— Согласитесь, что это больше похоже на пьяную свару, чем на задержание подозреваемого.
— Я был трезв.
О печальном итоге слежки, за Локтионовым Волгин никому не докладывал и потому на следующий вопрос ответить честно не мог.
— У вас на лице побои. Что произошло?
— Вступился на улице за женщину.
— И каков результат?
— Отбился. В связи с тем что табельного оружия меня лишили, никого задержать не смог.
— Заявление вы, конечно, не писали?
— Да знаете, как-то стыдно оперу выступать в роли «терпилы».
— Но женщине-то, наверное, не было стыдно? Могла бы написать она.
— Она убежала, пока я бился с хулиганами.
— Вчера, как мне известно, вы опять попали в передрягу?
— Да. И по факту этой передряги возбуждено уголовное дело.
— Опять защищали женщину?
— Как ни странно, да. Бывшую жену.
— Значит, бывшую?
— Вот именно.
— Ага.
Крайне содержательный диалог. Сотрудник УСБ не питал личной злобы к Волгину, но, отсидев в этом кресле два года, в каждом попавшем к нему сотруднике милиции видел потенциального подонка. Взяточника, укрывателя преступлений, одного из тех, кто, по определению, превышает власть и принуждает к даче ложных показаний. Профессиональная деформация. Сотрудники УР тоже нередко делят окружающих на три категории: потенциальные потерпевшие, обвиняемые и осведомители.
— Вот бланк. В соседней комнате напишите объяснение.
Еще три года назад менты всегда писали рапорта. С приходом нового начальника, генерала на букву "П", все чаще не докладывали о своих действиях, а давали объяснения своим поступкам. Практически каждый, на кого приходили жалобы в УСБ, по результатам ее рассмотрения получал взыскание. Независимо от наличия и степени вины. В назидание другим. Чтоб не давал повода к жалобам и служба медом не казалась.
— По поводу?
— По всем поводам. Пишите, потом с вами переговорит начальник отдела. И не забудьте указать, на какие средства вами приобретены две машины, квартира и кто оплачивает ваш сотовый телефон.
— У налоговой инспекции ко мне претензий нет.
— Пишите, — оперативник УСБ многообещающе улыбнулся.
Когда отпустили, Волгин заехал в больницу к Хмарову. Из соображений конспирации делать этого, конечно, не стоило, но, во-первых, именно в этой лечебнице у Сергея были знакомые, и он прошел незаметно для возможных наблюдателей, а во-вторых, если Хмарова намеренно вывели из игры, то какая теперь, к черту, конспирация?
Кроме Вадима в палате дремал старичок с переломами обеих рук. Волгин поставил на тумбочку стандартный набор из фруктов и соков, присел на табуретку. Осведомитель заметил следы побоев на лице куратора и невольно улыбнулся.
— Сильно болит? — спросил Волгин.
— А куда денешься?
— Ленка приходила?
— Была. Она не при делах, факт. Ума не приложу, кто это мог быть.
— Я разговаривал с ребятами из местного отдела. У них уже случались похожие грабежи.
— Да?
— Работает одна группа…
— Подонки!
С операми, на чьей территории был избит Хмаров, Волгин, действительно, успел побеседовать, но аналогичных случаев они припомнить не могли. Нападали в этом районе как и везде, били, снимали куртки и рвали сумки, но чтобы ноги ломать — такого не случалось.
Ничего, маленькая ложь пойдет только на пользу.
— Свидетелей не нашли?
— Откуда?
Хмаров понимающе вздохнул.
— Когда-нибудь этим должно было кончиться. Можно сказать, еще легко отделался.
Из больницы Волгин поехал на работу. Посидел, разбираясь с бумагами, подремал в кресле под мерный стук дождя по подоконнику. Встрепенулся за секунду до того, как подал голос радиотелефон. Сон улетел моментально, еще до того, как послышался голос Валета:
— У меня мало времени. Комсомольская, двенадцать, сорок два. Там двое наших и Паша, его взяли час назад. К вечеру приедет Филин.