Стрешнев и Тикшай переглянулись: как его доставить до берега, ведь на спине не донесешь? Опять выручил хозяин:
- На лошади вас довезу, так и быть. За поросенка взял только два целковых. Протягивая их дочери, сказал Стрешневу:
- По лицу и разговору, сосед, я тебя наконец узнал. Помнишь в Москве Дуплистую улицу?
Матвей Иванович прищурился, вгляделся в мужика и воскликнул:
- Иван Мальцев?
- Я, Матвей, Иван Мальцев, Глеба Морозова крепостной. Сам знаешь, боярин за собак нас считал. Не выдержал и со своей семьей убежал в Соловки…
- А где жена твоя, Глаша?
- Три года уж как отдыхает на кладбище. Досталось ей… Здешняя жизнь тоже не мед. Игумен дань собирает, в неделю пять дней на монастырь работаем. Глаша, царствие ей небесное, на лесозаготовке погибла…
- У вас здесь что, и женщины лес рубят? - от услышанного у Тикшая расширились глаза.
- Ни Бог, ни игумен разницы в этом не делают! У здешних женщин судьба горькая.
Матвей Иванович не стал забирать поросенка, стыдно ему стало. Да и что они, пятьдесят здоровых мужиков, себе на ужин мяса не добудут? Вон в лесу сколько дичи!
Иван запряг в телегу отощалую лошадь, и они втроем отправились в путь. Всю дорогу бывший крепостной Глеба Морозова рассказывал о монастыре, что сам узнал за годы пребывания тут.
В 1429 году инок Савватий сел в лодку и доплыл по Белому морю на Соловецкий остров. Он поставил здесь крест и построил келью. Через пять лет к нему присоединился святой Зосима с горсткой верующих в Бога мужчин. Они построили Преображенскую церковь, на месте которой сейчас красивый собор. Возле церкви срубили несколько жилых келий. Так начинался монастырь.
Потом здесь погребли опальных служителей русской церкви - иерея Сильвестра и митрополита Филиппа, что прославило Соловки на всю Русь. На монастырь возлагали большие надежды в святых делах.
Бывшие соседи во время пути вспоминали и о Москве, как они там жили в молодости, у кого какие друзья были, вспомнили всех живых и ушедших на тот свет. Когда дошли до родителей Стрешнева, Матвей Иванович грустно сказал:
- Отец давно умер, мать в прошлом году похоронили. Сестра вышла замуж в город Ковров. Сейчас в Москве живет жена с двумя детьми и брат Павел. Ты брата знал: он родился кривоногим. Сейчас служит в Чудовом монастыре звонарем. В прошлую зиму отпускали меня домой. Ничего, живут неплохо, да жену никак не уговорю с мной поехать. Говорит, хватит меня одного, бродяги…
- Она права! - усмехнулся в бороду Иван. - Время быстро летит, не заметишь, как жизнь кончится. А в старости и жене не нужен будешь.
- Так-то так, да ведь кому-то нужно и службу нести, государство охранять! Вот и тяну лямку…
Тикшай слушал их и не слушал. Перед его глазами стояла дочь Ивана - Машутка, которая часто бросала в его сторону лукавый взгляд. Что скрывать, девушка понравилась ему. Из нее хорошая бы хозяйка вышла. Только встретятся ли они когда-нибудь ещё? Это уж как Бог решит… Тикшай давно понял: Всевышний раздает счастье по своему усмотрению: кому земли-богатство дает, кому и корку хлеба не сунет. Поди выпроси себе что-нибудь! Это только в Евангелии: Господь сотни людей накормил досыта пятью хлебами. Жди, крошками наешься!
* * *
Мирон сдержал обещанье и привел владыку к Арсению Греку на следующий день. В глубоком и сыром подвале церкви от человека осталась одна темная тень. Сквозь узкое окошко в стене сочился солнечный свет, не достававший до грязных нар.
Никон сказал, кто он такой и что хочет побеседовать. Худощавый высокий монах, одетый в какое-то рубище, с большим достоинством опустился на колени и произнес хрипловатым, но твердым голосом:
- Да снизойдет на тебя, владыка, благодать господня. Спрашивай, что нужно, отвечу!
- За что тебя здесь держат?
- А это, видно, только игумен знает. Ему я поперек дороги встал. Он меня постоянно обвинял: своими, мол, книгами русские чистые души изгадил.
- Слышал, ты за морем долго учился?
- Не ошибся, владыка, всю жизнь я учился. Вначале в Риме школу иезуитов закончил, затем в Падуанском университете слушал лекции по медицине.
- Рассказывают, много языков знаешь, во многих странах побывал? - Никон всем сердцем хотел услышать о том, о чем ни от кого не слышал.
- Не ошибся, Патриарх, не ошибся.
- Я только митрополит, - прервал его недовольный Никон, приняв за насмешку перепутанный сан.
- Пока митрополит, - не смутился Арсений, - скоро Патриархом будешь, это твое место.
- Продолжай, - сменил гнев на милость Никон, лесть была как бальзам на раны. Да и прозорливости этого умного человека хотелось доверять. - Где же ты побывал?
