* * *
Московские колокола стонали и рыдали, перекликаясь друг с другом. По столице везли Разина. Впереди шагали триста стрельцов. За ними скрипела тяжелая телега, на ней - железная клетка. А в клетке меж двух столбов, привязанный цепями за ноги и за руки, стоял атаман-разбойник. Весь он в лохмотьях, обросший волосами, в струпьях ран. За телегой мычащим быком на цепи шел Фрол, брат атамана.
Степан смотрел вниз, на лубяное дно телеги, опустив свою лохматую бедовую голову, словно о великом деле думал. Глаз не поднимал, не хотел, видимо, и слышать, что творилось вокруг.
Привезли пленников в Кремль, поместили в подвале Сыскного приказа и тут же начали допрашивать. Государь торопился покончить с злодеем.
- Наконец-то ты в наших руках, душегуб! - сквозь зубы бросил Степану думной дьяк Алмаз Иванов. - Расскажи-ка, вор, как насильствия начал?
- Пиши, - буркнул Разин. - Пиши, высохший камыш!
- Что писать-то? - вытаскивая из-за пазухи бумагу и садясь за низенький столик, прокашлял чахоточный дьяк.
- Как царское дерьмо таскаешь.
- Не трави его, брат, - заискивающе попросил Фрол, которого с двух сторон держали два бугая. - Этим себя не защитишь…
Степана привязали, между ног сунули дубовое бревно и с помощью колеса, прикрепленного к стене, подняли к потолку. Тело атамана растянулось, руки с хрустом вышли из предплечий.
Толстобрюхий палач взял сыромятный кнут, попятился назад и, со всей силой размахнувшись, ударил по голой спине. Красно-багровая полоса засверкала, из нее алой струйкой брызнула кровь. Палач снова замахнулся кнутом - вдоль полоски ровнехонько другая пролегла: словно полосы на ремень резал. Знал свою работу! Третий, шестой, восьмой удар… Степан молчал. От крови намок кнут, превратился в мочалку.
- Будешь говорить-то? - после каждого удара спрашивал Алмаз Иванов, сам чесал свою тонкую шею, как будто по ней муравьи ползали.
Степан словно воды набрал в рот, Фрол не смотрел на брата, дрожа от каждого услышанного удара, только крестил свой лоб и грудь.
Степана наконец спустили на пол, облили холодной водой. Вместо него подняли на дыбу Фрола. Тот сразу же зарыдал.
- Терпи, брат, - застонал Степан. - Ты ведь казак! Думай, что не больно - и всё. Они и бить-то не умеют, - лениво повернулся к палачам. - Эх, псы царские, лишь гавкать научились…
Фрол быстро поник головою, потерял сознание. Вновь принялись за Степана. Спиной привалили к жаровне.
- И-их! - крикнул он. - Давно в баньке не парился, теперь в самый раз, все косточки обогрею. Вот так, вот так… И-их, черные души! Жарить умеете!..
- Куда спрятал награбленное? Пошто царем назывался? Кого посылал к Никону? Что он тебе обещал? - всё спрашивал дьяк.
- Отстань от меня, черт рогатый, не приставай! Хоть спину спокойно погрею. Знал бы про такую баню, сам бы кое-кого попарил! И-их, как бы попарил…
Пытали до тех пор, пока сами палачи не упрели. Пытка не помогла узнать ничего, что интересовало Государя.
Алмаз Иванов вошел к царю с докладом. Уже с порога тот спросил:
- Сказывал разбойник, кто к Никону ездил?
- Пока молчит, вор разгульный! Но скажет, Государь, непременно скажет, - дьяк верил огню и кнутам.
- Иди да не забывай, о чем я просил: пиши про все злодейства разбойника, ничего не забывай!
Пятясь и кланяясь непрестанно, дьяк вышел.
Писать-то он писал, не ленился. Да вот беда, скоро и писать- то будет нечего. От разбойника одни издевки слышат, поносит он всех, с царя начиная. Другие же пленные на пытках боготворят, царем считают Стеньку Разина. В народе уже много песен о нем сложено. От Москвы и по всей Волге-матушке распевают.
У нас то было, братцы, на тихом Дону,
На тихом Дону, во Черкасском городу:
Родился удалый добрый молодец
По имени Степан Разин Тимо-фе-е-вич!
В тот же вечер атамана снова в пыточную притащили, привязали, постригли макушку и начали с потолка по капле воду лить. Этого никто не выдерживает, с ума сходят.
