Я съездил в Москву, в медицинскую библиотеку, почитал кое-что по шоку. Думаю о нем постоянно.
Глава седьмая
ФЕВРАЛЬ 42-ГО. КАЛУГА
23 января в полдень принесли приказ: немедленно переезжать в Калугу. ПЭП прислал машины - два автобуса и полуторку. С начальником в последнюю неделю случилась беда: он запил. С утра трезвый, смущенный, в обед - веселый, а вечером - пьяный. Противно. Поэтому собирались без него. Комиссар и Тихомиров командовали погрузкой.
Автобусы большие, но на тяжелый груз не рассчитаны. В первую очередь взяли хозяйство операционной. Кажется, еще погрузили белье, одеяла. Чеплюк и часть кухни - на грузовик. Все остальное - в обоз. Продукты обещали в Калуге дать. Развертываться в зданиях, как в Подольске. Город уже три недели наш, небось, все есть. Так мы рассуждали в автобусе.
Приехали в Калугу утром 24-го, совершенно замерзшие. Как солдаты воюют в такую стужу?
Мы с Тихомировым рассматриваем город с пристрастием - ищем дом для госпиталя.
Длинная вокзальная улица. Все каменные дома сожжены или взорваны. Людей мало. На перекрестках черные дощечки с названиями улиц по-немецки, а ниже - по-русски.
В стороне от проезжей части - немецкая техника. Не так густо, как на снимках в газетах, но попадаются пушки, "разутые" грузовики и огромные гусеничные и многоколесные вездеходы с несколькими рядами сидений для солдат. Я видел в довоенных хрониках, как на них немцы восседали, когда Европу завоевывали.
Поближе к центру стали попадаться уцелевшие дома. В некоторых уже живут - окна заделаны фанерой и досками, выставлены дымящие железные трубы.
Трупы еще не все убраны - видели несколько, валяются в подворотне, в легких френчах, очень белые лица, и волосы развеваются на ветру. Вот они, "белокурые бестии". Домаршировались. Ищу внутри себя чувства: нет, не жалко.
В центре много целых, но замороженных домов без стекол. Один понравился. Вывеска: "Педагогический институт". Завернули. Стекла выбиты, но не горел. Казарма, что ли, была? На стенах нарисованы забавные картинки - жрут, пируют и похабщина. По углам валяются бутылки из-под вин. Посмотрел - французские. В нескольких комнатах выломаны полы - видны щепки, видимо, рубили на топливо. Груды тряпья, русские деревенские одеяла из лоскутов, дерюги. Кутались. Мебели не видно - всю сожгли.
В одной комнате был штаб. Вороха всяких бумаг, и среди них разбросаны солдатские книжки. Возможно, погибших… Солидные книжки, бумага хорошая. Фотографии - все молодые, умные лица. "Культурная нация". Многие интеллигенты на Западе уповали на эту культуру, когда Гитлер пришел к власти, а вышло вот что. Эти вот красивые молодые люди с хорошими прическами насилуют, жгут, убивают…
Этот дом нам подходит. Нужно немедленно начинать ремонт. Заделать окна, затопить.
Внизу нашли кабинет с целыми стеклами. Выгрузили имущество. Затопили печку, хотели согреться. Безнадежно! Стены так промерзли, что для оттаивания понадобится неделя. Нужно устанавливать времянки - железные бочки. Мы еще опыта не имеем. Да и где искать бочки, трубы?
Мы - четверо врачей - обосновались все-таки напротив, в деревянном домике. Чудные русские люди попались. Первый знакомый, переживший немцев. Старый учитель естествознания. "В Дерпте вместе с Бурденко кончал". Его жена - помоложе, тоже учительница. Приняли нас, как родных. В захламленной интеллигентской квартире было холодно, но терпимо. Вскипятили чай, принесли картофельных лепешек.
С Тихомировым распланировали госпиталь. И началась страда ремонта… Дрова, доски, уборка, плотники, дружинницы, транспорт…
Утром 26-го все изменилось. Приехал начальник ПЭПа и сказал, что дом мал. Вместит триста человек, а нужно шестьсот. Приказал сейчас же принять помещение ЭПа вместе с ранеными. Это оказалось недалеко. Мрачное трехэтажное здание бывшей духовной семинарии. Высокие полукруглые окна заделаны фанерой и досками, во многих торчат трубы, из которых валит дым. Солидный подъезд, большие двери и ряд машин с ранеными. Разгружают. Знакомая картина: носилки, торчащие из-под шинелей шины Дитерихса, согнутые сидячие фигуры с разрезанными рукавами шинелей и белыми бинтами. Сосульки на бровях и ресницах. Стоны, чертыхания, просьбы.
