Мамин-Сибиряк - подлинно народный писатель. В своих произведениях он проникновенно и правдиво отразил дух русского народа, его вековую судьбу, национальные его особенности - мощь, размах, трудолюбие, любовь к жизни, жизнерадостность. Мамин-Сибиряк - один из самых оптимистических писателей своей эпохи.
В девятый том вошли: роман "Хлеб", очерки из цикла "Разбойники" и рассказы 1901–1907 гг. ("Ийи", "Ответа не будет" и "Мумма")
К сожалению, часть произведений в файле отсутствует.
Содержание:
Хлеб* 1
Часть первая 1
Часть вторая 16
Часть третья 31
Часть четвертая 46
Часть пятая 61
Эпилог 75
Разбойники 86
Аверко 86
Савка 86
Последние клейма 86
Разбойник и преступник 88
Рассказы 1902–1907 88
Ийи - Святочная фантазия 88
Ответа не будет 88
Мумма 88
Комментарии 88
Примечания 89
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Собрание сочинений в десяти томах
Том 9. Хлеб. Разбойники. Рассказы
Хлеб
Часть первая
I
- А ты откедова взялся-то, дедко?
- А божий я…
- Божий, обшит кожей?.. Знаем мы вашего брата, таких-то божьих… Говори уж пряменько: бродяга?
- Случалось… От сумы да от тюрьмы не отказывайся, миленький. Из-под Нерчинска убег, с рудников.
- Так-то вот ладнее будет… Каторжный, значит?
- Как есть каторжный: ни днем, ни ночью покоя не знаю.
- Ну, мы тебя упокоим… К начальству предоставим, а там на высидку определят пока што.
Толпа мужиков обступила старика и с удивлением его рассматривала. Да и было чему подивиться. Сгорбленный, худенький, он постоянно улыбался, моргал глазами и отвечал зараз на все вопросы. И одет был тоже как-то несообразно: длинная из синей пестрядины рубаха спускалась ниже колен, а под ней как есть ничего. На ногах были надеты шерстяные бабьи чулки и сибирские коты. Поверх рубахи пониток, а на голове валеная крестьянская белая шляпа. За плечами у старика болталась небольшая котомка. В одной руке он держал берестяный бурачок, а в другой длинную черемуховую палку. Одним словом, необычный человек.
- Бурачок-то у тебя зачем, дедко?
- Бурачок?.. А это хитрая штука. Секрет… Он, бурачок-то, меня из неволи выкупил.
- Он и то с бурачком-то ворожил в курье, - вступился молодой парень с рябым лицом. - Мы, значит, косили, а с угору и видно, как по осокам он ходит… Этак из-под руки приглянет на реку, а потом присядет и в бурачок себе опять глядит. Ну, мы его и взяли, потому… не прост человек. А в бурачке у него вода…
- Ты чего, дедко, на нашу-то реку обзарился?
- А больно хороша река, вот и глядел… ах, хороша!.. Другой такой, пожалуй, и не найти… Сердце радуется.
Старик оглянул мужиков своими моргавшими глазками, улыбнулся и прибавил:
- Я старичок, у меня бурачок, а кто меня слушает - дурачок… Хи-хи!.. Ну-ка, отгадайте загадку: сам гол, а рубашка за пазухой. Всею деревней не угадать… Ах, дурачки, дурачки!.. Поймали птицу, а как зовут - и не знаете. Оно и выходит, что птица не к рукам…
- Да што с ним разговоры-то разговаривать! - загалдело несколько голосов разом. - Сади его в темную, а там Флегонт Василич все разберет… Не совсем умом-то старичонко…
- Больно занятный! - вмешались другие голоса. - На словах-то, как гусь на воде… А блаженненьким он прикидывается, старый хрен!
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
- Отпустить его, чего взять со старика? - заметил кто-то в толпе. - Много ли он и наживет? Еле душа держится…
- Не пущайте, дурачки! - засмеялся старик. - Обеими руками держитесь за меня… А отпустите - больше и не увидите.
- Нет, надо Флегонта Василича обождать, робя!.. Уж как он вырешит это самое дело, а пока мы его Вахрушке сдадим.
