- Как ты будешь жить там? - спросил его отец.
- Батюшка, там довольно медведей, оленей, лисиц, белок, россомах и птиц разного рода. Возьму ружьё с собой, охотиться буду, - полушутливо ответил Александр Николаевич. Он не хотел распространяться с отцом о своей жизни в Илимске, ибо ещё и сам не представлял её ясно.
- Свет не без добрых людей, - добавил Радищев, - приютят и согреют. У народа русского кров собрату найдётся…
Они разговорились. Николаю Афанасьевичу очень хотелось узнать всё, что его интересовало по делу сына. Тяжело вздохнув, он спросил:
- Что втемяшилась тебе вольность? Был в чинах, отмечен наградами, службу нёс исправно, граф Воронцов нахвалиться не мог твоей скромностью и честностью поведения, прочил тебе великую будущность…
- Батюшка, старшие мои сыны тоже нуждаются в отеческих наставлениях, хотя забота о них и выпала на долю моих братьев…
- Я о вольности спрашиваю, Александр, - повелительно заметил Николай Афанасьевич, - знать хочу от тебя, так ли нужна она народу, как думал ты?
- Нужна, батюшка, как воздух птице!
- Тебе пристойней было бы говорить о вольности дворянской, она ближе нам… - отец невольно сжал руку сына, - а ты объявился заступником народным. Народ живёт для нас…
- Нет, батюшка, - возразил Радищев, - мы для народа!
Николай Афанасьевич чуть вскипел и разжал свою руку.
- Мудрые знают опасность всяких перемен и живут тихо, дерзкие, подобно тебе, поднимают секиру на священное древо дворянства - самодержавие и наказуются законом…
- За вольность и отечество умереть приятно.
- Ты знай, Александр, - продолжал убеждать его отец, - для твёрдости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не во-время свободу…
- Твёрдость бытия государственного должна покоиться не на порабощении, а на народной вольности, - отвечал сын.
- Не говорил бы об этом, не потерял бы дружбы…
- Надобно ещё больше помышлять и говорить о вольности.
- Ты хотел быть лампадою, которая светит всему миру.
- Я ратовал за свободу народа! - сказал с гордостью Радищев и спокойно продолжал: - Мы, батюшка, говорим на разных языках. Родство крови не означает родства взглядов и убеждений… Я предпочитаю умереть, нежели видеть погибшею вольность отечества. Сие - вечно, а мы в мире - временны.
- Вижу, убеждённый раскольник ты в мнениях политических…
- Да, да, батюшка!
- Не спуста слово твоё молвилось, не спуста появилась твоя дерзновенная книга. Не пойму одно: откуда в твоих жилах бунтарская кровь появилась?
- От народа российского, - ответил Радищев.
Возвратился солдат, и разговор их оборвался.
- Не мне судить, - сказал вставая Николай Афанасьевич. - Дай тебе бог силы и здоровья перенести тяжкий жребий…
Отец, не успокоенный разговором с сыном, вышел из комнаты Радищева.
Перед отъездом с Александром Николаевичем пожелал поговорить Степан, выделенный ему в слуги отцом из крепостных дворовых ещё при женитьбе. Степан был отпущен Радищевым на свободу и жил последние годы вольно. Слуга явился к нему в поддёвке из домотканного сукна, с длинными, подстриженными в скобку волосами. Радищев спросил, чего он хочет.
- Александр Николаевич, - начал он, - на то ваша воля, а мне всё равно. Сделайте милость, решился ехать с вами в Сибирь…
- Степан, жертвы мне не нужны. Я дал тебе отпускную, ты свободен…
- Не могу без вас, - твёрже сказал Степан, - сердце изболится, зачахну тут от разных дум.
Радищев взглянул на него и прочёл на лице Степана решимость.
- Не смею обидеть твоих добрых желаний.
- Я не один, если будет на то ваша милость, с Настасьей вместе порешили.
- Сколько доброты в людских сердцах! - растроганно произнёс Александр Николаевич. - Поступайте, как бог велит.
Степан благодарно поклонился и ушёл. Начались сборы. Был приготовлен второй экипаж. В него уложили в узлах продукты и вещи слуг.
От Москвы Радищеву разрешили ехать гражданским экипажем в сопровождении двух солдат, следовавших за ним в особом дорожном возке. Он не представлял, что это действовала рука его заступника графа Воронцова, и благодарил судьбу, что она избавила его от позора продолжать путь в унизительном арестантском возке по родным местам, где всё было дорого его взгляду и сердцу.
Октябрьским утром Николай Афанасьевич благословил сына и Степана с Настасьей. Он распрощался с ними и стоял на крыльце без шапки до тех пор, пока экипажи не скрылись за поворотом. В тот же день старик Радищев уехал в своё имение, обеспокоенный нездоровьем жены, разбитой параличом с того часа, как она узнала об изгнании любимого сына императрицей.
