* * *
Вернувшемуся от государя Никону Арсений Грек сообщил: - Иван Разумов приезжал, в гости тебя зовет, ибо завтра он на родину уезжает…
Ивана Никитича Разумова Никон с детства знает. Он из Нижнего Новгорода, на всю округу известный купец. Четыре судна держит, несколько лавок поставил в сердце самой Москвы, здесь же выстроил себе хоромы. Неженатый, живет с единственной сестрой, красота которой восхищает всю столицу.
"Давно с ним не встречался, возможно, и деньжат на новостройку подарит. Придется навестить", - устало подумал он про себя.
Купец жил на Арбате, туда недалече, да без караула не поедешь. Взял десять стрельцов.
Иван Разумов встретил Патриарха радушно, поклонился ему и поцеловал руку. Раньше такого между ними не было. Да ведь теперь Никон Патриарх, а не колычевский батюшка. Из Колычева родом и Иван Никитич, не раз за одним столом сиживали. Отец уже тогда держал лавку, сын дальше пошел, много богатства нажил… Ныне он денежные горы перелопачивает…
Вошли в горницу. Она вся в иконах. Посередине - резной стол дубовый, вдоль стен расставлены мягкие лавки.
- Вот и богатство мое, святейший! - засмеялся хозяин и посадил гостя на самое почетное место - под образа.
Долго вели они тихую беседу о родных селах, о близких обоим людях, о том о сем. Время к вечеру, а купец всё ещё не раскрывал свою душу. "Как сорока стрекочет. Хитер. В отца пошел", - Никону вспомнился старик Разумов, давно покоящийся на колычевском кладбище. Тот и гнилую рыбу умудрялся продать. Сельчане шапки перед ним снимали. Теперь вот и сын хочет обвести его вокруг пальца. "Врешь, не обманешь!" - про себя засмеялся Патриарх. И строго спросил:
- Ты берешь в руки Новый Завет?
- Это дело духовника, святейший. Держу в руках эту большую книгу, да заглянуть в нее некогда, прости грешного!
- Принеси-ка ее, я тебе отдельные главы прочитаю, и ты поймешь, в чем счастье человеческое.
Из задней комнаты купец вынес толстую книгу, протянул ее гостю. Тот одним взмахом пальца нашел нужное место и певуче начал читать: "Но есть среди вас некоторые неверующие. Ибо Иисус от начала знал, кто суть неверующие, и кто предаст Его. И сказал: для того-то и говорил Я вам, что никто не может придти ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего"*.
От громкого голоса Патриарха дрожали настольные подсвечники, испуганно металось пламя свечей. Иван Никитич сидел надутой жабой: салом заплывшие плечи, живот с огромное корыто, нос с молотило. Патриарха слушал, хмыкая и кряхтя, подмигивал, словно играл с ним.
Никон понизил голос и прочел уже по памяти, не заглядывая в книгу:
"Опять говорил Иисус народу и сказал им: Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни".
В эту минуту дверь приоткрылась и в нее заглянула девушка - сестра купца.
- Что тебе, Мария? - строго спросил Разумов. Никон, разглядывая ее красивое, словно иконописное, лицо, ласково улыбнулся ей.
- Принести вам закусить? - спросила, густо краснея.
- Зачем спрашиваешь? - одернул ее Иван Никитич. - Стол давно бы приготовила. - Повернулся к гостю, добавил: - Ты уж, святейший, прости… Плохой я хозяин, а хозяйка и того хуже - молода, неразумна.
Дверь захлопнулась. Девушка, стуча каблучками, побежала на кухню. Никон закрыл книгу и поправил рясу на коленях.
- Это не беда, была бы душа чиста, а мудрости жизнь научит… Да вот ещё Святое Благовествование*. Читай его.
- Мудрая книга, святейший. Ох, какая мудрая! - начал хвалить купец. - Всё то, что в ней описано - чистая правда…
- Ты, Иван Никитич, давно из Нижнего? - чтоб сменить тему беседы, спросил Никон. - Теперь, знамо, край родимый совсем изменился. - Помолчал, вновь добавил: - Сейчас туда полетел бы, да некогда.
- Ещё бы! - согласился Разумов. - Вон на тебе бремя какое, святейший. Целой страной управляешь. Никон молчал. И купец смело продолжил:
- С Нижним ничего не случилось - всё ширится. И Волга, и Ока всё так же дружат, качают лодки и баржи, кормят рыбой. Мои же суда на Москве-реке не умещаются.
- Наслышан, наслышан, что богат ты, - Никону не понравилось сказанное купцом. Это был прямой намек на то, что Патриарху родные места не нужны, он доволен своей жизнью в Москве. - Ладно, когда-нибудь навещу Вильдеманово. На днях с мордвою виделся, так сердце до сих пор ноет… - Никон уже пожалел, что пришел сюда, вот даже и оправдываться приходится. Он и сам, конечно, не нищий, золота до смерти хватит, да ведь ни за какие деньги не купишь счастья ощутить на своем лице волжский ветер… Впрочем, зачем в этом купцу признаваться? И он вслух сказал:
- Человек, Иван Никитич, на муравья похож: всё выше и выше строит свое гнездо. Зачем - и сам не ведает.
