Анна Ивановна с беспокойством ожидала его возвращения. По слухам, доходившим в столицу, по лесам, в местах, которые проезжал Радищев, бродили пугачёвские смутьяны. Быть может, поэтому страх, вселяемый пугачёвцами Рубановской, запомнился на всю жизнь и показался особенно великим теперь, когда она услышала о смуте во Франции и по-своему представила возможную беду на Руси.
Крестясь, Рубановская сказала:
- Избави бог от непорядков, граф.
- Плохо, Анна Ивановна, - заметил Воронцов, - когда попираются незыблемые законы, превыше коих ничего нет на свете…
Появился седенький слуга.
- Княгиня Глафира Ивановна!
- Простите, граф…
Анна Ивановна встала.
- Просите, - сказала она и направилась навстречу молодой княгине Ржевской.
Александр Романович также встал и отошёл к окну. Сквозь почти облетевшие фруктовые деревья сада хорошо был виден синеватый пруд. Унынием веяло от гряд клубники и спаржи, запорошенных опавшей медной листвой. И Воронцов подумал, что не осень, заглянувшая в сад, придавала ему запущенный вид, а отсутствие Радищева, любившего возиться с фруктовыми деревьями, розовыми кустами, огородными грядками.
В конце берёзовой аллеи стоял памятник с эпитафией, написанной на смерть Аннет Рубановской. Радищев хотел поставить его на могиле жены в Александро-Невской лавре, но власти воспрепятствовали ему в этом, усмотрев в надписи сомнение в бессмертии души. Теперь памятник казался совсем одиноким и ненужным здесь, в саду.
В глубине двора так же одиноко стоял небольшой деревянный одноэтажный дом тестя Радищева - Василия Кирилловича Рубановского. Окна его были теперь забиты… Там помещалась домашняя типография Радищева, в которой он отпечатал свою смелую книгу.
Всё это - запущенный сад, памятник Аннет в конце берёзовой аллеи, домик в глубине двора с забитыми окнами - немые свидетели недавнего, заставило погрузиться графа в тяжёлое раздумье.
"Не видеть и не понимать опасности он не мог, - думал Воронцов о Радищеве, глядя на серенький одноэтажный домик. - Екатерина, напуганная событиями в Париже, немедленно прервала всякие связи с Францией. Бюсты французских философов, украшавшие галлерею Эрмитажа, которыми ещё недавно гордилась императрица перед Европой, - один за другим были удалены по её распоряжению. Всё это должно было подсказать ему, какой большой опасности подвергался он, печатая в такой момент свою книгу, изобличающую самодержавие, призывающую к бунту мужиков".
Воронцов не подозревал тогда, что задумал осуществить Радищев, но о Франции они говорили с ним. Александр Романович припомнил свою фразу, сказанную Радищеву: "События осложняются, если мрамор становится опасным", и его многозначительный ответ: "Их нужно было предвидеть, граф. Россия - пороховой склад, и достаточно одной спички, чтобы произойти взрыву".
Он тогда не уловил в голосе Радищева предупреждения человека, который не только следил за всем происходящим в Европе, но искал ключи к пороховому складу, верил в силы России, способной стряхнуть с себя вековое одеяние одряхлевшего самодержавия. Он тогда не понял его решительности, не остановил Радищева, а мог бы это сделать и предотвратить крушение наиприлежнейшего и полезного в службе человека…
Глафира Ивановна вошла в гостиную шумно и вывела из раздумья Воронцова. Она внесла с собой оживление в дом Рубановских.
- Я всё слышала, - звенел её голос, - муж рассказал мне. Какой печальный конец. Я зашла к вам, милая Анна Ивановна, выразить своё искреннее сочувствие…
Ржевская, в голубом бархатном платье, с пышной причёской светлых волос, остановилась посредине гостиной, заметив Воронцова. Он на минутку залюбовался молодостью и жизнерадостностью этой красивой женщины. Жена сенатора Ржевская умела с достоинством держаться в любом обществе.
- Здесь граф Александр Романович? - как бы в удивлении проговорила она и быстро подошла к нему.
- Здравствуйте, граф. Я давно не видела вас. Все мы следили за делом Радищева… Как можно умного и талантливого человека забросить куда-то в безлюдье и глушь, швырнуть в снежную пустыню?
- Присядьте, княгиня, - сказал Воронцов.
- Благодарю, граф. Я счастлива, что встретила вас в доме Анны Ивановны. А где же Лиза? - быстро осведомилась Ржевская, окинув прищуренными глазами гостиную.
- Лиза! - позвала дочь Анна Ивановна.
- Иду, маменька, - отозвалась та из соседней комнаты и появилась в дверях.
- Как ты бледна, Лиза, - обнимая короткими и пышными руками подошедшую подругу, проговорила Ржевская, - ты не должна отчаиваться, мы что-нибудь придумаем вместе…
- Она уже придумала, - поспешила сказать Анна Ивановна, - но едва ли решение её осуществимо…
- Маменька, не суди опрометчиво, - попросила дочь и дружески приветствовала:
- Граф Александр Романович, здравствуйте.