- Что, поволжская мордва своею волею за тобой пошла? - обратился к Разину Алмаз Иванов. - Алену-старицу бывший Патриарх к тебе послал?
- Кто это за человек, почему ее не знаю? Видать, сам сатана-царь ко мне ее послал, - криво усмехнулся атаман и начал петь.
Сверху, как горох, падали на макушку капельки, словно дыру сверлили. В ушах у Степана зашумело, в глазах поплыли черные тучи. Вдруг всплыло перед ним лицо жены, та к нему с вопросом:
- Как, Степа, думаешь, они выручат нас? Выручат, спрашиваю?
- Выручат, выручат!
Слово это Степан криком крикнул. Палач наклонился к нему, поднял за подбородок.
- Кто выручит? - скрючился дьяк. - Кто тебя, разбойника, выручать придет?
В лицо Алмаза Степан смотрел бессмысленным взглядом. Вдруг - ха! - плюнул.
- Царский прихвостень! Не боюсь я тебя! Не бо-юсь!..
Палач-детина кулаком его по лбу стукнул. Из разбитого носа хлынула кровь. Тело безвольно обвисло.
- Хватит, смерть сам себе приближает! - бросил дьяк и лающим псом закашлял.
* * *
На Красной площади повернуться негде - столько народу собралось. Пол-Москвы. Привели братьев Разиных, закованных в цепи.
За прошедшую ночь Степан собрал свою оставшуюся силу и теперь по площади, камнем обложенной, шел горделиво. Сам, без палачей, поднялся на эшафот. Алмаз Иванов начал читать сыскную грамоту:
- "Отчужденный от Бога донской казак-вор Стенька Разин! В прошлом году лета 1670-го ты, богоотступник, продал Государя Алексея Михайловича, на Дону и на Волге многу беспредельно людей поуничтожив…"
Дьяка слушали, затаив дыхание. На лице Степана и тени страдания не было. На ногах он стоял крепко, зорко глядел на народ. Кого-то увидел, по лицу его пробежало оживление. Заметили это и стрельцы, да разве среди тысяч собравшихся здесь найдешь его друзей - все в лохмотьях и лаптях, все одинаковы.
- "Ты, вор, многажды купцов вешал, многие города ограбил, из астраханской церкви князя Ивана Семеновича Прозоровского без воли вытащил и смерти предал.
Купцов и дьяков, не пошедших за тобой, взял да повесил на столбах вдоль грязной дороги. Дойдя до Саратова, ты, Стенька-вор, золотые припасы и хлебов амбары вычистил, всю семью воеводы Козьмы Лутотина уничтожил. Затем вновь двинулся на государевы войска, дошел до Симбирска, взял его. И там бесчисленные пагубы сотворил. Куда ни попадал ты, везде от тебя разор и воровство. И всегда бесстыдно врал, что с тобой митрополитом бывший Патриарх Никон…
За неверность к Государю, за великия хулы Москве и другим частям Всея Руси по указу царскому и бояр приговорен ты, вор Стенька Разин, к смерти позорной…"
Дьяк кончил читать, отошел в сторону. Один из палачей дернул Степана за руку. Тот толкнул его, повернулся к храму Василия Блаженного, перекрестился. Взглядом окинул высокие стены Кремля и заметил: на него с башни смотрит… Государь. Трижды народу поклонился, трижды во весь голос сказал что есть силы:
- Простите, братья, простите, люди русские!
Увидев своих друзей - Алексея Чухрая и Тикшая Инжеватова - моргнул им. Сам хотел лечь на плаху, но палачи к нему кинулись. Свалили, распяли за ноги, за руки. Коротко стукнул топор - правая его рука по локоть отлетела. Разин не застонал, лишь удивленно посмотрел на шевелящийся обрубок. Палач снова опустил топор, зловеще сверкнувший в воздухе. Гулкий удар - и правая нога отошла в сторону.
Степан смотрел в небо. Лицо его было белым-белым, по лбу крупными каплями катился пот.
- У-у, псы! - крикнул он кому-то.
Топор снова ударился уже о бесчувственное тело…
В Кремле вздрогнул Иван-колокол. Тугой волной покатился над толпой грозный гул. То ли людям грозил, то ли смельчака-казака отпевал. Мороз у всех по коже, слабые на колени пали.
На часах истории было 6 июня 1671 года. Светило над Москвой яркое летнее солнце, кому-то даря радость и утешение.