II
Что такое ребёнок? Очень просто ответить.
Ребёнок, это - несчастье, которое надо как-нибудь поправить.
Я жил и знаю, что такое жизнь. Я знаю, что на минуту радости здесь годы несчастия. Хорошенькая планета, где у лучших и сильнейших умов является мысль:
"Позитивно только страдание. Счастье, это - отсутствие страдания!"
Почему я не ухожу отсюда? Я попал в скверное место и продолжаю в нём оставаться! Казалось бы, странно?
Почему обитатель ночлежного дома никак не может уйти из него?
Дайте ему денег, - он пропьёт и вернётся в "ночлежку".
Иначе сделает! Вымоется, "справит" себе приличное платье, на остатки угостит приятелей, с которыми прощается. Напьётся, за бесценок продаст платье, пропьёт и пойдёт чистый спать на грязные нары. Желание было страшное уйти, а в конце концов всё-таки останется.
Почему?
Ведь от грязи и мерзости его также тошнит. Он также слышит, что в кабаке и ночлежке мерзко воняет.
У него искреннее желание уйти.
Почему же он не может уйти из скверного места, в которое попал, не может даже тогда, когда к этому есть возможность?
Причина простая.
Слабость воли. Вот и всё.
Привычка жить, желание жить - слабость воли. И только.
Я знаю, что здесь мерзко, и дальше будет также мерзко. И не могу "уйти" из жизни. Слабость воли. Только и всего.
И я презираю себя за это бессмысленное, поистине какое-то запойное желание жить.
Презираю, как алкоголик презирает свой запой.
И вот я, знающий, что такое жизнь, сам сидящий в этой мерзости, нечаянно посадил сюда и другого. У меня ребёнок.
Неосторожно я причинил ему жизнь.
Беда, которую надо как-нибудь поправить.
Вооружить его хоть чем-нибудь на жизнь.
Чем? Знанием. Я отдаю его в школу.
- Вооружайся!
Я прошу школу:
- Вооружите его!
Вооружите, чтоб он мог других есть, а не другие его ели.
Знание, это - средство сесть кому-нибудь на спину.
Иван Иванович знает, в котором году родился Кир, в котором умер Камбиз, и с какого по какой год длилась война Белой и Алой розы, и передаёт эти знания другим.
А потому кухарка Акулина, которая не знает даже, в каком году она сама родилась, жарится у плиты, варит ему щи и бегает по дождю в лавочку за папиросами.
А если бы Иван Иванович не знал, в каком году родился Кир и когда умер Камбиз, он сам бы чистил сапоги Василию Петровичу, который знает, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, и может преподать это другим.
Зато и Акулина, знай она про Камбиза или гипотенузу, была бы не кухаркой, а учительницей и, придя домой, орала бы на Матрёну:
- Ты что ж это, дрянь этакая, по любовникам шатаешься? Опять щи не готовы?!
Точь-в-точь так, как теперь Иван Иванович орёт на неё, Акулину.
Я еду на извозчике потому, что знаю побольше его. А если бы было наоборот, - кто из нас сидел бы на козлах?
А потому, мой друг, вопрос о школе, - вопрос самый простой.
Как можно больше знаний, которые могут пригодиться.
Самая простая формула:
- Учите только тому, что можно съесть.
Только тому, на что можно пообедать, на что можно купить папирос.
Никаких этих знаний, возвышающих душу, расширяющих кругозор.
Ведь чем возвышеннее душа и шире кругозор, тем больше неприятностей и огорчения в жизни чувствуешь, и тем сильнее их чувствуешь.
Зачем же я буду делать всё это ребёнку?
Посадил человека в клоповник, да ещё буду заботиться:
- Чтоб кожа у него была тонкая!
Зачем это?
Чтоб боль он сильнее чувствовал? К чему такое свинство над ребёнком делать, как кругозор ему расширять и дух возвышать?
Сделал неосторожность, - хоть не увеличивай!
III
Дети, это - налог на страсть в пользу государства. Это - пошлина за поцелуи.
Я поставщик сырого материала.
Я поставляю на государство детей. А оно уж делает из них различные поделки. То, что ему нужно: чиновников, офицеров, инспекторов, учителей и т. д., и т. д., и т. д.
Для этого у него есть школа.
Как поставщик сырья, я себе в стороне.
Сдал к известному сроку то, что нужно, - и кончено.
С девяти до половины третьего дня материал в работе. Его обтачивают, шлифуют.
А затем присылают ко мне на сохранение.
Я его и храню у себя до утра.
Конечно, я должен заботиться, чтобы "штука в работе", пока у меня на дому лежит, как-нибудь не попортилась.
Вот, по-моему, чем должны регулироваться отношения между семьёй и школой.
Не школа должна прислушиваться:
- Чего семья требует.
А семья должна глядеть:
- Чего школа желает?
То и делать.
