- Не все ли равно, сколько просить? Пожалуйста, Ваня!
- Ну, хорошо. А если он спросит зачем мне?
- Он не спросит, он - умница.
- Только вы уж сами отдавайте, смотрите.
- Не премину, не премину.
- А почему вы думаете, дядя, что Штруп мне даст денег?
- Так уж думаю! - И, улыбаясь, сконфуженный и довольный, Константин Васильевич на цыпочках вышел из комнаты. Ваня долго стоял у окна, не оборачиваясь и не видя мокрого двора, и когда его позвали к чаю, раньше, чем войти в столовую, он еще раз посмотрел в зеркало на свое покрасневшее лицо с серыми глазами и тонкими бровями. На греческом Николаев и Шпилевский все время развлекали Ваню, вертясь и хихикая на передней парте. Перед каникулами занятия шли кое-как, и маленький стареющий учитель, сидя на ноге, говорил о греческой жизни, не спрашивая уроков; окна были открыты, и виднелись верхушки зеленеющих деревьев и красный корпус какого-то здания. Ване все больше и больше хотелось из Петербурга на воздух, куда-нибудь подальше. Медные ручки дверей и окон, плевальницы, все ярко вычищенное, карты по стенам, доска, желтый ящик для бумаг, то стриженые, то кудрявые затылки товарищей- казались ему невыносимыми.
- Сикофанты-доносчики, шпионы, буквально - показыватели фиг; когда был еще запрещен вывоз из Аттики этих продуктов под страхом штрафа, эти люди, шантажисты по-нашему, показывали подозреваемому из-под плаща фигу в виде угрозы, что в случае, если он не откупится от них… - И Даниил Иванович, не сходя с кафедры, показывал жестом и мимикой и доносчиков, и оклеветанных, и плащ и фигу потом, сорвавшись с места, ходил по классу, озабоченны повторяя что-нибудь одно и то же, вроде: "Сикофанты… да сикофанты… да, господа, сикофанты", придавая различные но совершенно неожиданные для данного слова оттенки. "Сегодня постараюсь спросить у Штрупа денег", - дума: Ваня, глядя в окно. Шпилевский, окончательно красный, поднялся с парты:
- Что это Николаев ко мне пристает?!
- Николаев, зачем вы пристаете к Шпилевскому?
- Я не пристаю.
- Что же вы делаете?
- Я его щекочу.
- Садитесь. А вам, г-н Шпилевский, советую быть более точным в словоупотреблении. Принимая в соображение, что вы не женщина, приставать к вам г-н Николаев не может будучи юношей уже на возрасте и понятий достаточно ограниченных.
- Я ставлю вопрос так: хочешь работать - работай, не хочешь - не работай, - говорила Анна Николаевна таким видом, будто интерес всего мира сосредоточен на том как она ставит вопрос. В гостиной, уставленной вдоль и поперек стильной мебелью в виде сидячих ванн, купальны: кресел и ящиков для бумаг, было шумно от четырех женски голосов: Анны Николаевны, Наты, сестер Шпейер - художниц.
- Этот шкаф я очень люблю, но скамейка меня не привлекает. Я бы всегда предпочла шкаф.
- Даже если б нужна была мебель для сиденья?
- Негодуют на заваленность работой прислуги: она больше гуляет, чем мы! Иногда я днями не выхожу из дому, нашей Аннушке сколько раз приходится сходить в лавку, - мало ли за чем, за хлебом, за сапогами. И притом общенью с людьми громадное. Я нахожу жалобы всех жалельщиков очень преувеличенными.
- Представьте, он позирует с таким настроением, что ученицы боятся сидеть близко. Притом интереснейшая личность: русский цыган из Мюнхена; был в гимназии, в балете, в натурщиках; о Штуке сообщает презанятные подробности.
- На розовом фуляре это будет слишком ярко. Я бы предпочла бледно-зеленый.
- Об этом нужно спросить у Штрупа.
- Но ведь он вчера уехал, Штруп, несчастные! - закричала старшая Шпейер.
- Как, Штруп уехал? Куда? зачем?
- Ну, уж этого я вам не могу сказать: по обыкновению - тайна.
- От кого вы слышали?
- Да от него же и слышала; говорит, недели на три.
- Ну, это еще не так страшно!
- А сегодня еще Ваня Смуров спрашивал, когда будет у нас Штруп.
- А ему-то на что?
- Не знаю, дело какое-то.
- У Вани со Штрупом?
- Вот оригинально!
- Ну, Ната, нам пора, - старалась защебетать Анна Николаевна, и обе дамы, шурша юбками, удалились, уверенные, что они очень похожи на светских дам романов Прево и Онэ, которые они читали в переводе. В апреле был поднят вопрос о даче. Алексей Васильевич должен был часто, почти ежедневно бывать в городе; Кока с Бобой также, и планы Анны Николаевны и Наты относительно Волги висели в воздухе. Колебались между Териоками и Сестрорецком, но, независимо от места дачи, все заботились о летних платьях. В раскрытые окна летела пыль и слышался шум езды и звонки конок. Готовить уроки, читать Ваня уходил иногда в Летний сад. Сидя на крайней дорожке к Марсову полю, положив раскрытую желто-розовую книжку изданий Тейбнера обложкой вверх, он смотрел, слегка еще выросший и побледневший от весеннего загара, на прохожих в саду и по ту сторону Лебяжьей канавки. С другого конца сада доносился смех детей, играющих на Крыловской площадке, и Ваня не слышал, как заскрипел песок под ногами подходившего Штрупа.