Александр Романович крепко пожал её руку.
Дамы сели. Воронцов отошёл к изразцовому камину и облокотился на его карниз, издали наблюдая за ними. Снова зазвенел голос Ржевской.
- Сослать Александра Николаевича в Илимск - всё равно что закопать человека живым в могилу. Стоны его не донесутся сюда. Проклятие, посылаемое произволу, замёрзнет в воздухе Илимска, как замерзают там на лету птицы…
- Не говори так, - попросила Елизавета Васильевна, взяв за руки Ржевскую, - от твоих слов мне становится и страшно и холодно…
- Александр Николаевич, сколь знаю я его, - вставил Воронцов, - не такой человек. В нём достанет сил к противоборству с окружением…
- Вы оптимист, граф, - отпарировала Ржевская. - Вам легко рассуждать так, находясь здесь.
Воронцов выразительно приподнял брови.
- Да, да! - поддержала Ржевскую Елизавета Васильевна и убеждённо заговорила:
- Отрезать от жизни того, кто был полон жажды этой самой жизни… Нет, это ужасно, граф!
- Не спорю, ужасно!
Александр Романович не пытался возражать. Ему нравилась страстность, с какой говорили о Радищеве Елизавета Васильевна и Ржевская. Он хотел бы, чтобы они узнали, что Александра Николаевича в Сибири встретят хорошо, создадут ему необходимые условия. Воронцов знал, что его письма к губернаторам возымеют действие: Радищев найдёт в пути поддержку, а в Иркутске Иван Алферьевич Пиль сделает всё возможное, чтобы облегчить участь несчастного…
А Рубановская продолжала:
- Человека, с глубоким интересом наблюдающего за правдой в жизни, закинуть в непроходимую тайгу - значит умертвить его живым. Как хорошо он мечтал о счастье народа и его свободе… Нет, я должна поехать за ним и привезти к нему детей.
В словах Елизаветы Васильевны граф уловил что-то новое. Он не замечал этого раньше в свояченице Радищева. Она говорила убеждённо и вполне осознанно. В её голосе, как показалось ему, слышалась вера в дело Радищева, за которое он пошёл в ссылку. Когда успела проникнуть в её душу эта вера?
Елизавета Васильевна, словно угадав мысли Воронцова, ещё твёрже сказала:
- Моя поездка в Сибирь с детьми облегчит участь Александра Николаевича.
Ржевская горячо подхватила:
- Лиза, ты героическая женщина, - и, прижавшись к подруге, поцеловала её, - дай бог тебе здоровья совершить счастливо эту поездку…
- Твоё одобрение, Глафира, даёт мне силы…
Анна Ивановна сурово взглянула на дочь.
- Мама, не суди строго, пойми: дети, как солнечный луч, обогреют Александра Николаевича, они скрасят дни его пребывания в ссылке.
- Ты подумала о нас? - строго спросила мать.
- Елизавета Васильевна, вы можете лишиться всех гражданских прав, - сказал спокойно Воронцов, стараясь убедиться в том, насколько тверда решимость этой молодой женщины, готовящейся совершить великий подвиг, и подчёркнуто продолжал: - Вы бросаете, быть может, навсегда привычную жизнь столицы…
- Ехать добровольно в неволю? - растерянно развела руками Анна Ивановна.
- Да, мама! - непоколебимо произнесла дочь.
- Я не понимаю нынешнее поколение…
- Анна Ивановна, - перебила её Ржевская, - вы должны благословить Лизаньку на такой шаг, а не препятствовать её желанию…
Воронцов наблюдал за дамами и с нескрываемым интересом слушал их. Он заметил, как менялось лицо Елизаветы Васильевны, и понял, какого напряжения душевных сил стоило ей вести этот разговор. Щёки её то рдели румянцем, который проступал большими пятнами, то становились бледными. Ей предстояло сделать серьёзный шаг в своей жизни.
"Конечно, молодая Рубановская, - размышлял Воронцов, - охваченная благородным чувством, не представляет отчётливо ни трудностей такой поездки, ни осложнений, какие она может вызвать лично для неё и всей семьи. Чтобы выехать в Сибирь и встретиться там с Радищевым, нужно было получить специальное разрешение. Добиться последнего будет стоить больших усилий. А дорога?"
Граф Воронцов окинул взглядом Елизавету Васильевну, словно желая измерить её физическую силу, чтобы решить, сможет ли она совершить такую поездку, перенести тяжесть и лишения трудного и большого пути.
"Хватит ли мужества у неё? - спрашивал себя граф, - великие душевные силы нужны для такого подвига женщине. Достанет ли их у Елизаветы Васильевны?".
- Граф, почему вы молчите? - обратилась к нему Анна Ивановна, - Лиза отрешается от сестры и матери, от близких подруг. Можно ли жертвовать этим?
- Можно! - утвердительно сказала Ржевская.
- Княгинюшка, вы разрываете моё сердце на части… Граф, Александр Романович, скажите же своё слово, - взмолилась Анна Ивановна.
- Я должен подумать, это не так просто, как кажется… Сказать легче, чем сделать такой смелый шаг в жизни.