Были древние языки, - я говорил своему:
- Учи, мерзавец, Кюнера! Учи, мерзавец, Кюнера!
Теперь греческий, говорят, совсем по боку.
Да если я увижу, что мой сын читает потихоньку Гомера на греческом языке, - да я запорю негодяя:
- Не смей недозволенных книг читать!
Вот что такое ребёнок, - и какие должны быть к нему истинные отношения у истинного отца.
Собственно говоря, мне понравились все три письма.
И понравились бы даже очень, если бы у каждого из них не было маленького postscriptum’а.
Под первым была приписка:
- Нельзя ли напечатать это письмо в какой-нибудь газете? Покрупнее, на видном месте!.. И непременно за моей полной подписью. Пожалуйста! Кажется, ничего себе? А? Возвышенно!
Под вторым:
- Кажется, в современном штиле? С пессимизмцем. Если напечатаете, - пришлите. Очень обяжете. У меня вообще репутация пессимиста. Знаете, это как-то делает человека интереснее.
Под третьим стояло:
- Не будете ли вы добры при случае, будто ненароком, показать это письмо его превосходительству Петру Петровичу? Вам это всё равно, а мне может принести пользу: у нас освобождается место помощника экзекутора, и мне очень хотелось бы, чтобы его превосходительство знал образ моих мыслей. Чрезвычайно обяжете!
Семья и школа
В одно прекрасное утро, - вероятно, это было солнечное, ясное, хорошее утро, - г. попечитель петербургского учебного округа, - вероятно, вообще очень добрый человек, - проснулся в превосходном, особенно добром настроении духа.
В таком настроении король Генрих IV воскликнул когда-то:
- Я бы хотел, чтоб у каждого из моих подданных была к обеду курица!
В таком настроении г. попечитель учебного округа отдал гг. директорам гимназий распоряжение, чтоб они обратились к гг. родителям с вопросом:
- Как вы хотите, чтоб вашим детям ставили отметки: за каждый отдельный ответ, как теперь, или за известный промежуток времени: за две, за три недели?
Первый случай, когда родителей призвали к решению школьных вопросов.
Почин благой. Мысль прекрасная, светлая, ясная.
Но когда в один хмурый, ненастный, осенний день подочтут результаты плебисцита, - ответь получится:
- Предпочитаем старый способ.
Г. попечитель учебного округа будет, вероятно, страшно удивлён:
- Что это? Неужели семья у нас, действительно, довольна существующими школьными порядками?
Нет.
- Что ж, они, значит, не сумели разобраться в предложенном вопросе?
На первом же экзамене срезались!
И г. попечитель учебного округа, быть может, горько улыбнётся:
- Вот тебе и зови родителей на помощь в разрешении школьных вопросов!
Не берём более раннего периода, но тридцать лет без одного года семья и школа были ожесточёнными врагами друг друга.
Образования не было, - была "школьная повинность", тягостная, ненавистная, которой подчинялись, как подчиняются воинской повинности:
- Что же делать?
Ученья не было, - было сложение и деление отметок.
Мальчик получал единицу. Значит, надо или сразу сыграть и получить пять:
- Спросите меня сегодня, г. учитель!
Или сыграть два раза и получить по четыре.
1+4+4=9; 9, делённое на 3, даёт 3.
Мальчик получал пять. Значит, можно неделю не учить уроков и получить единицу.
5+1=6; 6, делённое на 2, даёт 3.
Или две недели плохо учить уроки и получить две двойки. Опять:
5+2+2=9; 9, делённое на 3, даёт 3.
- Ванечка! Ванечка! Надо заниматься. У тебя единица есть. Нужна пятёрка.
- Ванечка, чего ты ничего не делаешь?
- Мамочка, у меня пятёрка есть. Мне не страшно.
Никакого ученья не было, а был ряд арифметических действий с таким расчётом, чтобы в результате получилось хоть 3.
Семья ненавидела школу. Школа презирала семью.
Семья вызволяла кое-как у школы своего мальчика:
- Мама, дай записку, что у меня голова болела. А то опять кол поставят.
Школа презрительно смотрела па эти маневры семьи:
- Опять записка! Не верю. Мало ли что вам там дома напишут!
Школа приходила в соприкосновение с семьёй только для катастроф.
- Вызову родителей!
- Пошлю родителям записку!
Хуже не было угроз.
"Вызов в гимназию" повергал семью в трепет:
- Какой ещё ужас надумала совершить школа?
Всякая записка из школы была как письмо в траурном конверте, - заставляла испуганно вздрагивать:
- До чего довёл? Записку к родителям пишут? А?
Отец, мать ходили в гимназию, как парламентёры, чтоб "выхлопотать" пленника.
И вот когда, спустя тридцать лет без одного, года, родителей спрашивают:
- Какою должна быть, по вашему мнению, школа в таком-то вопросе?