- Всё учишь меня, Святейший? - хитро улыбнулся Разумов.
- А ты в корень жизни смотри! - возвысил голос Никон. - Почему церквам не помогаешь? На что деньги тратить - бездетный ведь? Для Марии копишь? Приведет зятя, когда постареешь - за ноги на улицу выбросят!
Жирное тело купца студнем задрожало. Скривив губы, он ждал, что гость дальше скажет. Но Никон умолк, и он зло бросил:
- Душу терзаешь, святейший! Для церквей не жалел я денег. Новому Иерусалиму не давал - это чистая правда. Не успел, за это прости! Придет время - помогу…
Никон хотел обидеться, но не успел: двери распахнулись, и вошла вереница слуг. Они несли кушанья, баклаги с вином… "Это хорошо, вовремя пришли, - подумал Никон. - Негоже ссориться с земляком". Правда, с одним земляком они по гроб жизни враги. Аввакум - это черт двурогий, а не земляк… И вновь задумался о купце: "Одним лаем и собака себя не прокормит. Хитрее надо быть! Вон как купец со мной играет, словно и не Патриарх рядом, а монах-беглец. Выходит, богатство только к греху приводит…".
Никон перекрестил лоб и обеими руками вцепился в гуся. С хрустом сломал зарумяненные крылышки, не спеша начал есть, свое величие не теряя. Смотрит, хозяин полтушки сунул в свой медвежий рот и зачавкал. Тогда и гость забыл о скромности. От ковша вина его глаза заблестели, белое лицо покраснело: забыл кто он. Иван Никитич подмигивал ему. Он давно понял, почему гость на дверь посматривает. Там Мария, она явно понравилась Патриарху.
Конечно, в зятья Патриарх не пригоден, но если сестра к сердцу его тропу проложит, тогда и ему, Ивану Разумову, в Москве не пришлось бы кланяться разным приказным дьякам. Иной раз он привезет кучу товаров, ждет, ждет у дверей приказов - от стыда хоть в петлю лезь. Все в карман заглядывают, норовят побольше цапнуть, чужого добра прихватить. Вот где униженье и разор!
Как огонь сестра у Ивана Никитича, много ухажеров от нее сгорело. Даже Силантий, рулевой его самого большого судна, в Нижнем сотню девушек попортивший, под окнами спаленки Марии ночами простаивает. В эту зиму на лицо он совсем изменился. "Чем болеешь?" - как-то спросил он парня. "От любви к сестрице твоей, Иван Никитич, скоро на тот свет уйду", - открыл он свою душу. И ведь не обманул: весной умер страдалец, Мария даже в последний путь его не проводила - сказала, что девушки на кладбище не ходят.
Сейчас она то и дело заходила в горницу, меняла яства, посуду. Следя за ней, Никон, как кот, облизал губы. Про себя же о другом думал: "Хитер, ох, как хитер ты, Никитич! До кончины будешь таким. Чтобы замолить свои грехи - церкви подаяния бросаешь, как собаке кость".
- Сегодня приметил, что комары по дому летали и рысаки ржали, - перебил его мысли хозяин. - К дождю всё это. Или к богатству… Давай же выпьем за дни будущие, Патриарх!
И пятый стакан Никон выпил до дна. Славное вино - заморское, по телу бродило без головной боли.
Купец было уже рот раскрыл, чтобы дудочников крикнуть, да вовремя спохватился. Помолился на образа и, тяжело поднявшись из-за стола, заспешил к двери. Никону ничего не оставалось, как последовать за хозяином. На прощанье ему хотелось обнять Марию, но ту словно ветром сдуло. Весь вечер рядом крутилась, ворковала голубкой, а теперь иди ищи ее.
На улице, прощаясь, Никон хотел было в губы поцеловать купца, да вовремя сдержался: не к лицу Патриарху. Лишь благословил земляка и сказал:
- До новой встречи, Никитич!
Толстым сукном обтянутый тарантас начал крутить высокими колесами всё быстрее и быстрее, набирая ход. Купец долго смотрел вслед, до тех пор, пока тот не скрылся из вида. Улыбка сошла с его лица, в сжатые губы занозами вонзились тонюсенькие морщинки. Вздрогнув тучным телом, купец спрятал голову в жирные плечи и устало вошел в высокий терем.
Глава десятая
На Николу утро выдалось хмурое, метельное. В маленькое оконце сторожки, затянутое бычьим пузырем, свет едва проникал. Горбун Павел, звонарь Успенского собора, встал рано, потуже подпоясал свой драный зипун, поглубже натянул заячий треух и отправился на колокольню. Надо звать народ к обедне, напомнить забывчивым о дне святого Николая Угодника.
Ветер рвал полы широкой рясы, бросал в лицо пригоршни сухого колючего снега, пытался свалить Павла с ног.
Ступеньки наверх припорошены снегом - из всех щелей на колокольне продувает. Павел, держась покрасневшими от холода руками за обледенелые перила, с трудом поднялся на площадку. Здесь ветер ещё злее, так и норовил столкнуть горбуна наземь. Но опытного звонаря не проведешь. Двумя руками он ухватился за веревки, привязанные к языкам колоколов, кривыми ногами уперся в дубовые перекладины - попробуй столкни!