Он тотчас лег, повернулся лицом к стене и мгновенно заснул.
К Мелхоле сон не шел. Она все думала, думала… Если бы у нее спросили – о чем? – не смогла бы объяснить. Мысли, образы, картины, слова, возгласы, взгляды, ощущения – все пережитое за последнее время – перемешались в ее сознании. И все-таки вполне ясным и понятным фоном всей этой мешанины был он – случайный ее попутчик. В мыслях женщины сплелись два образа: тот, казненный, снятый с креста и унесенный в могильный грот, и этот – шагавший рядом с ней по дороге, назвавшийся чуждым слуху именем Натха. Нет, она не узнала в спутнике того, первого. Но подумала, что манера говорить у обоих одна и та же. В ней еще не родилось подозрение, а лишь возникло любопытство: в чем и почему они похожи? Убедившись, что спутник крепко спит, она осторожно сняла со стены светильник, близко поднесла к лицу спящего и долго всматривалась в его черты. Она вызывала в памяти того, кто первым увидел в ней душу, кто простил ей грешную плотскую жизнь, и сопоставляла его образ с лицом спящего. То ей оба лица казались очень похожими, то она решительно отвергала какое-либо сходство. Она опять легла, но заснула только под утро. В оконце уже светлело, а лампадка тускнела и тускнела.
Рови пробудился, огляделся вокруг, еще не понимая, где находится. Потом вспомнил и погасил лампадку. Мелхола спала сладко и крепко, подложив под голову руку, обнажившуюся до локтя. Рови всматривался в черты лица женщины. И он признался себе, что ему все нравится в ней: и рисунок бровей, и чистый широкий лоб, и овал лица, выпуклые веки с длинными ресницами, чуть вздернутый нос, изгиб полноватых губ – все, все… И лежала она как-то очень ладно, доверчиво – на боку, подтянув к животу колени. Словом, он разглядывал ее и не мог наглядеться. Он вдруг подумал: а что, если она, проснувшись, захочет уйти и не разрешит ему пойти с ней? Или направится обратно, куда ему дороги нет? И он понял, что был бы в отчаянии, если бы пришлось потерять Мелхолу. Это было бы равносильно повторному распятию, решил он в запальчивости.
И чтобы не терзать себя больше, Рови тихонько вышел. Он отыскал во дворе хозяина:
– Послушай, добрый человек, не дашь ли ты нам, то есть мне и… – Ах, будь что будет, решил Рови и продолжал: – Мне и моей жене чем-нибудь подкрепиться?
– Понимаю, понимаю, – сказал хозяин, хитренько улыбнувшись, – за ночь вы очень проголодались. Что ж, дело молодое.
Рови сделал вид, что не понял намеков.
– Да, сделай доброе дело еще разок, милый человек, – сказал он. – Когда-нибудь отплачу тебе, уж поверь.
Что ж, хозяин поверил и повторил вчерашнее угощение – кувшин молока и краюшку хлеба, но на этот раз уже не свежеиспеченного.
И вот Рови входит в каморку. В руках кувшин и хлеб. Мелхола, кажется, еще спит. Он садится рядом на ее топчан, держит на коленях еду и ждет пробуждения. Вдруг она резко поднимается и… весело смеется.
Нет, такого он никак не ожидал. Он поставил кувшин на пол и поспешно накинул капюшон, чтобы скрыть лицо.
– Зачем? – смеется Мелхола. – Я все равно смотрела на тебя исподтишка. Вот так, гляди! – Она приспустила веки. – Так что я тебя хорошо разглядела, Натха. А ты думал… – Огорчение, наверное, так явственно отразилось на его лице, что Мелхола пожалела его: – Не сердись, Натха. Что я сделала плохого? Давай лучше будем завтракать. Ты уже позаботился о еде. Спасибо тебе.
– Ах, Мелхола! – Он скинул капюшон, а сам подумал: "Не узнала, ну и хорошо". И даже повеселел.
Вот они снова на Вавилонской дороге. Идут и разговаривают, разговаривают… Сколько дней, недель или месяцев будет продолжаться их путь, никто не знает. Да и не думают они наперед. Сейчас им хорошо друг с другом, рядом.
Мало-помалу – намеренно или непроизвольно – Рови перестал изменять голос. Впервые заговорив своим обычным голосом, он вначале спохватился, глянул на Мелхолу: заметила ли она? Как будто бы нет, не заметила перемены. А может быть, и не придала ей значения. С этой минуты он уже не боялся говорить голосом, данным ему от природы. Ему казалось, что в этом смысле он Мелхоле не напоминал себя прежнего. С внешностью было сложнее. Отрастала борода, длиннее стали кудри – возвращался его прежний облик. Но и к этому Мелхола, казалось, оставалась безразличной.
Окончательно отбросив опасения, Рови почувствовал себя свободно и раскованно. Он сделался разговорчив и даже болтлив, как он отметил про себя. "Ну и что ж? – думал он. – Зачем мне скрывать свои чувства? Так приятно делиться ими с любимой женщиной". И он то и дело обращал внимание спутницы то на красоты природы вокруг, то на встречавшиеся на пути колесницы, караваны верблюдов, то на небесную игру облаков… Да мало ли о чем можно поговорить с близким человеком по дороге?
