* * *
Вот уже четвертый год Никон живет в Новом Иерусалиме. Четыре зимы по-волчьи скрежетали зубами перед его кельей, четыре весны, наряженные невестой, промчались - и не заметил. За делами иногда даже забывал, кто он и почему здесь. Да и куда пойдешь, если кроме кельи он ничего не имеет. Ни семьи, ни родных, ни детей.
Судьба как маслобойка его била, всё на его плечи валила. Кому маслице попадало, а ему - пахта. На его месте, на патриарший престол, другого бы давно назначили, да Государь боялся Антиохийского Патриарха Макария. Это он в 1652 году приезжал в Москву и на голову Никона возложил вселенскую митру.
Четыре года Никон не навещал столицу - туда его не пускали. Так царь приказал. С полдюжины стрельцов его сторожат, хоть и по нужде не выходи. Стыдоба! Словно в большой грех вошел или человека убил.
Новый Иерусалим теперь - знатный монастырь окрест, сюда паломники приезжают даже из-за границы. Всем он нравился, всем он по нутру. А уж храм Воскресения - точно в небо плывущий корабль. Изнутри он весь в серебре да золоте, по стенам - божьи лики да летящие ангелы.
Днем Никон службу ведет, по ночам над бумагами сидит. Вот и нынче, когда только порозовело небо, он положил наконец гусиное перо, не раздеваясь, прямо в толстой суконной рясе, прилег на дерюгой застеленную скамью.
Почему-то вспомнил о раскольниках. Их требования почти у всех одинаковы. Новые обряды не столько сами по себе плохи, сколько плохи, потому что новы. "Святыми считали лишь книги, написанные при Патриархах Иове, Гермогене, Филарете и Иосифе. За каждое их слово дрались, хотя многие и не понимали. Восхваляли старинные обряды А как человек верит в Бога и почему - это их не волновало! Ревниво относились только к ритуалам и непоколебимым традициям. Так, святых видели лишь бородатыми. Раскольники месяцами постились, ненавидя песни, пляски и всё иностранное. В воскресение Лазаря, о чем сказано в Святом Писании, не верили. Считали, что смерть Лазаря - это грех, могила - ежедневные страдания, и то, что он вновь воскрес - это, по их мнению, ещё больший грех. В Деяниях апостолов даже нашли защиту против бритья бород.
Конечно, раскольники тормозили жизнь. Как и всегда бывает, топтание на одном месте надоедает. Человек о будущем думает, глядя в свой завтрашний день. Так вышло и с русской церковью. Ее надо было освободить от железных вериг. Для этой цели нужен был сильный человек. Таким Государь увидел Никона. И утвердил Патриархом. Он, Никон, хорошо понимал, что если с тела не смывать пот - лишаями обрастешь. Приблизить русские церковные обряды к ритуалам церквей других стран - вот он о чем думал. Эта политика, и в то же время, укрепление государства. Шагая в ногу со всеми, Россия почувствовала бы себя равной. И это дело у Никона вышло. Он поднял лежащий камень, под который и капли воды не попадало. Вначале царю он был нужен, и тот даже, как мог, помогал ему. А теперь зачем он, Никон, царю? Умные до той поры годятся, пока без них трудно. Теперь и Государь не четырнадцатилетний мальчик, которого возвели на трон, теперь он отец многих детей, знает, что такое война и как вести себя с другими государями. Время, как ни говори, многому научит. "Бог с ним, и я не холоп - в новом храме живу, где приволье и благодать…"
Он ещё долго предавался горестным размышлениям, пока наконец сон не сморил его.
Проснулся Никон от утренней свежести, проникшей с улицы в открытое окно. Встал со своего жесткого ложа, надел суконную поддевку поверх рясы и вышел из кельи.
Пригорок, на котором стоял монастырь, лес и уходящая вдаль лента реки - всё было залито утренним нежно-розовым светом. Солнце ещё не показалось из-за горизонта, но уже затопило округу красками зари.
Никон пошел к реке, пойма которой купалась в молочном тумане. Песчаная тропа вела его мимо зарослей черемухи, калины, бузины и шиповника. Во всякое время года здесь было красиво и покойно: ветер запутывался в густом непроходимом кустарнике, птицы здесь охотно вили гнезда, выводили потомство и пели дни и ночи напролет.