Волостной сторож Вахрушка сидел все время на крылечке, слушал галденье мужиков и равнодушно посасывал коротенькую солдатскую трубочку-носогрейку. Когда состоялось решение посадить неизвестного человека в темную, он молча поднялся, молча взял старика за ворот и молча повел его на крыльцо. Это был вообще мрачный человек, делавший дело с обиженным видом. В момент, когда расщелявшаяся дверь волостного правления готова была проглотить свою жертву, послышался грохот колес и к волости подкатили длинные дроги. Мужики сняли свои шапки. На дрогах, на подстилке из свежего сена, сидели все важные лица: впереди всех сам волостной писарь Флегонт Васильевич Замараев, плечистый и рябой мужчина в плисовых шароварах, шелковой канаусовой рубахе и мягкой серой поярковой шляпе; рядом с ним, как сморчок, прижался суслонский поп Макар, худенький, загорелый и длинноносый, а позади всех мельник Ермилыч, рослый и пухлый мужик с белобрысым ленивым лицом. Писарь только взглянул на стоявшего на крыльце старика с котомкой и сразу понял, в чем дело.
- Бродягу поймали? - коротко спросил он.
- Был такой грех, Флегонт Василич… В том роде, как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина - не прост человек. Мало ли бродяжек в лето-то пройдет по Ключевой; все они на один покрой, а этот какой-то мудреный и нас всех дурачками зовет…
- Ну-ка, ты, умник, подойди сюда! - приказал писарь.
Старик подошел к дрогам и пристально посмотрел на сидевшую знать своими моргавшими глазками.
- Умник, а порядка не знаешь! - крикнул писарь, сшибая кнутовищем с головы старика шляпу. - С кем ты разговариваешь-то, варнак?
- Пока ни с кем… - дерзко ответил старик. - Да моей пестрядине с твоим плисом и разговаривать-то не рука.
- Што за человек? Как звать? - грянул писарь.
- Прежде Михеем звали…
- А фамилия как?
- Человек божий…
- Непомнящий родства?
- Где же упомнить, миленький? Давненько ведь я родился…
- Да што с ним разговаривать-то! - лениво заметил мельник Ермилыч, позевывая. - Вели его в темную, Флегонт Василич, а завтра разберешь… Вот мы с отцом Макаром о чае соскучились. Мало ли бродяжек шляющих по нашим местам…
- А какой ты веры будешь, старичок? - спросил о. Макар.
- Веры я христианской, батюшка.
- Православной?
- Около того.
- И видно, што православный. Не то тавро…
- Уж какое есть.
- Из ваших, - смиренно заметил о. Макар, обращаясь к мельнику Ермилычу.
- Имеет большую дерзость в ответах, а, между прочим, человек неизвестный.
- Да ну его к ляду! - лениво протянул мельник. - Охота вам с ним разговаривать… Чаю до смерти охота…
Писарь сделал Вахрушке выразительный знак, и неизвестный человек исчез в дверях волости. Мужики все время стояли без шапок, даже когда дроги исчезли, подняв облако пыли. Они постояли еще несколько времени, погалдели и разбрелись по домам, благо уже солнце закатилось и с реки потянуло сыростью. Кое-где в избах мелькали огоньки. С ревом и блеяньем прошло стадо, возвращавшееся с поля. Трудовой крестьянский день кончался.
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой жил Вахрушка. Это была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее неизвестного бродягу, тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света. Старик сгрудил солому в уголок, снял свою котомку и расположился, как у себя дома.
- Вот бог и квартиру послал… - бормотал он, покряхтывая. - Что же, квартира отменная.
Вахрушка в это время запер входную дверь, закурил свою трубочку и улегся с ней на лавке у печки. Он рассчитывал, по обыкновению, сейчас же заснуть.
- Эй, служба, спишь? - послышался голос из темной.
- Сплю, а тебе какая печаль?
- Ты в солдатах служил?
- Случалось… А ты у меня поговори!..
Молчание. Вахрушка вздыхает. И куда эти бродяги только идут? В год-то их близко сотни в темной пересидит. Только настоящие бродяги приходят объявляться поздно осенью, когда ударят заморозки, а этот какой-то оглашенный. Лежит Вахрушка и думает, а старик в темной затянул:
- Се жених грядет во полунощи и блажен раб, его же обрящет бдяща…
- Эй, будет тебе, выворотень! - крикнул Вахрушка. - Нашел время горло драть…
- Да я духовное, служба… А ты послушай: "И блажен раб, его же обрящет бдяща", а ты дрыхнешь. Это тебе раз… А второе: "Недостоин, его же обрящет унывающа"… Понимаешь?
- Вот навязался-то! - ворчал Вахрушка.
Опять молчание. Слышно, как по улице грузно покатилась телега. Где-то далеко, точно под землей, лают неугомонные деревенские собаки.