7
И опять бежали навстречу полосатые столбы по обочинам дороги. Длинные вёрсты неизведанного пути лежали впереди. Где-то за ними, теряющимся в бесконечном пространстве было место его ссылки - Илимский острог.
Кто знал, чем могла кончиться для Радищева ссылка? Душа попрежнему болела. Он не мог быть спокоен, хотя понимал: иного конца быть не могло. Но был уверен, что выдержит и это испытание. Самое страшное в его жизни осталось позади.
Радищев подсаживался ближе к окошечку и смотрел на встречные леса, потерявшие летний наряд, поля, с которых убраны хлеба, на обширные луга с одинокими стогами сена, на разодранные, клочковатые и низкие облака, смотрел до тех пор, пока не начинал чувствовать во всём теле усталость.
В Казани его встретила зима. Город походил издали на картину живописца. Кресты церквей, древний кремль с высокими башнями были живой историей. Казань он видел впервые. Сколько мук перенёс этот город за свою многовековую жизнь! Город, как терпеливый воин, сумел заживить все раны, нанесённые противником. Город-герой стоял на берегу старинной русской реки. Его следовало бы наградить золотыми орденами, увешать лентами почёта. Но вместо этого его славное имя носила, как прозвище, Екатерина II - Казанская помещица!
Мужественная Казань! В последний раз у стен города храбро сражались пугачёвцы. Падение Казани и разгром правительственных войск Пугачёвым ошеломили Екатерину II, ждавшую, что смутьяны двинутся теперь походом на Москву.
Царские гонцы приносили донесения генералов о разгроме повстанческой армии. А вслед им в Санкт-Петербург скакали курьеры от председателя секретной комиссии, сообщавшего Екатерине II о сильном унынии и ужасе, охватившем дворян и жителей Казани, спасавшихся бегством от приближавшегося к городу злодея Пугачёва с его грозной и неустрашимой армией.
Радищев, служивший в то время обер-аудитором у генерала Брюса, видел, какой переполох во дворце произвели успехи пугачёвского войска под Казанью. Для подавления смутьянов в трёх "огнём наполненных губерниях" оказалось мало правительственных войск, находившихся внутри страны. Для борьбы с "домашним врагом" Екатерине II пришлось ускорить заключение мира с Турцией, чтобы, высвободив регулярные войска и боевых генералов, бросить их против Пугачёва.
Здесь, у стен этого древнего русского города, мерялись силой регулярные войска и самодержавная власть с крестьянской армией, как ураган, пронёсшейся от оренбургских степей через Урал и Башкирию в обширное Поволжье. И мысли Радищева были о том, что перед грядущим могучим народным ураганом ничто не сможет устоять, если он сразу пронесётся над всей великой Россией.
Зима укрепляла Радищева. От Казани предстоял санный путь. Он не страшил Александра Николаевича. Первый мороз и затишье в природе, ослепляющая белизна снега и прозрачный воздух, пьянящий свежестью, давали живительную бодрость его утомлённому организму.
Перед Радищевым лежали незнакомые просторы родной земли. Рассыпались по ней деревеньки, как зёрна, сеятеля по полю. Каждая деревня по-своему дышала, по-своему стонала от горя, а все вместе - составляли многострадальное отечество российское. Низенькие, ветхие избёнки с соломенными крышами, запрятанные в сугробах, только подчёркивали, как бедны были их хозяева на этих богатых просторах русской земли.
В деревнях люди, забившись в курные избы, редко встречались на улице. Иногда попадался мужик у околицы, снимал с головы овчинный треух и кланялся проезжим экипажам, принимая их за чиновничьи. Может быть именно он или его сосед, такой же на вид смиренный и кажущийся покорным мужичок, захваченный пугачёвской волной, переполненный злобой к помещикам-лиходеям, жёг их усадьбы, надеясь сбросить с себя, как груз, вековой гнёт.
У колодцев Радищев наблюдал сбившихся в кучу тощих коров, пугливых овец с клочкастой от худобы шерстью, да лошадей с понурыми головами, гривами, ещё с осени залепленными репейником. Бедность и нищета, нужда и голод смотрели на него в этих деревнях.
Так жили земледельцы, кормившие трудами рук своих дворян и помещиков, чиновников и царедворцев. Он первый сказал об этом в своей книге и дорого поплатился за смелость.
И всё же Радищев верил, что можно спасти Русь от язвы крепостничества - этой старой болезни, ослабляющей её могучий организм.
Народ, народ, народ. Он возлагал на него большие чаяния. Он верил в твёрдость его моральных устоев, в его неистребимое желание вырваться из нищеты и кабалы. Он знал, что именно эти качества отличали народ российский, к величию и славе рождённый, от иноземного, с которым встречался в годы учения в Лейпцигском университете. Дать бы свободу русским сынам, как они воспряли бы духом! Хватило бы сил и умения поставить Россию во главе цивилизованного мира!