- Занимаетесь! - проговорил тот, опускаясь на скамью рядом с Ваней, думавшим ограничиться поклоном.
- Занимаюсь; да, знаете, так все это надоело, что просто ужас!..
- Что это, Гомер?
- Гомер. Особенно этот греческий!
- Вы не любите греческого?
- Кто же его любит? - улыбнулся Ваня.
- Это очень жаль!
- Что это?
- Что вы не любите языков.
- Новые я, ничего, люблю, можно прочитать что-нибудь, а по-гречески кто же будет их читать, допотопность такую?
- Какой вы мальчик, Ваня. Целый мир, миры для вас закрыты; притом мир красоты, не только знать, но любить который - основа всякой образованности.
- Можно читать в переводах, а столько времени учить грамматику?! Штруп посмотрел на Ваню с бесконечным сожалением.
- Вместо человека из плоти и крови, смеющегося или хмурого, которого можно любить, целовать, ненавидеть, в котором видна кровь, переливающаяся в жилах, и естественная грация нагого тела, - иметь бездушную куклу, часто сделанную руками ремесленника, - вот переводы. А времени на подготовительное занятие грамматикой нужно очень мало. Нужно только читать, читать и читать. Читать, смотря каждое слово в словаре, пробираясь как сквозь чащу леса, и вы получили бы неиспытанные наслажденья. А мне кажется, что в вас, Ваня, есть задатки сделаться настоящим новым человеком. Ваня недовольно молчал.
- Вы плохо окружены, но это может быть к лучшему, лишая вас предрассудков всякой традиционной жизни, и вы могли бы сделаться вполне современным человеком, если бы хотели, - добавил, помолчав, Штруп.
- Я не знаю, я хотел бы куда-нибудь уехать от всего этого: и от гимназии, и от Гомера, и от Анны Николаевны - вот и все.
- На лоно природы?
- Именно.
- Но, милый друг мой, если жить на лоне природы - значит, больше есть, пить молоко, купаться и ничего не делать - то, конечно, это очень просто; но наслаждаться природой, пожалуй, труднее греческой грамматики и, как всякое наслажденье, утомляет. И я не поверю человеку который, видя равнодушно в городе лучшую часть природы - небо и воду, едет искать природы на Монблан; я не поверю, что он любит природу. Дядя Костя предложил Ване подвезти его на извозчике. В жарком утре уже чувствовалась близость лета, и улицы наполовину были перегорожены рогатками. Дядя Костя, занимая три четверти пролетки, крепко сидел, расставя ноги - Дядя Костя, вы подождите немного, я только узнаю пришел ли батюшка, и если не пришел, я проедусь с вам, докуда вам нужно, а оттуда пройдусь пешком, чем в гимназии то сидеть. Хорошо?
- А почему ваш батюшка должен не прийти?
- Он уж неделю болеет.
- А, ну хорошо, спрашивай. Через минуту Ваня вышел и, обошедши извозчика, сел с другой стороны, рядом с Константином Васильевичем. А Ларион-то Дмитриевич будто предчувствовал, брат, какие мы на него планы строим, - уехал, да и не приезжает.
- Может быть, он и приехал.
- Тогда бы явился к Анне Николаевне.
- Кто он такой, дядя Костя?
- Кто, кто такой?
- Ларион Дмитриевич.
- Штруп - и больше ничего. Полу-англичанин, богатый человек, нигде не служит, живет хорошо, даже отлично, в высшей степени образованный и начитанный человек, так что я даже не понимаю, чего он бывает у Казанских?
- Ведь он неженатый, дядя?
- Даже совсем наоборот, и если Ната думает, что он на все прельстится, то жестоко ошибается, и вообще, я решительно не понимаю, что ему делать у Казанских? Вчера, умора: Анна Николаевна давала генеральное сражение Алексею! Они переезжали мостом через Фонтанку. Мужики на садках вытаскивали рыбу из люков, дымили пароходики, и толпа без дела стояла у каменного парапета. Мороженик с грохотом подвигал свой голубой ящик.
- Ты, может быть, слышал от кого, что Штруп вернулся, или его самого видел? - говорил на прощанье дядя Костя.
- Нет, да где же, раз он, говорите, не приезжал, - сказал Ваня, краснея. - Вот ты говорил, что не жарко, а сам как раскраснелся, - и тучная фигура Константина Васильевича скрылась в подъезде. "Зачем я скрыл встречу со Штрупом?" - думал Ваня, радуясь, что у него образовывается какая-то тайна. В учительской было сильно накурено, и стаканы жидкого чая слегка янтарились в полутемной комнате первого этажа. Входящим казалось, что фигуры движутся в аквариуме. Шедший за матовыми окнами проливной дождь усиливал это впечатление. Шум голосов, звяканье ложечек мешался с глухим гамом большой перемены, доносившимся из залы и временами совсем близко - из коридора.
- Орлова опять изводят шестиклассники; решительно, он не умеет себя поставить.
- Ну, хорошо, ну, допустим, вы выведете ему двойку, он останется, - думаете ли вы этим его исправить?