Не выдержав стремительного удара красногвардейцев и джигитов, бухарская конница отступила. Не давая врагу опомниться, Берды со своим отрядом вклинился в левый фланг эмирской пехоты. Красногвардейцы ударила по центру. Вслед за ними поднялась в атаку пехота. Эмирские войска дрогнули и побежали.
В этот момент шальная пуля нащупала Берды. Он дрогнул от горячего удара, с удивлением повёл вокруг, тускнеющими глазами и, выронив саблю, оскользаясь непослушными ватными пальцами в жёсткой канской гриве, трудно ловя сознанием гаснущие отзвуки боя, стал медленно сползать с седла. Конь, почуяв необычное поведение всадника, замедлил бег и остановился.
Сознание вернулось к Берды уже в Чарджоуской больнице. Он с недоумением оглядел незнакомую комнату - ослепительно белую и пустую. Возле двери, нахохлившись, как степной беркут на кургане, сидел широкоплечий, тонкий в талии, смуглый человек с недобрым тяжёлым взглядом и сильной проседью в окладистой красивой бороде. "Байрамклыч?" - попробовал догадаться Берды. Память восстанавливалась медленно и неуверен-но, не было сил пошевелить губами.
Встретившись взглядом с Берды, Байрамклыч-хан свёл к переносице тонкие крылья бровей, несколько секунд помедлил, поднялся гибким и лёгким кошачьим движением. Подойдя к кровати, приподнял голову Берды, поднёс к его губам кружку с водой.
Берды пил долго и жадно, чувствуя, как с каждым глотком всё чётче и чётче проясняется сознание. Напившись, он удовлетворённо перевёл дыхание, по губам его скользнула тень благодарной улыбки. Байрамклыч-хан поставил на тумбочку кружку и снова присел на табурет у Двери, поглядывая на Берды.
В коридоре громко заговорили. Берды прислушался.
- Покажите мне его! - требовал кто-то по-русски. - Здоровый такой туркмен с красивыми чёрными усами!
Голос медсестры возражал:
- Здесь здоровых нет, товарищ, здесь раненые и больные. Мы к ихним усам не присматриваемся. Как зовут вашего друга?
- Не знаю я, сестричка, имени его! - с досадой сказал русский. - Давайте я сам по палатам посмотрю. Я видел, как он раненый упал.
- Может, не ранили его, а убили?
- Что вы, сестра! Разве таких, как он, убивают!
- Смерть не выбирает, - сказала медсестра, - не смотрит, кто такой, а кто не такой.
- Да жив он, я вам говорю! Первый своих джигитов на эмирских собак повёл, погнал их без оглядки, а вы: "убили"!
- Товарищ красногвардеец, остановитесь! Если вы будете так себя вести, я пожалуюсь вашему командиру!
- Да что у вас сердца нет, что ли?
- Это вас не касается. А по палатам ходить я вам не позволю. Говорите, как зовут раненого, и тогда…
Голоса отдалились.
Берды, с трудом шевеля губами, проговорил:
- Байрамклыч-ага… позовите… того… русского…
Через минуту, широко шагая, чуть ли не бегом в палату влетел пулемётчик Маслов. Замер на пороге, присмотрелся к Берды и уже осторожно, на цыпочках подошёл к кровати.
- Не узнаёшь меня, браток?
Что-то знакомое почудилось Берды в склонённом над ним лице. Он попытался напрячь память, вглядываясь в красногвардейца, но ничего не вспомнил и опустил веки на уставшие от напряжения глаза.
- Нет… Видел где-то… вспомнить не могу… - сказал он, подбирая русские слова. Вообще-то он уже хорошо говорил по-русски, однако сейчас было трудно сосредоточиться.
Красногвардеец всплеснул руками.
- До мы же с тобой в казематке ашхабадской сидели вместе! Неужто запамятовал? Орлом меня тогда звали. А нынче - всё, кончился Орёл, нынче есть красногвардеец Маслов! Пулемётчик первой руки!
Ни кличка Орёл, ни фамилия Маслов ничего не подсказали Берды, однако в памяти что-то просветлело, когда красногвардеец сказал слово "рука". Вспомнился мокрый цементный пол камеры, мрачный надзиратель, хрипло дышащее перекошенным ощеренным ртом злое лицо, совершенно не похожее на то, что склонилось сейчас над ним, хруст в вывернутой руке и стон противника.
- Узнал, - с трудом произнёс Берды, цепляясь за ускользающее сознание. - Руку… тебе… портил немножко… Не обижайся… ты тоже… - Он замолчал, медленно проваливаясь в чёрный колодец безпамятства.
Мягко ступая чуть искривлёнными ногами человека, большую часть жизни проведшего в седле, подошёл Байрамклыч-хан, потрогал Маслова за плечо рукояткой плети.
- Идите пока, раненому отдых нужен, крови много потерял.
- Да-да, - заспешил Маслов, - конечно, мы тоже не без понятия… Скажи-ка, друг, как его зовут-величают?
Огрызком карандаша он записал имя Берды на каком-то замусоленном клочке бумажки и ушёл, сказав на прощание: "Поправляйся, браток! Мы ещё повоюем с тобой!"
Через несколько минут после его ухода Берды открыл глаза и спросил:
- Уже ушёл?
Байрамклыч-хан кивнул.
- Ушёл… Большевик, что ли?
