Директор все еще не приезжал. Начались опять классы; опять безотрадная скука в свободное время. В пансион, правда, поступили новички, при помощи которых можно бы было устроить какую-нибудь игру, но амбиция не позволяла нам снисходить до знакомства с ребятишками. Оставалось одно - слоняться по-прежнему, ничего не делая, из угла в угол. Из всего пансиона только два счастливца нашли себе приличные занятия и не скучали от праздности. Малинин сшил из лучшей голландской бумаги несколько красивых тетрадей и лучшим почерком переписывал туда "Подробную историю" Устрялова - редкость, имевшуюся в пансионе всего в одном экземпляре. Оверин, получивший от своей тетки десять рублей, истратил всю эту посылку на покупку военных сочинений и географий. Он перечерчивал из книг Михайловского-Данилевского планы разных местностей, расставлял в них войска по собственному усмотрению и одерживал по нескольку, блистательных побед в один день над турками и французами. Он очень восставал против мира, заключенного несколько месяцев назад с союзными державами, доказывая, что военные действия следовало только перенести из Севастополя во внутренность Крыма, и тогда неприятель, несомненно, погиб бы своей смертью, подобно тому как погибла великая армия Наполеона в двенадцатом году.
Скоро, впрочем, и все мы нашли себе дело, или, правильнее, его очень обязательно позаботился найти для нас мой старый приятель Сколков. Он был теперь первым силачом в пансионе, с ним не смел никто тягаться, и он приобрел над всеми почти деспотическую власть. У него была бабушка, которой пришла в голову нелепая и несчастная мысль вознаградить двадцатилетнего внучка за успешный переход из третьего класса в четвертый деревянной саблей с хорошо обделанными кожаными ножнами. Возвратившись с этой наградой в пансион, Сколков задумал устроить игру в солдатики и сделать из пансиона некоторое подобие полка, само собой разумеется заранее назначая себя главным начальником этого военного отряда. Все с удовольствием согласились на предложение Сколкова и принялись за устройство деревянных ружей и сабель. Несмотря на то, что я не мог терпеть маршировки, танцев и вообще каких бы то ни было упражнений, требующих силы и ловкости, скука заставила меня согласиться, и я, за небольшое денежное пожертвование на вооружение и украшение войска, получил от Сколкова чин офицера; Оверин за свое неусыпное рвение при вербовке войска был назначен ротным командиром в чине майора. Малинина Сколков сделал войсковым писарем, приказав изготовить в наискорейшем времени формулярные списки всех военных чинов. Весь пансион был за работой: клеили, строгали, резали, рубили, плели. Один раскрашивал для Сколкова висячие генеральские эполеты, сплетенные из газетной бумаги; другой выбивал из свинцовых пломб медали, кресты и другие знаки отличия.
Наконец все приготовления были окончены: списки написаны, ордена и медали выбиты, оружие и военные регалии готовы. Сколков велел бить сбор в железное ведро, исполнявшее должность барабана.
- Стройся! - скомандовал Сколков, украшенный бумажными эполетами, лентами и крестами.
Мы построились, как умели. Все держали в руках обстроганные деревянные палки. Оверин выровнял своей деревянной саблей ряды, сохраняя такой серьезный вид, как будто он в самом деле был майором. Сколков прошелся по фронту, покручивая воображаемые усы и обводя, как он, вероятно, думал, проницательным взглядом свое подначальное войско.
- Здравствуйте, ребята!
- Здравия желаем, ваше превосходительство! - крикнули мы в ответ.
- Господин поручик Негорев!
Я вышел.
- Отберите себе десять рядовых, унтер-офицера и ефрейтора. Вы займете пост на главной гауптвахте… у бани, - тихо прибавил Сколков.
Я отправился к месту назначения.
Поставив еще караул под начальством поручика Дерябина у менее главной гауптвахты, у подвала, Сколков велел Оверину делать ученье. Оверин, обыкновенно вялый и сонный, тут оживился до невероятности. Он бегал, кричал, ругался, везде поправлял ошибки, показывал, как нужно делать ружейные приемы и маршировать… Ученье длилось довольно долго. Большая часть моих солдат, соскучившись караулить баню, разошлась в разные стороны. Остались барабанщик с часовым, да и те, сидя на приступице, о чем-то переругивались в преступной забывчивости относительно важности своего поста на главной гауптвахте.
- Отстань. Ей-богу по морде тресну, - клялся барабанщик.
- Тронь, попробуй, - храбро приглашал часовой.
Барабанщик попробовал, и между остатками моего конвоя возгорелась жестокая драка.
- Что это такое? - крикнул Сколков, возвращавшийся с ученья и, вероятно, ожидавший генеральских почестей на главной гауптвахте. - Господин поручик, что это у вас такое?
Несколько генеральских пинков и пощечин успокоили дерущихся, и они, со слезами на глазах, вытянулись во фронт.
