Сейчас под плотиной, где сердито бурлила бойкая Кукарка, с глухим вздрагиванием погромыхивали громадные фабрики. На первом плане дымились три доменных печи; из решетчатых железных коробок вечно тянулся черным хвостом густой дым, прорезанный снопами ярких искр и косматыми языками вырывавшегося огня. Рядом стояла черной пастью водяная лесопильня, куда, как живые, ползли со свистом и хрипеньем ряды бревен. Дальше поднимались десятки всевозможных труб и правильными рядами горбились крыши отдельных корпусов, точно броня чудовища, которое железными лапами рвало землю, оглашая воздух на далекое расстояние металлическим лязгом, подавленным визгом вертевшегося железа и сдержанным ворчанием. Рядом с этим царством огня и железа картина широкого пруда с облепившими его домиками и зеленевшего по горам леса невольно манила к себе глаз своим простором, свежестью красок и далекой воздушной перспективой.
Флигелек Прозорова стоял в северном углу сада, куда совсем не хватало солнце. Раиса Павловна вошла в открытую дверь полусгнившей, покосившейся террасы. В первой комнате никого не было, как и в следующей за ней. Эти маленькие комнатки с выцветшими обоями и сборной мебелью показались ей сегодня особенно жалкими и мизерными: на полу оставались следы грязных ног, окна были покрыты пылью, везде царил страшный беспорядок. Откуда-то тянуло затхлой сыростью, точно из погреба. Раиса Павловна поморщилась и презрительно съежила плечи.
"Это какая-то конюшня…" - брезгливо подумала опа, заглядывая в следующую узкую полутемную комнату.
Она в нерешительности остановилась в дверях, когда из глубины до ее слуха долетел речитатив Мефистофеля:
Красотка-то немножко устарела…
- Это вы, Виталий Кузьмич, на мой счет упражняетесь? - весело спросила Раиса Павловна, переступая порог.
Старчески-фальшивый голос смолк, и в ответ послышался тихий, с детскими нотками смех.
- Царица Раиса! какими судьбами!.. - заговорил небольшого роста худощавый господин, поднимаясь с прорванного клеенчатого дивана.
- Здравствуйте, великий человек… на малые дела! - развязно отозвалась Раиса Павловна, протягивая руку чудаку-хозяину. - Вы тут что-то такое пели сейчас?
- Да, да… - торопливо заговорил Прозоров, поправляя сбившийся на шее галстук. - Действительно, пел… Узрел сии голубые одежды, сию накладную косу, сие раскрашенное лицо - и запел!
- Если все остроумие заключается у вас сегодня в местоимении сей, то это немного скучно, Виталий Кузьмич.
- Что делать, что делать, голубушка! постарел, поглупел, выдохся… Ничто не вечно под луной!
- Где у вас тут присесть можно? - спрашивала Раиса Павловна, напрасно отыскивая глазами стул.
- А вот, пожалуйте на диван! Располагайтесь. Однако какими это судьбами занесло вас, царица Раиса, в мою берлогу?
- По старой памяти, Виталий Кузьмич… Когда-то и вы писывали стишки для женщины в голубых одеждах.
- О, помню, помню, царица Раиса! Дайте ручку поцеловать… Да, да… Когда-то, давно-давно, Виталий Прозоров не только декламировал вам чужие стихи, но и сам парил для вас. Ха-ха… Получается даже каламбур: парил и парил. Так-с… Вся жизнь состоит из таких каламбуров! Тогда, помните эту весеннюю лунную ночь… мы катались по озеру вдвоем… Как теперь вижу все: пахло сиренями, где-то заливался соловей! вы были молоды, полны сил, и судеб повинуясь закону…
Ты помнишь чудное мгновенье;
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты…
Прозоров припал своей седевшей головой к руке Раисы Павловны, и она почувствовала, как на руку закапали крупные слезы… Ей сделалось жутко от двойного чувства: она презирала этого несчастного человека, отравившего ей жизнь, и вместе с тем в ней смутно проснулось какое-то теплое чувство к нему, вернее сказать, не к нему лично, а к тем воспоминаниям, какие были связаны с этой кудрявой и все еще красивой головой. Раиса Павловна не отнимала руки и смотрела на Прозорова большими остановившимися глазами. Это узкое лицо с козлиной бородкой и большими, темными, горячими глазами все еще было красиво какой-то беспокойной, нервной красотой, хотя кудрявые темные волосы уже давно блестели сединой, точно серебристой плесенью. Такой же плесенью был покрыт и живой, остроумный мозг Прозорова, разлагавшийся от собственной работы.