- Нет, - сказал Берды, подумал и поправился: - Не знаю… Может, большевик… может нет…
- В тюрьме с тобой за что он сидел?
Медленно, с частыми перерывами Берды рассказал историю своего драматического знакомства с Масловым. Когда он дошёл до кульминационного момента схватки в камере, Байрамклыч-хан хищно сверкнул глазами и шумно задышал, словно он сам дрался сейчас не на жизнь, а насмерть с жестоким противником. Рука, держащая плеть, сжалась так, что побелели суставы.
- Вот так и познакомились, - закончил Берды.
- Убить надо было! - сожалеюще сказал Байрамклыч-хан.
- Не надо, - возразил Берды, - он не злой, он несчастный был. Теперь, смотри, красногвардейцем стал.
Байрамклыч-хан ссутулился и снова стал похож на нахохлившегося беркута. После довольно продолжительного молчания, он спросил, указав глазами на забинтованную грудь Берды:
- Не полегчало?
- Можно терпеть, - сказал Берды.
- Пока мы из Кагана вернёмся, поправишься?
- Постараюсь.
- Ну, ладно… Я тут попросил, чтобы за тобой получше ухаживали. Сейчас ещё раз напомню.
- Вы уже уходите? - спросил Берды с надеждой, что Байрамклыч-хан не уйдёт - тоскливо было оставаться одному:
- Надо идти, - Байрамклыч-хан встал. Люди ждут - время не ждёт. Поправляйся. - Помолчал, поправляя ремень, и добавил: - Тут наши джигиты есть, легко раненые. Скажу, чтобы зашли к тебе.
- Спасибо, - с благодарностью сказал Берды. - Счастливого пути!.. Пусть ваше оружие всегда будет острым!
Через несколько часов красногвардейцы и добровольческие отряды туркменских джигитов, перейдя Аму-Дарью, двинулись на Каган.
Осёл найдёт своего хозяина
Воспользовавшись тем, что значительная часть революционных сил выехала из Закаспийской области на борьбу с Бухарским эмиром, зашевелились контрреволюционные элементы. В борьбу против. Советов они вовлекали баев, мулл, ишанов. А те, зная психологию дайхан, умело играя на странах, традиций и обычаев, представляли немалую опасность. Люди, кричали они на базарах, у мечетей, во всех местах, общественных сборищ, люди, Советы - это не власть. Вы остались без власти и защиты, люди! Если поведёт на вас своё войско иранский хамза, у вас нет предводителя, который мог бы дать ему отпор! Ваши дома будут разрушены, ваши братья - убиты, дети - угнаны в плен, сёстры, дочери и жёны - опозорены! Люди, внемлите, голосу истины! В Теджене народ встал под знамёна Эзиз-хана, хивинских туркмен защищает Джунаид-хан, а кто есть у вас? Разве вы хуже всех остальных? Или вы ложку у аллаха украли, что должны ходить сиротами, без собственного хана? Собирайтесь, марыйские туркмены, выбирайте себе достойного предводителя - щит, меч и опору!
С каждым днём, не встречая должного отпора, крикуны наглели и распоясывались, всё больше. И однажды на большом марыйском базаре глашатай закричал:
- Правоверные! Пришло время избрать своего хана! Пусть завтра все вожди и старейшины племён и родов собираются здесь, на базаре, под навесом! Завтра будут выборы хана!
Марыйский Совет был озабочен сложившимся положением. Если опасность контрреволюционных вылазок в Ашхабаде, и Кизыл-Арвате в какой-то мере приглушалась расстоянием до этих, городов, то здесь, в Мары, необходимость немедленной решительной борьбы вставала в полный рост. Но как бороться, что противопоставить врагу, если все лучшие вооружённые силы брошены на Бухарский фронт?
А меры требовались радикальные. Каждый день увеличивал число одураченных дайхан, каждый день промедления мог привести к сотням лишних жертв. И всё же, учитывая сложившуюся обстановку, действовать надо было не прямо, а как-то исподволь, окольными путями. Это понимали все члены Совета. И хотя нашлись горячие головы, предлагавшие немедленный арест вражеских агитаторов, большинство не согласилось на такую крайнюю меру. Совет принял, иное решение.
- Значит, силу применять мы не имеем права? - Спросил Клычли, поочерёдно обводя глазами Сергея, Карагез-ишана и Агу Ханджаева.
Они сидели в доме Сергея. Было утро. Со стороны городской дороги доносились голоса, рёв ослов, ржание и топот коней.
- Торопятся хана себе на шею посадить! - Подмигнул Ага Ханджаев.
Его реплика осталась без ответа. Сергей, помолчав, сказал:
- Силой, Клычли, мы ничего не сделаем. Во-первых, силы у нас мало. А во-вторых, чего добьёмся, если даже разгоним сходку и. арестуем крикунов? Вероятно, только того, что нарушим обычай и оттолкнём от себя тех, кто сегодня сомневается и колеблется. Говорят, что лучше откровенный враг, чем сомнительный друг. Я с этим не согласен. Врагов у нас и так полон хурджун. Мало мы сделали, чтобы привлечь на свою сторону всю туркмен-скую бедноту. Вот теперь и расплачиваемся. А ведь к нам не только беднота, но и многие зажиточные сочувственно относятся - тот же Хан Иомудский или Махтумкули-хан. По мне, лучше обойти осиное гнездо, чем швырять в него палку.