III
Густые сумерки вечера затянули пивную и гостей. В серой мгле вспыхивали глаза, возбуждённо встречались друг с другом. Хозяин пивной повернул выключатель, и серебряный свет наполнил помещение. Люди стали обыкновенными и скучными.
Кто-то из посетителей жаловался на свою судьбу и плакал:
– Эх, Ванько, разве это жисть? Не смотрел бы на неё!
А ему в утешение басил другой:
– Полно, Гришуха, ну, чем плоха наша жисть, а? Это, брат, того… А мне хорошо, можно сказать, само пиво в рот течёт… – и, тряхнув копной рыжих волос, посмотрел на товарища влажными от слёз глазами и сокрушенно добавил:
– Я, брат, жисть люблю, ей-богу, люблю… Она, брат жисть-то, один раз нам всего даётся, а потому пользуй её, сколь хошь…
– Оно конечно, – ответил Гришуха, – жисть – хорошая штука, но она иногда душит тебя, во! Даже прямо невмоготу…
– Оно так, – согласился Ванюха и обратился к хозяину…
– Хозяин, а хозяин?
– Что прикажете? – спросил хозяин и поднял бледно-зелёные глазки.
– Скучно. Заведи-ка музыку… Вяльцеву…
– Вяльцеву… Уж больно баба жалостливая, – сказал Гришуха.
Хозяин завёл граммофон. Граммофон зашипел, захрипел, а потом жалобно запел:
Очи карие, большие…
И медленно завертелись по залу кольцами звуки песни; опустились, поникли головы гостей; приятно затосковали сердца; а думы поплыли, помчались в далекое будущее, – это у молодых. А у пожилых, у которых впереди – ничего, думы поворачивали назад, в недавнее прошлое, и там бережно перебирали всё пережитое, внимательно осматривали его, перетряхивали, не пригодятся ли? А граммофон пел:
Куда вы скрылись, удалились,
На век заста-авили страдать…
И песнь была тосклива и длинна, а жизнь была ещё длинней и тоскливей. А в этой жизни, за стенами пивной, цвела на окнах серо-зелёная и терпкая на вкус герань; трепыхались на окнах дешевые кисейные занавески: сидя перед этими занавесками, жены занимались сплетнями, судили о соседях, а их взрослые дети под звуки роялей и пианино напевали романсы:
Ваши пальцы пахнут ладаном,
На ресницах спит печаль,
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
Так и сейчас в пивной, перед глазами гостей, с песней "Очи карие, большие" плавала, кружилась, куда-то текла современная обывательская жизнь, трудная и непонятная, оторвавшаяся от домашнего быта, развёртывалась, бросалась в глаза перед бутылками пива серо-зелёными цветами плесени. От этой жизни было жутко так, что падало и замирало сердце. И было чего-то жаль. Было жаль какую-то птицу, которая побыла в руках, пощебетала какие-то особенные песни, показала на один миг свои огненные перья и улетела. Да была ли в руках такая птица? Уверяют, что была. И вот об этой самой птице, под песню "жалостливой бабы" за бутылками пива тоскует уездная молодёжь. Под эту же самую песню за бутылками пива тоскуют и пожилые. Правда, пожилые тоскуют не о дивной птице, которая побыла и улетела, а о том, что у них ничего нет реального, ничего нет ощутительного под ногами; они тоскуют оттого, что старое ушло, а молодое не пришло, а если и пришло, то не для них…
– Да, – протянул тоскливо Евгений и поднял стакан с пивом.
– Выпьем.
Андрей вздрогнул, улыбнулся уголками тонких губ. Но из этого ничего не вышло – на губах Андрея была какая-то зелень вместо улыбки, и он тоскливо сказал:
– Выпьем.
– Противная музыка, – сказал Евгений, – всё нутро выворачивает и смазывает гнилью.
– Только смазывает, а у меня давно смазано, – сказал Андрей.
– Неужели ты веришь во всю эту чепуху, что ты рассказал? – спросил Евгений.