- Жил в Венеции, в Молдавии. Потом всю Валахию с конца до края прошел. Даже у польского короля лекарем был. Вылечил его от болезни печени и чесотки. После этого Паисий, Патриарх Иерусалима, к себе пригласил. Там книги с греческого на иврит переводил. Хорошие книги, с красивыми рисунками! - Глаза Арсения загорелись, голос задрожал. - Сейчас здесь от своих греков душу очищаю…
- Молись, Господь всемилостив, - сказал Никон и повернулся уйти. С порога вновь посмотрел на узника, будто оценивая и запоминая его. И неожиданно спросил: - А как смотришь, если я тебя с собой возьму?
- Жизнью буду обязан, владыка! Лучшего слугу и не сыщешь!
Сверкающие глаза Арсения горели огнем надежды.
* * *
Больше двадцати лет прошло, когда он, монах Анзерского скита, садился в лодку, сделанную собственными руками, проплывал изгиб Белого моря. Белокаменный собор Кожеозерского монастыря на островном берегу манил его своим величием. Здесь он очень любил молиться, хоть и в своем скиту была небольшая церквушка.
Никону захотелось посмотреть те места, где он четыре весны встречал, четыре зимы жег сырые дрова в промозглой келье. Попросил у Ильи сопровождающего. Тот послал с ним монаха Дионисия. Вдвоем сели в парусник и поплыли вдоль берега на восток. До самого Анзера, в течение четырех часов, молодой монах во время пути почему-то был грустным и, как Никон ни старался его вызвать на разговор, сидел молча, старательно работая веслами.
Высадились на берег. Кругом ликовала весна. На зеленом лугу острова жужжали стрекозы и бабочки. Но это был лишь прекрасный ковер, устилающий гнилое болото. То там, то здесь росли чахлые березки.
Выбрались из болота, и дальше Никон пошел один, монаху велел подождать под горой. В скит он не зашел, свернул вправо и по незнакомой тропинке стал подниматься на Голгофу, как здешние жители нарекли самую высокую гору. По пути Никон несколько раз останавливался и оглядывался назад. Перед его глазами, будто на ладони, лежал скит. В центре высились две церкви. Деревянная была ещё при нем, каменную, видимо, построили недавно - красный кирпич не успел полинять.
Вон там, в Кожеозерском монастыре, который в ста милях отсюда, из простого монаха он сделался игуменом. Путь к этому был нелегким. Неделями морил себя голодом. Молился. Потом, уже будучи игуменом, рьяно хозяйствовал: только бы поднять монастырь, обеспечить братию всем необходимым. Скандалил с Соловецким монастырем, который, как мог, зажимал своих соседей.
Как далеки теперь те дни! Но ещё дальше весна 1625 года, когда он попал сюда, на далекие острова. Позади были смерть детей и расставание с женой Авдотьей, принявшей постриг. Сам Никон (в ту пору Никита) выбрал Соловецкий монастырь, который и в те годы на Руси был очень известным. Только как добраться до него? Отправился в Нижний Новгород. Верил, там найдет людей, связанных с Архангельском, и с ними отправится к новой жизни.
И не ошибся. В Нижнем Новгороде нанялся к одному купцу грузчиком на баржу с солью. По пути к Соловкам Никита стал расспрашивать кормчего, и тот рассказал о шести островах в Белом море. Соловецкий - самый большой. На нем и стоит монастырь.
Настоятелем там был тот же Елеазар…
Сверкающие под солнцем макушки церквей, утонувшие в кедровых и еловых деревьях, так удивили Никиту Минова, что он воскликнул:
- Вот где молиться Богу!
Потом Никита узнал, что благолепие этого края достигнуто заботами митрополита Филиппа, который когда-то был здесь игуменом. Монахи под его руководством очистили лес, осушили вокруг болото, проложили каменные дороги, поставили солеварню, стали держать домашних животных и ловить на продажу рыбу.
Услышав об этом, Иван Грозный прислал много денег для монастыря. На них Филипп поднял пять церквей, построил мосты и пруды.
Никита Минов в первый же день прибытия в монастырь поклонился мощам Филиппа. Долго стоял на коленях, проливая слезы. Увидя это, один старый монах взял его с собой в Анзерский скит. При дрожащем огоньке лампады они завели длинную беседу. Отец Тихон (так звали старика) расспрашивал о том, как живут в Москве и Нижнем, а у Никиты было желание побольше узнать о Филиппе, боярском сыне из рода Колычевых.
Игумен соловецкий сделался всем известным. Слава его дошла до Москвы, и Иван Грозный стал присылать ему дорогие подарки. А однажды царь призвал его к себе по духовным делам. Филипп отслужил литургию, причастил монахов, обнял-поцеловал их со слезами и отправился в дальнюю дорогу.
Царь встретил его с радостью, посадил за один стол и потом без Собора, не спрашивая архиепископов, нарек его митрополитом Всея Руси. Филипп возразил против этого. Царь разгневался на него и выгнал из Кремля. Потом, правда, прислал за ним архиереев. Те уговорили Филиппа, и он наконец-то им сказал: "Как меня просите, так я и сделаю". Написали грамоту, где говорилось, что митрополит не будет касаться царских дел. Однако на первой же службе Филипп осудил разгул опричнины.