Никон поклонился царю три раза, затем два раза Патриархам, с гневом посмотрел на священство, плюнул в сторону бояр и, тяжело ступая, вышел из зала. На улице крупными хлопьями падал снег. Всё подворье Кремля, санки и скрючившегося на облучке Промзу покрыл белым пушистым полушалком. Никон легонько толкнул посохом возницу, тихо сказал:
- Давай, молодец, гони!..
На подворье Вознесенского монастыря ожидала их пол-сотня стрельцов. Начальник их, Матвей Стрешнев, поклонился Никону и стыдливо сказал:
- Прости, владыка, нам приказали тебя охранять. Царский это приказ. На меня ты зла не держи - не я хозяин… Доброту твою никогда не забуду… - И снова низко поклонился.
- Добро не всегда добром платится. - Но видя, как воевода от услышанного пошатнулся, Никон добавил: - Не беспокойся, не о тебе говорю, а о царе.
Думал было теплой улыбкой стрельца одарить - на лицо легла гримаса боли, лоб перерезали глубокие морщины. Рукой отодвинул Стрешнева и пошел к низенькому крыльцу.
Уже ночью, когда Никон тщетно пытался заснуть, в небольшую келью вошел Матвей Иванович и вновь виновато молвил:
- Собирайся, Патриарх…
Никон поднял свой уставший взор, растягивая слова, спросил:
- Куда ж повезешь меня, служилый? В какую темницу?
- Государевы псы тебя "осчастливили": черным монахом в Ферапонтов монастырь отсылают. Ты из новгородской тьмы меня сюда вызволил. Я, как видишь, в дикую тьму тебя везу. - Стрешнев рукавом вытер с лица слезы.
- Ну, ну, хватит об этом, - начал Никон успокаивать воеводу, - Господь испытания посылает. Надо их принять.
Стрешнев молчал. Что скажешь против владыки? Он многое видел и много знает. Был и Государем, и Патриархом. Только вот царскую руку за божью почему-то принимает. Неужели не видит, откуда зло исходит?..
- Одна у меня просьба к тебе, Матвей, будет, - уже на пороге обратился Никон.
- Говори, Святейший.
- Помоги мне Промзу взять с собой. В глухом монастыре, куда, возможно, и солнце не заходит, беседы на родном наречии душу окрыляют.
- В повозку его спрячу.
- Да благослови тебя Господь!
Стрешнев поцеловал его руку.
… По всей округе гуляла пурга, валя с ног всё, что вопреки ее власти могло ещё двигаться. Но кибитка, окруженная конными стрельцами, упрямо пробивалась вперед через снежные заносы. Шли последние дни декабря 1666 года, раскладывая по-новому карты судеб. Для одних это было начало рассвета, для других - печальный закат.
* * *
Живя у Белого моря, Аввакум имел тесную связь с Москвой. "Добрые, задушевные друзья" в ответных письмах ругали протопопа за то, что он не умел вести себя, что, мол, помог царю устанавливать в церквах новые обряды. Да и сам протопоп не раз признавался: "Я нарыв затронул и еретиков рассорил".
Теперь протопоп нашел новое дело - принялся лечить горожан травами и святой водой. "Многих я на нога поставил, многих исцелил…"
Так пролетело два года. За это время он "наверх" послал несколько писем-челобитных о том, как "вдохнуть в русские церкви новой силы и кого куда назначить". Это, конечно, московским архипастырям не понравилось, да и сам царь понял: в новую церковь Аввакума не вернуть. Архиереев поставили на колени, а протопопа никак не угомонят. Царь решил: хватит, поиграли с ним, пора от него и освободиться. В марте Аввакума привезли в Москву.
Дни протекали в спорах с Павлом Крутецким. Злого "краснолицего" царь заставил все силы приложить, лишь бы перетянуть Аввакума на их сторону. Аввакум оставался непреклонным. Павлу он бросил в лицо: "Как молился, так и дальше буду".
Затем учил его рязанский архимандрит Илларион. Чего там, он "столько ему пропел, сколько надобно…".
Привезли несговорчивого протопопа в Пафнутьев монастырь. Здесь его навестили две сестры - Федосья Прокопьевна Морозова и Евдокия Прокопьевна Урусова. Навезли ему гостинцев, яств невиданных. Аввакум же угощал их задушевной беседой.
Игумену Зосиму было строго-настрого наказано: "Сломать его волю, чем только можно". Но все уговоры и беседы результатов не давали. Аввакум опять послал в Москву "великую жалобу". В ней, на чем свет стоял, ругал никониан. Москва также рта не закрывала. Вновь в адрес Аввакума шли угрозы и предупреждения. 12 июня Аввакума привезли в Крестовую палату, куда собрался церковный Собор - оба восточных Патриарха и пятьдесят русских епископов. Протопоп, как всегда, верил в свою праведность, твердо стоял на своих убеждениях. Отступили Иван Неронов и соловецкий архимандрит Илья. Аввакум с презрением глядел на епископов, считая их предателями своей веры. Перед иностранными "великими" Патриархами они стояли, склонив головы, на коленях.
