас же проснешься. Я ведь глупенькая, Катя, и болтаю тебе всё, что думаю. Да, а кто он, по-твоему?
- Ну, уж я этого и не знаю…
- Не знаешь? Ты лжешь… Да, лжешь!.. Знаешь, знаешь, а только притворяешься. Ты хочешь умнее всех быть… Ха-ха!.. А ведь я-то всё вижу… Помнишь, из-за чего тогда я с тобой рассорилась?.. Не догадываешься, а еще умная…
Катя отрицательно покачала головой, а Любочка поднялась на ноги, подошла к ней, наклонилась к самому уху и прошептала:
- Я тебя ревновала… да.
- Ты?!..
- Да, я… Пожалуйста, оставь и не притворяйся. Ты думаешь, что это незаметно, а я всё вижу… всё!
- Решительно ничего не понимаю.
- Так я тебе скажу, если не понимаешь…
В голосе Любочки послышались решительные ноты. Она сделала несколько шагов, остановилась и проговорила, отчеканивая каждое слово:
- Ты любишь Гришу, а я… я Сережу… да.
Потом Любочка присела, закрыла лицо руками и повалилась на траву, как подкошенная. Катя не проронила ни одного слова, не выдала себя ни одним движением, а только чувствовала, как над ней шатаются сосны, точно пьяные, как серебристая Лача ушла из глаз и как туманом заволокло глаза.
- Ты думала, это незаметно? - продолжала Любочка, садясь. - Незаметно? Ха-ха… Все мы так думаем и только себя обманываем. Даже очень заметно… Я, по крайней мере, сейчас сообразила: если ты выйдешь замуж за Гришу, мне не видать Сережи, как своих ушей, и наоборот. Теперь-то поняла?.. Я уйду тогда в монастырь, как сестра Агапнта…
- Любочка, ты совсем сошла с ума…
- Вот тебе и Любочка! Мы с тобой соперницы, как это бывает в настоящих романах. Жаль, что не принято вызывать на дуэль, а то я застрелила бы тебя. Я злая… гадкая…
Любочка сидела на траве, разводила руками и улыбалась, а Катя поднялась и быстро пошла от неё.
- Катя, куда ты?
Ответа не последовало. На траве валялась "проклятая алгебра" и деяния бесчисленных Генрихов и Людовиков, побратавшись в общем несчастии.
Катя плохо помнила, как она вернулась домой. Она шла в каком-то тумане и боялась оглянуться назад, точно за ней по лятам гнался какой-то призрак. Зачем Любочка всё это говорила?.. зачем? Зачем солнце так ярко светит? Зачем люди ходят, ездят, о чем-то хлопочут и вообще суетятся? Ведь ничего этого не нужно…
Со дня этого рокового объяснения Катя опять перестала бывать у Печаткиных под разными предлогами. То голова болит, то некогда, и т. д. Большие, правда, не обратили внимания на эту перемену: мало ли девчонки из-за чего ссорятся, - пустое место делят. Любочка завертывала несколько раз, но и ей, видимо, было не легко. Посидит, поговорит о каких-нибудь пустяках и на той же ноге домой.
- Что это с вами, Катерина Петровна? - спросил раз Гриша Печаткин, встретив Катю на улице. - Надеюсь, вы не сердитесь на меня?
- С чего вы взяли, что я буду сердиться на вас? - резко ответила Катя.
- Да я так… Вы совсем нас забыли.
- Некогда, да и нездоровится. До свидания…
Странное чувство охватило Катю: ей страстно хотелось видеть Гришу, а когда он приходил, она не могла сказать ни одного слова и даже отвертывалась от него. Ей хотелось высказать ему так много-много, и вместе она точно ненавидела его.
Так прошла вся весна и экзамены.
- Что это с Катей сделалось, мать? - спрашивал Петр Афонасьевич жену. - Как будто она того… гм… Сама не своя.
- А заучилась, вот и не своя, - сухо ответила Марфа Даниловна. - Очень умна стала… Всё книжки да книжки.
Когда после экзаменов устроилась обычная прогулка гимназистов в Курью, Катя наотрез отказалась принять в ней участие, несмотря на самые трогательные уговоры и увещания Любочки.
- Оставьте меня… - повторяла Катя, отвертываясь. - Нездорова, и всё тут. Желаю вам веселиться…
Это решение стоило больших усилий волн, и когда Любочка, наконец, ушла, Катя горько расплакалась. Она уже давно не плакала и сама стыдилась своих беспричинных слез. Дома оставаться было тяжело, и она отправилась в общину, к сестре Агапите.