* * *
Пролетела осень, весна снега растопила, а русские полки всё ещё стоят на одном месте. Какие думы у государя, почему он вперед не двигается? Петр Потемкин, посланный к Финскому заливу, Никону прислал добрую весть: "…Враг отступил, хотя и умеет драться. К Ладоге через Новгород вышли. Зимой - на санях и верхом, весной, когда Волхов освободился ото льдов, сели мы на суда - и до озера. С хлебом и солью нас встречали, показали крепость, куда финны попрятались…"
Ни писем от царя, ни других вестей. Как в воду канул. Думал об этом Никон, ночами не спал. По городам и весям он послал рассыльных, чтобы собирали для войска зерно, лошадей, порох и пушки. Всё это отправлялось на запад. С боярами приходилось драться за каждый мешок муки. Лиходеи, а не защитники Отечества!
Как-то раз Никону сообщили, что поймали шведского пастора-лазутчика. Петухи и третий раз не успели прокричать, как Андресена, языка-католика, ввели в его келью. Пастор его годов, высокий, с крупным приплюснутым носом.
- Как встретили тебя, ненароком, чай, не обидели? - мягко спросил его Никон. С чужестранцами он любил поговорить наедине, без лишнего глаза, а сейчас из Посольского приказа пришлось вызвать толмача.
На вопрос гость оскалился:
- О-о, слез я не лью. Что Бог дает - принимаю. Только не пойму, зачем ты, Патриарх, сердишься? Колодезной воды хотел попить, да не успел, к тебе взяли…
- Воды и в своих морях напьешься. Все океаны бы захватили, да мы их вам не отдадим. Хватит! С помощью Всевышнего великие воды золотом возвращаются, земля плодами одаривает, луга стада откармливают. Помолимся, пастор, за нашу землю, качающую всех нас, как в колыбели.
Дьяк, как умел, перевел никоновские слова. Андресен молчал.
- Давно из Стокгольма? - Никон словно к другу обратился, а не к врагу.
- Недавно. На корабле плыл. Не попал бы в беду, и твою келью не увидел бы…
- Скажи-ка, почему вы так упорно боретесь с нашими полками?
Андресен тяжело вздохнул, словно на груди его лежал мельничный жернов.
- А если б шведы пришли в Россию… Ты, святейший, что бы на это ответил?..
Голос Никона задрожал, когда он с возмущением ответил:
- Вы не за свою землю деретесь, не лги хоть перед ликом Господа!
Пастор обиделся, лицо его побелело. Никон продолжал говорить ему о грехах, о борьбе с еретиками. Только ему, Генриху Андресену, какое до этого дело? Он был истинным католиком, и всё до последнего талера отдавал своему костелу.
- Я никогда не был лгуном и предателем! - воскликнул швед, как только Никон умолк.
- Не божись! - снова остановил "гостя" Патриарх. - Бес тебя своей хитростью ослепляет. Ты скрытно приехал узнать, какие недостатки у России? Скажу тебе: велика она и богата, вот только ее бояре окраинные недобры.
Оторвались от единой святой и престольной церкви и, словно бездомные собаки, у людей последний кусок отбирают. Наши полки с помощью Христа Спасителя приносят избавление обиженным. С его именем русские туда доберутся, где католикам не жить. На это наша святая церковь благословляет, и они победят.
Пальцы Патриарха, сжимающие распятие на груди, побелели от напряжения. Пастор смотрел на них боязливо.
- Доберешься до Стокгольма - скажи своему королю: русских вы никогда не победите. - Никон встал с кресла, показывая, что разговор окончен.
* * *
Государь возвратился поздней осенью, когда по московским улицам крутился, свивая сугробы, снег. С пол-сотней стрельцов вошел в Кремль - и ни слова от него. Три больших полка остались у шведских границ на попечение Сабурова и молодого Ромодановского, Юрия Юрьевича.
Алексей Михайлович соскучился по жене и детям, больше полугода не видел их, как тут не приехать. Как только он вошел в терем, Мария Ильинична, ойкнув, руками развела: только вчера от него письмо получила, а сейчас сам тут как тут, живехонек. Мужа в губы поцеловала, жарко обняла не стесняясь придворных. Но они поклонившись государю, поспешили выйти, оставив супругов одних.