Долго Аввакума убеждали: что-де ты упрям, протопоп? Вся-де наша Палестина - сербы, албанцы, римляне, поляки - тремя перстами крестятся; один-де ты стоишь на своем упорстве.
Аввакум отвечал умно и убедительно:
- Вселенские учителя! - говорил он пламенно. - Рим давно упал и лежит навзничь, ляхи с ним же погибли, предав христианство. А ваше православие опоганил турецкий султан Магомет. Что на вас удивляться: немощны вы стали. И впредь приезжайте к нам учиться. У нас Божию благодатью самодержство.
Говоря, он внимательно слушал, как Дионисий переводит, и про себя думал: смотри-ка, бывший монах, что ходил в прислугах у Никона, теперь уже архимандрит, рукавом ризы помахивая, других учит. Это он обоим Патриархам писал, что русские обряды, мол, в старых церквах от незнания введены. Поди не верь ему - шепнет об этом Государю, тот не меха и деньги им покажет, а коровий хвост. Патриархи, склоня головы, слушали предателя Дионисия. Словно Пилат он…
Русь, слава Богу, всегда сама себя кормила и своим умом жила. Ещё при Иване Грозном святой Собор указал, сколькими перстами креститься. На том Соборе были казанские чудотворцы, соловецкий святой игумен Филипп. Об этом Аввакум и сказал.
Патриархи задумались. О чем-то стали шептаться друг с другом. Тут вскочил со своего места архиерей Илларион, которого Никон деньгами подкупил:
- Наши святые ни черта не знали, зачем им верить!
Здесь уж Аввакум не сдержался. Не разбирая слов, закричал:
- Еретики вы! Собачьи хвосты! Похабники! Вражьи души! Всякое случалось в Крестовой палате, но таких обвинений здесь никто не слышал.
- Возьмите его, грязного раскольника, за шиворот! Десять псов-епископов кинулись на Аввакума. Рыжий дьякон схватил его за бороду, потянул к двери. Не-е-т, сразу не свалишь протопопа! Силен, как медведь. Всё равно сбили с ног, стали пинать куда попало. С рычанием раненого зверя Аввакум поднялся и, утирая кровь с лица, встал на колени, громовым голосом изрек:
- Как вы, убийцы, станете в церквах служить?!
Все остолбенели на своих местах, против таких слов не знают, что сказать. Аввакум лег у порога - стоять он, видимо, не мог, так ему досталось! Бросил сквозь зубы:
- Вы думайте, а я отдохну, вы судите, а я посплю.
- Дурак ты, протопоп, - бросил кто-то в сердцах. - Против ветра не плюют.
- Мы дураки, да праведны, вы умны, да бессовестны…
Спорили ещё долго, а потом Аввакуму сказали:
- С тобой нам больше не о чем говорить, хватит, мы устали от тебя.
Лишили Аввакума сана, сбрили бороду, на челе ни одной волосинки не оставили. Вывели из зала, чтоб посадить на цепь.
На третий день отвезли в земляную тюрьму на Воробьевых горах. Там он встретился с теми, кто, как и он, не отступил. Это были соловецкий старец Епифаний, оставивший монастырь и приехавший в Москву защищать царя от Никона, тобольский дьякон Лазарь. В последнее время Лазарь жил в Пустозерске, оттуда его привезли на Собор. Своим соратникам он рассказал о суде над ним. "Всех архиереев я обозвал ворами. Хотели было закрыть мне рот силой, да здесь я встал перед ликом Божьей Матери, сказал: "Прошу я вас лишь об одном: в костер меня бросьте. Если сгорю - тогда в новых книгах правда, не сгорю - правда на стороне старых книг".
Высокие гости руками замахали: таких прав, мол, они не имеют. С этим вопросом обратились к царю, и тот на "божий суд" не решился.
В тюрьме на Воробьевых горах их держали месяц. К Аввакуму привозили монаха Григория (Иван Неронов), дьяка Дементия Башмакова, архимандрита Иоакима и других. Только зря: тот их выгнал. Возили его из монастыря в монастырь. Царь всё ещё верил, что с ним поладит. Даже своей жене и детям просил у него благословения.
Аввакум остался тверд, в ответном письме вновь напомнив, что не ему, а Государю самому надо отказаться от заблуждений.
Как сам Романов "благословлял" Аввакума и его соратников, об этом старец Епифаний своей семье так пишет: "На Урешу привезли нас в часу осьмом. Каки только привезши, тотчас стрельцы взяли Аввакума за руки, голову прикрыли рогожею и повели через задние ворота. Увидев всё это, удивился боле и забоялся. Уже стал проститься со семьею своею и близкими да родными. Пришел стрелецкий голова и тако же рогожею меня прикрыл. Завели в темную келью, той двери и окна глиною замазаны, без одной расщелины…"
Услышали в Москве, куда осужденных отвезли, многие их навещали. Об этом через знакомого человека Аввакум сообщает в Мезень. Через некоторое время оттуда приехали два его старших сына - Прокопий и Иван. К отцу их не пустили. Так сделали и с Федосьей Прокопьевной Морозовой, которая обещала стрельцам кучу денег.
Сыновей его три дня допрашивали. Взяли с них обещание, что они не пойдут по отцовскому пути, иначе посадят в тюрьму.