- Весь караул обратился в бегство, а вы спите! - кричал на меня Сколков. - Извольте отправляться под арест. Только на первый раз не предаю вас суду… Барабанщик, бей сбор!
Плачущий барабанщик забил сбор, и отряд, под предводительством Оверина, который сохранял самый серьезный вид, предстал, в стройном порядке, пред генеральские очи. Поручику Багрову приказано было сменить меня, майору Грачеву с десятью рядовыми отыскать беглецов, а майору Оверину отправить меня на гауптвахту (в подвал) и держать там под крепким караулом впредь до приказания.
Сырой и холодный подвал проходил под всеми комнатами гимназии. Оверин, отобрав мою деревянную саблю, распорядился отвести меня в самую дальную, глухую и совершенно темную каморку. От сырости едва можно было дышать; под ногами вязла какая-то липкая грязь.
- Я не пойду туда, - серьезно объявил я Оверину.
- Введите его, - сказал Оверин тем хладнокровным тоном, каким доктор приказывает завязать в горячечную рубаху ругающегося и беснующегося сумасшедшего.
- Послушайте! Наконец, здесь страшно! - отчаянно вскричал я.
- Для солдата ничто не должно быть страшно, - утешил меня Оверин, и, несмотря на мои сопротивления, я был втолкнут в каземат.
Под ногами липла вязкая грязь; кругом было черно, как в чернильнице. Вне себя от досады и злости, я начал бороться с двумя мальчиками, поставленными на часах Овериным, но они, по его приказанию, били меня по рукам своими палками, и я принужден был отступить от входа.
- Я не буду больше играть. Это уж не игра, - крикнул я вслед Оверину, но не получил никакого ответа. Я готов был лопнуть от злости, пока, прислонившись к стене, дожидался, скоро ли меня освободят.
Майор Грачев без труда переловил мой беглый караул, и я должен был засвидетельствовать, кто из солдат прежде других решился на преступление побега с часов.
- Вы свободны, господин поручик, - встретил меня Сколков. - Ваш караул пойман. Я назначаю над беглыми военный суд, - добавил он. - Майор Оверин будет председателем суда, а вы - Грачев, Негорев, Дерябин и Багров, - членами, Малинин - делопроизводителем. Судите строже. На первый раз не следует давать потачки.
- Слушаю-с, - почтительно ответил Оверин. Он с важностью сделал генералу фронт и побежал в столовую, откуда немедленно принес "Военно-энциклопедический лексикон", два тома которого он недавно купил ценою тридцати утренних булок, лишившись, таким образом, этих последних на целый месяц. Положив перед собой "Военно-энциклопедический лексикон", Оверин чинно открыл заседание суда. Обвиняемых выводили по одному.
- Ты бежал? - серьезно спрашивал Оверин, как настоящий председатель военно-уголовного суда.
- Бежал, - улыбаясь, отвечал подсудимый. -
- Кто тебя подговаривал?
- Никто.
- Напиши.
Подсудимый расписывался на особом листочке, приготовленном Малининым с заголовком: "Показание унтер-офицера Плотникова" или "Показание рядового Петра Фадеева". Когда допрос кончился и последнего из подсудимых увели обратно в тюрьму, неизвестно каким фокусом случилось, но уже Малинин обгрызал нитку у совсем сшитого в толстенькую тетрадку дела: "О побеге с часов унтер-офицера Плотникова, ефрейтора Гуляева, рядовых: Фадеева, Муравьева, Прасолова и др.". Заглавие было написано необыкновенно четко и красиво.
Оверин развернул "Военно-энциклопедический лексикон" на букву б - беглые и прочитал, что, смотря по обстоятельствам, беглые наказываются за первый побег розгами или шпицрутенами, при усиливающих вину обстоятельствах - до нескольких тысяч ударов.
- Их нужно строго наказать, - сказал Оверин. - Господин делопроизводитель, пишите в приговоре: "Плотникову две тысячи сквозь строй". Десять человек… двадцать тысяч, - считал Оверин, - не лучше ли, для сокращения, один удар жгутом за сто ударов шпицрутенами? - спросил он.
Мы молчали.
- Сейчас же и будем наказывать, - весело объявил Сколков, присутствовавший неофициально на заседании суда. Он вил из своего платка крепкий жгут с таким усердием, что в работе даже принимали участие его широкие, как лопатки, зубы.
- Унтер-офицер Плотников, по собственному сознанию бежавший с поста, приговаривается к двум тысячам ударов шпицрутенами, - говорил Оверин, подписывая приговор, изготовленный Малининым.
Мы, улыбаясь, подписали вслед за ним и все другие приговоры.
- Дело кончено, - сказал Оверин, собирая "Военно-энциклопедический лексикон".
Он вел себя, как настоящий майор, только что приговоривший к тяжкому, но справедливому наказанию настоящих преступников.