Прошло уж, пожалуй, недель пять или шесть. Рови и Мелхола преодолели обе великие реки Тигр и Евфрат, стремившиеся к морю будто рука об руку, как братья или возлюбленные. И вот вступили странники в пределы Персидского царства.
Оба так привыкли друг к другу, что были как брат и сестра. А братские отношения многое упрощают в жизни повседневной. Останавливаясь на ночлег на постоялых дворах, они уверенно выдавали себя за брата и сестру. Да и никому не было дела до того, правда это или нет.
И все же пришел день, когда их отношения резко изменились. Первый шаг сделала Мелхола.
Вавилонская дорога – здесь она уже называлась Великим шелковым путем – шла теперь вдоль берега моря, по верху высокого обрыва. К воде можно было спуститься по крутым тропинкам. Извилистые, они терялись в кустах, между камней и неглубоких овражков, промытых весенними ручьями, и наконец выводили к песчаным пляжам, усыпанным мелкой галькой.
Места эти были пустынны. Расстояния между почтовыми станциями увеличились, гостиницы попадались все реже. Путникам приходилось ускорять шаг, чтобы до темноты успеть добраться до ближайшего ночлега, либо, если опаздывали, устраиваться спать под открытым небом.
В один из дней так и получилось у Рови с Мелхолой.
Солнце уже коснулось горизонта на спокойной глади залива, а путникам еще шагать и шагать.
– Натха, мы никуда не успеем добраться засветло, – сказала Мелхола. – Переночуем там, внизу, у воды.
И они начали спускаться по узкой тропке. Вдруг Мелхола остановилась и преградила Рови путь. Она повернулась к нему и взглянула прямо ему в лицо, освещенное закатным солнцем.
– Я знаю, кто ты, – сказала она. – Ты всю дорогу боялся, что я тебя узнаю. Почему ты боялся?
Он опешил. Отчего-то ему сделалось дурно. Может быть, от мысли, что она сейчас уйдет от него, оставит одного?.. Нет, не на дороге, а в этой жизни, на этой земле… Совсем одного…
А Мелхола велела ему опустить котомку. Он послушался. И тогда она подошла совсем близко, положила руки ему на плечи и всем телом прильнула к нему:
– Ты знал, что я тебя всегда любила, Ровоам, мой Рови, мой спаситель? Еще тогда, когда мыла тебе ноги. Тогда ты не мог принять мою любовь. Не мог, хотя, может быть, и желал. Так? Да? Рови, какое счастье, что ессеи вернули тебя к жизни. Если бы не вернули, я убила бы себя. Когда я узнала, что ты жив, я и решила оставить нашу страну, чтобы никогда не встречать тебя, потому что знала: ты меня забыл. А теперь… поцелуй меня, мой Рови. Я никому тебя не отдам. Ты – мой спаситель и мой любимый… Поцелуй же меня…
Да, вот такое произошло событие. И оно должно было произойти, оно было неизбежно…
Они целовались жадно, будто желая выпить друг из друга все жизненные соки. В коротких паузах, когда их уста не сливались, Рови успевал говорить Мелхоле и о своей любви, которая родилась в нем не до Голгофы, но в начале путешествия, когда он нагнал ее, свою грешницу, еле бредущую по пыльному Вавилонскому тракту. Но тут же, говоря это, он поправлял себя: нет, нет, он и до Голгофы уже полюбил ее, как только увидел в ее прекрасных глазах отчаянное желание вымолить прощение за прошлую греховную жизнь. Он полюбил ее именно тогда, но не признался в этом себе…
Спустившись почти к самой кромке воды, они устроили себе ложе для ночлега, скрытое в густом кустарнике и окруженное камнями-валунами. Они провели ночь в объятиях друг друга, так и не уснув до рассвета. Их любовный шепот покрывал ровный шум морского прибоя…
Все дальше и дальше на восток шли они, потеряв счет дням. А для чего им считать дни? Ведь они вместе, и они счастливы. Они обрели друг друга и теперь неразлучны. Даже идут они всегда рука об руку, а приходя на почтовую станцию или постоялый двор, и тут не выпускают рук друг друга. Люди оглядываются им вслед. "Странная парочка", – говорят одни и пожимают плечами. "Вот так парочка!" – восхищаются и завидуют другие. Что ж? Правильно, им можно завидовать, они теперь – муж и жена.
– Мы с тобой пойдем в те места, – говорил Рови, – где я, пятнадцатилетний мальчишка, встретил великого гуру Натху. Жив ли он еще? Старенький был человечек. Забавный такой. А как ловко взбирался по лесенке в свою пещеру! О, тебе бы посмотреть. У меня-то плоховато получалось. Но все-таки и я научился.
Рови рассказывал Мелхоле о своих странствиях. Конечно, говорил и о трех друзьях – Наане, Нале и Више. Он изображал их манеру двигаться, подражал голосам.
– Ты у меня еще и комедиант, милый Рови-Натха… Люблю тебя.
Мелхола не стеснялась прохожих, обнимала и целовала Рови всякий раз, когда ей этого хотелось.
– Я называю тебя Рови-Натха. Ты заметил?
– Да. И мне приятно.
Они болтали о всякой всячине. Но будто сговорились не вспоминать те страшные дни, когда Рови попал в лапы римского наместника. Иногда он вспоминал мать. Ровоама-старшего… нет, о нем не вспоминал. А может быть, и вспоминал, но Мелхоле не говорил.