За Никоном на росной траве оставался темно-зеленый след. Но вот заливной луг кончился. Дальше - прибрежная песчаная полоса. Утопая в зыбучем белом песке, подошел к воде, прозрачной как слеза. Видно, как сбоку у затонувшей коряги резвятся мелкие рыбешки. Никон нагнулся, поднял камешек-голыш и бросил в реку. Водная поверхность успокоилась, снова стала гладкой. Рыбешки опять вернулись на свое место.
Никон поднял голову, взглянул на восток. Солнце показало ярко-розовый край. Первые его лучи брызнули по небосклону, зажгли пожар на куполах Вознесенского храма. Патриарх, затаив дыхание, долго стоял и смотрел на восход дневного светила, на божью красоту и на творения рук человеческих. Думы его стали возвышенными и торжественными. С лучами солнца в него влилась новая энергия. Она ожила и обогрела его уставшую душу. Никон распахнул рясу и пошел обратной дорогой в монастырь. Навстречу попался Промза.
- Святейший! Прости, что нарушаю твое уединение, но мне приказано найти тебя.
- Откуда знаешь, где я? Следил, что ли?
- Господи прости! Мне такое и в голову не придет! Просто я сам люблю сюда приходить. Рассвет здесь, на Истре, волшебный… - Лицо у Промзы стало мечтательно-глупым.
"Такой не соврет!" - усмехнулся мысленно Никон, глядя на художника. А вслух строго спросил:
- Кому я понадобился?
- Кто-то издалека к тебе, святейший, прибыл. Строгий, глазищи так и зыркают…
У монастырских ворот его ждал бородатый мужик лет тридцати. Невысокий ростом, коренастый. Одет в казацкое платье, на голове островерхая шапка. Узкие, широко расставленные глаза его смотрели пристально и строго. В бездонной черной глубине их таилось что-то опасное и загадочное. При появлении Никона он снял шапку и ждал, когда тот подойдет ближе.
Выдержав взгляд его глаз-колючек, Никон спросил миролюбиво:
- Откуда ты, добрый человек? И зачем я тебе понадобился?
Мужик поклонился и ответил с почтением:
- Издалека я к тебе добирался, Святейший. Много дорог прошел, чтобы поговорить. Не гони, вели выслушать…
Никон расспрашивать больше не стал. Показал рукой в сторону своей кельи:
- Пойдем поговорим, если от меня будет польза. - И первым шагнул к двухэтажному домику.
Внизу велел путнику обождать немного. Зашел в каморку переодеться. Ряса, в которой спал и ходил по росе, промокла и помялась. Вышел к гостю в темно-синей летней рясе, с расчесанной бородой. На груди сиял золотой крест на золотой цепи. Мужик смотрел на него с благоговением.
- Пойдем в трапезную, мил человек! Там пока пусто, и никто нашему разговору не помешает.
Незваный гость сел на лавку. Никон - напротив. В руках - четки. Теребя каменные бусинки пальцами, спросил:
- Так что тебя привело в Новый Иерусалим?
- Я казак донской. Степаном Тимофеевичем зовусь, пресвятой владыка. По прозвищу Разин.
Никон вдруг с молодой легкостью вскочил на ноги, добежал до двери и резко распахнул ее. Послышался глухой удар и звук падающего тела.
- У, вражьи дети! Пошел вон, гнида! - Это Никон крикнул в проем двери, а потом, плотно прикрыв ее, сказал уже казаку: - Видишь, как живу здесь? Везде "уши"… Сколько за мной сторожей приставлено - шагу не сделаешь…
- Дозволь, Святейший, я этому негодяю бока намну? - и он направился было к двери.
- Что толку? Этого проучишь - другой его место займет.
- Зря ты тут боярскую мякину развел, Патриарх! Надо это тараканье гнездо раздавить!
"Вот ты каков, Степан Разин! - глядел на гостя Патриарх во все глаза. - Польских панов гонитель, татарских гнезд разоритель. Слыхать о тебе слышал, а вот теперь вижу!"
- Не боязлив ты, Степан Тимофеевич!
- От людского горя я таким смелым сделался, от нужд и страданий. А теперь хочу народу своему послужить…
- Нам есть с тобой о чем поговорить, сын мой. Но для начала неплохо бы потрапезничать. Самое время уж. А на сытый желудок и беседа легче пойдет.
Никон снова подошел к двери и позвонил в висевший над косяком колокольчик. Тут на пороге вырос черный монах, услужливо согнутый в три погибели.