- Вот приехал. Давно тебя не видел… Как дети? Здоровы? Сонюшка растет? - меняя разговор, смущенно спросил Алексей Михайлович.
- Что с ней, стрекозой, случится? У всех нянек волосы повыдергала. Бесенок, а не дитя.
В прошлом месяце Софье исполнилось четыре годика, но она и здоровьем от других отличается, и характером. В тереме не удержишь, бегает на улице, катается на ледянке. Для нее во дворе Кремля каждый день заливали водой горку.
- Что у тебя самой нового, каких нарядов нашила? - засмеялся Государь и добрым взглядом измерил тучное тело жены.
- Да что здесь нового-то… На днях Никон навестил. Детей просвирами да вкусными пирогами попотчевал. О государевых заботах его самого спрашивай, в эти дела я не лезу…
Пока Алексей Михайлович умывался, царица тоже успела переодеться. Для нее возвращение мужа - самый большой праздник. Сидя за ужином рядом с ним, продолжала рассказывать:
- Нынче Мария Кузьминична Львова заходила. С доброй вестью. Уже под утро она сон такой видела: как будто с неба спустился Спаситель и говорит ей: "Иди, порадуй царицу: мальчиком она брюхата". Боярыня служанку спросила, к чему это, та и ответила, что гость приедет. И, в самом деле, приходил к ним Паисий Лигарид, митрополит Дамасский. Послушал он ее рассказ о сне, сразу сказал, что подобное и он увидел минувшей ночью. К добру ли это, Государь?
- А этот как в Москве оказался? - растерялся Алексей Михайлович.
- Кто, Паисий? Да, чай, Никон пригласил! Чтоб защитить напечатанные книги. Патриарха каждый день позорят… Стыдно-то как!
Алексей Михайлович на жену смотрел хмуро. Она замолкла, поменяла разговор. Стала спрашивать о здоровье, ласково позвала отдыхать в свои покои. Взгляд его потеплел, глаза загорелись огнем.
- Если рожу мальчика, как назовем его? - нежась на руке мужа, спросила позже Мария Ильинична. Смотрит, а он уже спит. Погладила его волосатую грудь, вслух сказала:
- Федей назовем!
- Фе-дей, Фе-дей! - закричал в клетке попугай.
* * *
Через два месяца в Москву пришла недобрая весть: русские полки окружены шведами, даже отступать им не дают. Алексей Михайлович хорошо знал о том, что он оставил там мало сил. Правда, в последнее время из-под Смоленска прибыл воевода Матвей Иванович Стрешнев с двумя полками. И всё равно силы были неравные, да и припасов не хватало. Здесь, в Москве, Патриарха бояре загрызли, один он против них стоял, заставляя снабжать армию. Теперь Государь и Патриарх решили собрать боярскую думу и церковный Собор, чтобы решить военные дела.
В один из январских дней 1655 года, сразу же после Рождества, все колокола столичные объявили о великом Соборе. Москва давно не знала таких призывов. В Крестовую палату собрались бояре и архиепископы. Да и сам город шумел, как лес во время грозы. Люди, от мала до велика, на улицах об одной беде рассуждали: как там, в далекой Ливонии, наши воины? В любой толпе можно услышать:
- Над Ладогой снова шведы хозяева… Слышал, один наш полк они ножами перерезали.
- Тот стрелец, который царю письмо привез, так рассказывал: "Голодом нас умертвляют!" Ей-богу, сам слышал!..
- Последний хлеб отдадим, лишь бы наши не отступили. Без моря света нам не видать. Шведы все пути перекроют.
- Надо нам, братцы, самим туда двигаться на помощь.
- Зачем тебе ехать? Вшей продавать?
- Ну, раз купцам и боярам некогда…
- Что им Отечество, лишь богатство копить…
На другой улице тоже языки свои чесали. Вот какие споры там шли:
- Наш посол Нащокин с украинским гетманом поссорился. И гетман, вместо того, чтобы помочь нам, сам вытянул ноги…
- Пустомозглые наши послы - носы везде суют, а пользы от них никакой… В этом деле умные головы нужны, такие, как Никон.
- Нашел кем хвастаться… Испортил нам церковные книги, испоганил святые каноны…
Споры, сплетни, разговоры по Москве как ветер гуляли. А прислушаться - не всегда пустое брешут.