- Слушайте все, - сказал он, - сломав эту шпагу, я одновременно разбил и свою клятву верности испанской короне. Я отрекаюсь от своего отечества, не хочу служить королю-клятвопреступнику, который попирает ногами честь женщин своего дворянства, отказывается от своих детей! Пока я жив, испанская монархия не будет иметь врага более неумолимого, чем я! Повсюду я стану преследовать ее без отдыха, без пощады. Скажите это королю, господа, чтобы он знал, что сын, от которого он отрекся и права которого подло украл, сохранил драгоценнейшее из всех благ - честь. Прощайте, господа! Граф де Транстамар умер. Скоро вы услышите о мстителе. Клянусь вам в этом прахом моей матери, ставшей жертвой этого презренного короля!
Он накинул на плечи плащ, вскочил в седло и ускакал во весь опор, между тем как никто не думал останавливать его.
Присутствующие пребывали в оцепенении, они были поражены увиденным и услышанным и не могли себе уяснить, явь ли все это или им грезится страшный сон.
Герцог Бискайский выслушал этот ужасный рассказ с мрачным удовлетворением.
- Хорошо, дитя мое, - сказал он, когда молодой человек наконец замолчал, - я узнаю в тебе потомка де Торменаров, но грозную клятву, которую ты произнес, сдержать надо.
- До смерти не изменю ей, дедушка, клянусь вам!
- Ах, наконец-то мы будем отомщены! - воскликнул старик с необычайным оживлением. - Тебе нельзя оставаться здесь ни минуты, надо ехать немедленно, если возможно.
- Я готов, дедушка, - ответил молодой человек, вставая.
- Но куда ехать?
- Сперва во Францию, а там - куда Бог приведет.
- Хорошо, но торопись.
В комнату вбежал слуга с докладом, что человек пятнадцать всадников поднимаются вскачь по крутому подъему, следуя по дороге к замку.
- Все к оружию! - приказал герцог.
- Поторопились, - заметил с улыбкой молодой человек.
- Нельзя допускать, чтобы ты попался им в руки.
- Не бойтесь, дедушка, живым они меня не возьмут. Они быстро вышли.
Слуги, беззаветно преданные герцогу и давно находившиеся при нем, стояли вооруженные, готовые исполнить любое его приказание, в чем бы оно ни заключалось.
Однако всадники приближались во весь опор. Когда до замка оставалось всего несколько метров, человек, с ног до головы одетый в черное, с золотой цепью на шее и с эбеновой тростью в руке, потребовал именем короля, чтобы их впустили.
- Королю тут делать нечего, - отчетливо произнес герцог. Тогда человек в черном развернул пергамент и с важным
видом приступил к чтению.
В это время Гастон уже сел на лошадь и тихо отдал приказание привратнику.
- Что ты хочешь сделать, Гастон? - спросил герцог.
- Проложить себе дорогу сквозь толпу этих негодяев.
- Они убьют тебя, дитя! - вскричал старик.
- Нет, дедушка, - возразил Гастон, смеясь, - они чересчур неловки для этого.
- Боже, Боже мой!
- Дедушка, благословите меня, - сказал молодой человек, обнажив голову.
- Да благословит тебя Господь, дитя мое! - произнес старик дрожащим голосом. - Всемогущий Боже! Неужели мне суждено лишиться и тебя, последнего и более всех дорогого моему сердцу!
- Господь сохранит меня, дедушка. Разве не должен я отомстить за ту, которая молится за нас на Небе?
- Да, сын мой, отомсти за свою мать!.. Но что я говорю? Они убьют тебя, эти люди!
- Не думаю, дедушка, но - ей-Богу! - если бы это и случилось, я устрою себе славные похороны. Поцелуйте меня в последний раз, дедушка, и отпустите.
Он наклонился к старику, который поцеловал его в лоб, проливая слезы.
- А теперь прощайте, дедушка! - вскричал Гастон. - Я опять бодр и полон сил!
- Постой, - сказал герцог, - я отвлеку их внимание. Человек в черном, не кто иной как алькальд министерского дворца, между тем докончил свое чтение.
- Если вы не отопрете ворота, - крикнул он, складывая опять свой пергамент, - в вас будут стрелять, как в мятежников, выступающих против воли короля!
- Вашего короля мы не знаем, - возразил старик звонким голосом.
В ту же минуту ворота отворились и Гастон, со шпагой в зубах и пистолетом в каждой руке, помчался во весь опор среди королевских посланников.
- Стрелять в бунтовщиков! - взревел алькальд.
- Огонь! - приказал герцог.
Два страшных залпа раздались почти одновременно.
Старик упал с пулей в груди, но тотчас опять встал.
Несколько минут продолжалась страшная свалка между Га-стоном и окружавшими его всадниками, наконец молодой человек проложил себе кровавый путь сквозь их ряды и с криком торжества скрылся из виду под горой, размахивая шпагой.