Заходим. Двери с тугой пружиной оглушительно хлопают. Вестибюль со сводчатыми потолками. Темно. Едкий дым, влажный туман. Чуть виднеется свет нескольких коптилок. Из вестибюля - вправо и влево - широченные коридоры, тоже со сводами. В два ряда на полу стоят носилки с ранеными, посредине проход, едва можно разойтись. Холодно. В конце коридора бочка, в которой тлеют сырые дрова, и дым валит через дыру. По обе стороны коридора - классы. Окна в них забиты почти полностью - оставлено по одному квадратику стекла. В каждом - бочка с сырыми дровами, труба торчит в окно. В некоторых кровати без матрацев, на них носилки. В других - носилки прямо на полу. В третьих - голый пол. В палатах и коридоре мечутся фигуры в белых халатах поверх шинелей, в шапках.
- Санитар! Дай каску!
Каску… Немецкие каски вместо подкладных суден… Вон несет санитар сразу две - к двери на улицу. Разыскали перевязочную. Очень большая комната. Такой же дым, туман, холод. Посредине стоит бочка, правда, огонь в ней поярче, труба тянется далеко в окно. Вокруг печки кучи дров, две скамейки. Сидят раненые. Три стола, на них перевязывают одетых. Две сестры устало передвигаются, халаты поверх шинелей, в шапках. Врач в такой же одежде сидит за столиком и заполняет карточки. Двое санитаров обматывают шины справа от входа. Слева стоит автоклав, отгороженный вешалками, на них висят шинели. Санпропускник есть, но заложен ранеными. Воды нет. Пить разносят в консервных банках.
Второй этаж еще почти пуст. Окна заделаны, печки поставлены, кое-где топятся. На третьем этаже потолки ниже, печек нет, окна заделывают солдаты из саперного батальона.
- Мы вам и отопление наладим… Только когда, не знаю. Водопровод в городе не работает еще. Теперь все ясно. Пошли искать начальство ЭПа. Нашли начмеда. Пожилой, измученный, небритый доктор.
- Мне приказано к 12.00 передать раненых. После полудня начинаем работать на новом месте. Начальник уже там.
Передача состоялась. Доктор просто сказал, что в здании лежит около двухсот раненых, ежедневно они, ЭП - будут давать нам еще примерно сто.
Эвакуации пока нет, потому что возят на Алексин, а мост взорван и раненых перевозят по льду… Дрова можно брать где-то около лесопилки, а воду нужно возить в бочках из реки.
- Засим будьте здоровы! Раненые говорят, что бои тяжелые…
Упрашиваю:
- Вы хотя бы сегодня нам не направляйте новых. Только сегодня.
- Не обещаю. Там у нас на новом месте, наверное, еще хуже. Так что… сами понимаете.
Через час они свернули перевязочную и уехали. Напоить. Согреть. Убрать. Накормить. Только потом - не дать умереть от кровотечения, заметить газовую, чтобы ампутировать, выловить шоковых и попытаться помочь. В последнюю очередь - перевязки и профилактическая хирургия.
Начальника нет. Комиссар не знает, не может. Залкинд - тоже.
Пришлось мне командовать. Вызвал хозяйственников, старших сестер и аптекаршу.
Оказалось еще хуже, чем думал. Простыни есть, а подушек нет. Миски есть, ложек нет. Крупы тоже нет. Аптека, оказывается, в обозе. ("Никогда больше не доверюсь начальству. Никогда!")
Начнроду приказал накормить. Рябову - организовать прием.
После этого началась работа. То есть ничего радикального и быстрого не совершилось, но дружинниц привели, поставили на каждую палату по два человека и обязали обслуживать круглые сутки.
Таким образом освободили мужчин для заготовки дров, чтобы воду подвезти, за продуктами съездить, чтобы новые палаты осваивать - раненые не переставали прибывать. Воды привезли, котел в прачечной затопили, начали варить гречневый суп. Пришлось идти по дворам просить посуду - ведра, ложки…
Самое трудное было наладить отопление. Дрова сырые, тяга в бочках плохая, дым просто жить не дает. Промерзшие стены сразу покрылись влагой и дали туман. Пришлось разломать пару сараев.
Наконец осталось мое собственное дело - хирургия.
С Залкиндом договорились сохранить старые бригады, как в Подольске, и он выйдет на ночь.