– Я?
– Да.
– Не знаю, – ответил Андрей и вытянул шею, задёргал плечами и заиграл пальцами. – Я только знаю одно, что и я держал в руках птицу…
– Птицу?
– Да. А кто держал в руках птицу и упустил её, тот не жилец…
– Это как?
Андрей ничего не ответил. Он только быстро шелестел над столом пальцами и неподвижно смотрел на Евгения. А граммофон всё пел и пел:
Очи карие, большие…
Гришуха с Ванькой плакали, целовались, жали друг другу руки.
– Наша жисть коротка-а… – тянул плаксиво Гришуха.
– Словно волны морские… – подтягивал ему Ванька.
– Словно волны морские… – повторил Андрей.
В это время со звоном упала со стола пивная бутылка. Андрей нервно вздрогнул, повернулся боком к столу, вскинул голову и влип мутными глазами в картину.
– Ааа! – промычал он и тут же затих.
Андрей отчётливо видел, как картина вылезла из тяжёлого старинного багета и легла на пол пивной, а через несколько минут ожила, раздвинула стены пивной, оттеснила слюнявые лица посетителей, а главное – хозяина, зазвенела, запела тёмно-зелёными волнами озера, зашумела лесом, окружавшим озеро. И он, Андрей, почувствовал на своём теле ласковые объятия волн, а на голове и на спине серебряную пыль месяца. Он нырял и плавал в тёмно-зелёных волнах озера, а деревья вершинами пели ему песни. Хорошие песни. А с самого большого дерева рассказывала ему о себе большая птица, та самая, что он, Андрей Завулонов, недавно держал в руках. Но вот кто-то свистнул, и большая птица взмахнула крыльями и взвилась высоко, под самый месяц, покружилась немного под месяцем – это она прощалась с ним и улетела, крикнув:
– Будь здоров!
Андрей вскинул руки, вытянулся и хотел было взвиться за птицей, взлететь, но он не взлетел, а быстро пошёл на дно озера и дико заорал:
– Оооо! Птица! Птица!
Столы, бутылки со звоном покатились на пол. Посетители повыскакивали из-за столов, шарахнулись в сторону, сбились в кучу и испуганно таращили глаза на Андрея. Хозяин тоже выскочил из-за буфета и тоже ошалел. Евгений от неожиданности так и остался сидеть на стуле. А Андрей метался по полу, валял столы, разбивал посуду и всё так же дико орал:
– Птица! Птица! Лови… Лови…
Хозяин пивной опомнился первым, рванулся к Андрею, хватил его за френч пониже ворота, приподнял кверху, тряхнул и поставил на ноги.
– Скотина!
Андрей хрипел:
– Леший… Леший… – и показывал на пол.
– Скотина! – рычал хозяин пивной. – Я покажу тебе лешего!..
Вмешался Евгений.
– Брось…
– А вы заплатите? – оскалив корешки зубов, прорычал на Евгения хозяин пивной.
– Вы разве не видите, что он больной человек…
– Вы все больные, – отпуская Андрея, прохрипел хозяин.
Андрей пробуждался, он возвращался из какого-то жуткого путешествия. Всё его тело тряслось, а зубы стучали. А когда возвратился, почувствовал, что у него под ногами не тёмно-зелёные волны озера, а самый обыкновенный пол, засыпанный осколками тёмного стекла, загромождённый перевернутыми столами и стульями; а над его головой не шум деревьев и не смех лешего, а хриплый скрежет хозяина пивной. От такого пробуждения Андрей вздрогнул и как-то болезненно съёжился, тупо обвёл глазами зал и, подёргивая острыми плечами и покачиваясь из стороны в сторону, медленно направился к двери и вышел из пивной.
Евгений бросился за ним.
– Не надо! – бросил Андрей и скрылся в мглу вечера. Евгений пожал плечами и вернулся обратно.
– Ну? – сверля глазками из-под тупо обрубленного лба, рычал хозяин пивной.
– Заплачу! Скажите, сколько это стоит?..