- Он спасен, благодарю Тебя, Боже! - воскликнул старый герцог, который ухватился за выступ стены, чтобы следить за бегством внука. - Господи, - прошептал он, - прими мою душу…
Он выпустил из рук опору, за которую держался, и упал бездыханный.
Старик был мертв.
ГЛАВА I. Что происходило 28 февраля 1664 года в пятом часу утра на пустынном побережье в окрестностях Чагреса
Для европейца, только что высадившегося на американский берег, тропическая ночь представляет чудное ивеличественное зрелище: таинственно шелестит морской ветер в ветвях высоких столетних деревьев девственных лесов; небо, усеянное блестящими, как алмазы, звездами, простирает до крайних пределов небосклона свой лазоревый свод с темной каймой, которая смешивается с широко раскинутой гладью неподвижного океана; серебристый диск луны парит в эфире и, словно отражаясь в бесчисленном множестве зеркал, сверкает в зеленоватых лужицах, как бы неохотно оставляемых за собой, среди мрачных и грозных прибрежных скал, отступающими волнами.
Все спит, все отдыхает в дремлющей природе, только и видишь, словно во сне, постоянно набегающие на песчаный берег волны и слышишь однообразный назойливый гул насекомых, невидимая работа которых никогда не утихает.
О! Тропические ночи, что в тысячу раз светлее самых ясных и все-таки темных дней наших холодных северных стран, вы возвышаете душу, вливаете жизнь в истощенное тело, энергию в сердце, расслабленное унынием! Ничем нельзя передать упоительного обаяния, затаенного под вашим прозрачным и тем не менее таинственно-величественным покровом.
Если бы 28 февраля 1664 года человек посторонний или любопытный находился часам к четырем утра, примерно за час до восхода солнца, на вершине крутого утеса, милях в пяти к северу от города Чагреса, и, куря сигаретку или пахитоску, блуждал бы взглядом по бесконечной равнине океана, теперь спокойного, этот посторонний или любопытный присутствовал бы при зрелище, в котором ровно ничего бы не понял, несмотря на все усилия своего воображения.
Глазам наблюдателя представилась бы панорама, не лишенная известной доли величественной и печальной красоты, особенно в этот ранний утренний час, когда ночь вступает в борьбу с занимающимся днем, которому суждено вскоре остаться победителем.
Во-первых, у самого подножия утеса начиналось песчаное побережье, вдоль которого на довольно значительное пространство тянулись песчаные холмы, увенчанные группами тропических деревьев со странно высеченной листвой, стволы которых, высокие, тонкие и прямые или узловатые и низкие, устремлялись во все стороны.
Налево мыс, покрытый густым кустарником, углом врезался в море, образуя бухточку в виде эллипса, в которой при необходимости довольно большие суда могли бы найти убежище или даже укрыться за корнепусками.
С другой стороны, направо, виднелась посеребренная луной извилистая речка, впадающая в океан, по берегам которой было разбросано несколько полуразрушенных хижин из тростника, по-видимому давно покинутых своими обитателями.
Опаловая полоса уже появилась на темно-буром горизонте небосклона, звезды стали меркнуть одна за другой на небесном своде, когда в море на некотором расстоянии от берега появилась черная точка, которая быстро увеличилась в размерах и вскоре приняла форму брига водоизмещением тонн в двести.
Судно это, лавируя, медленно подходило к берегу и на расстоянии ружейного выстрела от мыса повернуло и замерло в неподвижности.
Тотчас же спущенная на воду лодочка отделилась от брига и на веслах пошла к берегу.
Не успела лодка отчалить, как бриг поднял паруса и, пользуясь попутным ветром, скрылся за мысом.
Лодочка с усиленно работающими гребцами вскоре очутилась среди зарослей корнепуска и, почти не замедляя своего хода, стала пробираться между ветвями до расстояния двух-трех метров от берега, после чего остановилась возле упавшего от старости дерева, поддерживаемого на воде другими деревьями и образующего естественную пристань.
Три человека, находившиеся в лодке, встали.
Двое из них одновременно прыгнули на ствол лежащего дерева, тогда как третий, оставшись в одиночестве в лодке, собрал несколько довольно больших мешков, которые передал товарищам, а те сложили их один за другим на сухом песке.
- Ну вот, - сказал человек, оставшийся в лодке, после тщательного осмотра под всеми лавками, - теперь мы все перенесли на берег.
- Ты уверен, что ничего не забыли? - спросил человек, ближайший к лодке.
- Еще бы, ваше сия…
- Что такое? - с живостью вскричал собеседник, и черные глаза его сверкнули гневом.
- Виноват, обмолвился! - воскликнул человек в лодке. - Да ведь мы же по-французски говорим!
- Это правда, но я приказал тебе или, вернее, просил… - прибавил он смягченным тоном.
- Ба-а! Не стесняйтесь! - сердито заметил человек в лодке. - Разве ваша просьба не приказание для меня?.. Не бойтесь, больше не попадусь, это в последний раз.
- Надеюсь!
- Что же теперь делать?