- А теперь, - заговорил Прозоров, прерывая тяжелую паузу, - я смотрю на развалины моей Трои, которая напоминает мне о моем собственном разрушении, Да, да… Но я еще нахожу капельку поэзии:
Тихо запер я двери,
И один, без гостей,
Пью за здравие Мери,
Милой Мери моей…
"Кабинет" Прозорова, занимавший узкую проходную комнату, что-то вроде коридора, был насквозь пропитан дымом дешевых сигар и запахом водки. Ободранный письменный стол, придвинутый к внутренней стене, был завален книгами, которые лежали здесь в самом поэтическом беспорядке. Тут же валялись листы исписанной бумаги и пустая бутылка из-под водки. В углу комнаты помещался шкаф с книгами, в другом - пустая этажерка и сломанное кресло с вышитой цветными шелками спинкой. Измятый, небрежный костюм хозяина соответствовал обстановке кабинета: летнее пальто из парусины съежилось от стирки и некрасиво суживало и без того его узкие плечи; такие же брюки, смятая сорочка и нечищенные, порыжевшие сапоги дополняли костюм. Раиса Павловна готова была пожалеть этого жалкого старика, который уже заметил это мимолетное движение, и по его худощавому лицу скользнула презрительно-нахальная улыбка, которая Раисе Павловне была особенно хорошо знакома.
- А я зашла к вам за Лушей… - деловым тоном заговорила Раиса Павловна, испытывая маленькое смущение.
- Знаю, знаю… - торопливо отозвался Прозоров, взбивая на голове волосы привычным жестом. - Знаю, что за делом, только не знаю, за каким…
- Я же сказала вам.
- Ах, да… Верую, господи, помоги моему неверию. За Лушей… Так.
- А ведь она у вас совсем большая. Необходимо о ней позаботиться…
- Совершенно верно!
Что за комиссия, создатель,
Быть взрослой дочери отцом!
- Особенно таким отцом, каким судьба так несправедливо наградила бедную Лушу.
- Да, но я только отрицательным образом несправедлив к моей дочери, тогда как вы своим влиянием прививаете самое положительное зло.
- Именно?
- Именно, набиваете ей голову тряпками и разной бабьей философией. Я, по крайней мере, не вмешиваюсь в ее жизнь и предоставляю ее самой себе: природа - лучший учитель, который никогда не ошибается…
- И я так же рассуждала бы, если бы не любила вашей Луши.
- Вы? Любили? Перестаньте, царица Раиса, играть в прятки; мы оба, кажется, немного устарели для таких пустяков… Мы слишком эгоисты, чтобы любить кого-нибудь, кроме себя, или, вернее сказать, если мы и любили, так любили и в других самих же себя. Так? А вы, кроме того, еще умеете ненавидеть и мстить… Впрочем, я если уважаю вас, так уважаю именно за это милое качество.
- Благодарю. Откровенность за откровенность; бросьте этот старый хлам и лучше расскажите мне, что за человек генерал Блинов, с которым вы учились.
- Блинов… генерал Блинов… Да, Мирон Блинов.
Прозоров остановился и, взглянув на Раису Павловну с своей ехидной улыбкой, проговорил:
- Так вот зачем вы пожаловали ко мне!
- Что же из этого?
- А для чего вам понадобился Блинов? Опять какая-нибудь мудреная комбинация в области политики…
- Если спрашиваю, значит мне это нужно знать, а для чего нужно - дело мое. Поняли? Бабье любопытство одолело.
- Я так спросил… Так вам, значит, нужно выправить через меня справку о Мироне Геннадьнче? Извольте… Во-первых, это очень честный человек - первая беда для вас; во-вторых, он очень умный человек - вторая беда, и, в-третьих, он, к вашему счастью, сам считает себя умным человеком. Из таких умных и честных людей можно веревки вить, хотя сноровка нужна. Впрочем, Блинов застрахован от вашей бабьей политики… Ха-ха!..
- Я не нахожу ничего смешного в том, что Мирон Геннадьич находится под сильным влиянием одной особы, которая…
- …Которая безобразна, как гороховое чучело, - подхватил Прозоров удачно подброшенную реплику, - стара, как попова собака, и умна, как дьявол.
- А вы не знаете, кто эта особа сама по себе?
- Н-нет… Кажется, из девиц легкого чтения или из кухарок, но вообще не высокого полета. Ха-ха!.. Представьте же себе такую комбинацию: Блинов - профессор университета, стяжал себе известное имя, яко политико-эконом и светлая финансовая голова, затем, как я уже сказал вам, хороший человек во всех отношениях - и вдруг этот самый генерал Блинов, со всей своей ученостью, честностью и превосходительством, сидит под башмаком какого-то урода. Я еще понимаю такую ошибку, потому что когда-то сам имел несчастье увлечься такой женщиной, как вы. Ведь и вы меня любили когда-то, царица Раиса…
- Я? Никогда!..
- Немножко?
- А вы видели эту особу, которая держит генерала под башмаком? - перебила Раиса Павловна этот откровенный вопрос.
- Издали. Про нее можно сказать словами балаганных остряков, что издали она безобразна, а чем ближе, тем хуже. Послушайте, однако, для чего вы меня исповедуете обо всем этом?
- А вы до сих пор не можете догадаться, что это секрет, - с улыбкой ответила Раиса Павловна, - а секретов вам, как известно, доверять нельзя.
- Да, да… Все разболтаю: язык мой - враг мой, - согласился Прозоров с полукомическим вздохом.